Судьба Кулика, как и его жены, также сложилась весьма трагично. В 1940 году ему, Тимошенко и Шапошникову присвоены маршальские звания, он стал и Героем Советского Союза, а в 1942 году разжалован из маршала Советского Союза в генерал-майоры, через полгода произведен в генерал-лейтенанты, затем вновь в генерал-майоры, в этом звании в 1950 году расстрелян и в 1957 году посмертно реабилитирован маршалом.

За время работы в 4 Управлении приходилось просматривать дела Особого архива 20-30-х годов, которые поражали своим содержанием. Иногда в деле было всего пять-шесть листов: первый — бланк на половинке страницы, постановление об аресте, затем два-три листа — протокол единственного допроса с признанием в шпионаже в пользу немецкой, польской и других разведок и выдаче государственных секретов без указания конкретных фактов, две другие половинки — приговор органа госбезопасности к расстрелу и справка о приведении его в исполнение. Две картонные корочки с надписью «Хранить вечно».

На нас, молодых сотрудников, знавших о беззакониях в стране только из письма ЦК КПСС к членам партии о культе личности Сталина, зачитанного на партийно-комсомольском собрании в 1956 году в харьковской школе, увиденное и услышанное в стенах Лубянки производило тягостное впечатление.

Следует сказать несколько слов о политических настроениях сотрудников в то время. Оно ничем не отличалось от настроений в стране. Хрущева приветствовали за разоблачение культа личности Сталина и арест Берии с его подручными, реабилитацию жертв репрессий, за выселение из бараков и строительство пятиэтажек. Но осуждали за произвол в экономике, кукурузу, волюнтаризм в политике, насаждение своего культа, смеялись над демагогией и безграмотной болтовней. На партийном активе КГБ в 1958 году при выборе Хрущева делегатом на ХХI съезд КПСС один голос был подан против. В 1964 году, когда рано утром, до объявления по стране о его смещении, портреты Хрущева в здании КГБ на Лубянке были сняты, все вздохнули облегченно.

Думаю, что работа в центральном аппарате КГБ по линии внутренней контрразведки с необычной агентурой из числа духовенства позволила мне приобрести неплохой опыт агентурно-оперативной работы.

С 1961 года начинается новый этап в моей жизни — работа в советской внешней разведке. После двух лет обучения в Высшей разведывательной школе, которая в оперативной переписке и в обиходе именовалась школой № 101, я в 1964 году начал работать в американском направлении Службы внешней контрразведки ПГУ, занимаясь проникновением в спецслужбы США с территорий третьих стран.

Службу внешней контрразведки возглавлял заслуженный генерал Алексей Алексеевич Крохин, до этого весьма успешно руководивший резидентурой во Франции, но в силу своего характера не сумевший наладить нормальные отношения с оперативным составом. Несмотря на авторитет и опыт, сотрудники недолюбливали его за формализм и явное высокомерие.

Его вскоре заменил Григорий Федорович Григоренко, который сразу пришелся «ко двору»  и внес существенные изменения в работу. С него, по моему убеждению, началось становление самостоятельного направления в разведке — внешней контрразведки, укрепление ее кадрами, увеличение числа заграничных точек, повышение требовательности к работе линии КР в резидентурах, определение целей и задач — всего того, что касалось деятельности по противодействию иностранным спецслужбам, и в первую очередь главного противника — США.

В начале 1966 года решился вопрос о моей долгосрочной командировке в вашингтонскую резидентуру. Сама по себе поездка за границу, тем более в США, в те годы являлась для советского человека значительным событием в жизни. Процедура оформления выезда была длительной и довольно бюрократической — прохождение разного рода собеседований и комиссий, от служебных до партийных, занимало много времени и приносило немало беспокойства. Моими родными и близкими предстоящий отъезд воспринимался как неординарное, но необходимое событие. Сам я понимал, что должен трудиться с полной отдачей и надеялся на успех. Хотя я свои знания США, и в какой-то мере американцев, по опыту своей работы в Союзе оценивал как недостаточные, но все-таки считал себя вполне способным выполнять поставленные задачи. Что же касается моих взглядов на страну и оценок американских реалий, то они определялись, как и у большинства советских людей, идеологическими концепциями, господствовавшими тогда в Советском Союзе.

При подготовке к работе в США мне было известно несравненно больше, чем писалось в советских газетах, но все-таки истинного положения, как оказалось, я не знал. Многое позднее изменилось в моем восприятии Америки, но и по сей день глубоко убежден, что людям нашей страны всегда будет чужд образ жизни американцев — высокий материальный уровень одних и поразительная бедность других, отсутствие «чувства локтя», национальный эгоизм. Считал, что советские люди своим трудом и постоянными лишениями заслуживают лучшей жизни и единственное, чего я еще хотел для Советской России, так это быть такой же богатой страной, какими являются США.

Итак, настал день отлета. 5 июня 1966 года в аэропорту «Шереметьево» меня, жену Раису и дочку Катю провожали родные и друзья. Вылет самолета Аэрофлота, на котором мы должны были лететь до Брюсселя, как часто бывало с этой единственной в Советском Союзе авиакомпанией, задерживался по необъясненным причинам. Чтобы скоротать время, все пошли в ресторан и распечатали бутылку армянского коньяка «за удачный взлет и мягкую посадку». Наконец вылет состоялся. Из Брюсселя мы должны были рейсом авиакомпании «Сабена» отправиться в Нью-Йорк. В то время самолеты Аэрофлота не совершали прямые рейсы на США.

На душе было немного грустно. Впереди много тревожного. Я впервые на столь продолжительное время расставался с родителями. Да и они не скрывали своих эмоций. Отец и братья, провожая меня, держались по-мужски, мама осталась дома.

Делаю небольшое отступление от событий того дня.

Я гордился своим отцом, Соколовым Александром Петровичем, за его честный, справедливый, мужской характер, по-настоящему любил его. Он был по профессии военным инженером-строителем. Трудовой путь начал на Смоленщине в четырнадцать лет. В коммунистическую партию вступил в 1927 году. В 1936 после окончания Военно-строительной академии им. Куйбышева в Москве был направлен на работу на Дальний Восток. Вскоре возглавил Военно-строительное управление Тихоокеанского флота во Владивостоке. Отечественную войну закончил в звании инженер-полковника, долгие годы восстанавливал Белоруссию, работал на Целине с Леонидом Брежневым. Среди советских строителей занимал видное место.

Будучи в действующей армии, он брал меня на фронт зимой 1943 года. Голодные военные годы многочисленные родственники по маминой линии прожили с нами в эвакуации в Сибири и остались живы лишь благодаря заботам отца. Он был абсолютно бескорыстным человеком. Но вся ноша обыденной жизни семьи лежала полностью на плечах мамы — Веры Ивановны. Трудно сейчас себе представить, что ей пришлось пережить за прошедшие годы — бесконечные переезды, тревожные годы репрессий и войну, потери близких, вечную заботу об отце и трех сыновьях, и многое другое, что было обычным для многих в те далекие времена. Умерла она недавно, на 89 году. Жила самостоятельно и всегда сохраняла оптимизм. Во время сталинских репрессий мой отец чудом не пострадал, хотя его тесть, мой дед — простой телефонист, дважды арестовывался за «антисоветскую агитацию»  и строил Беломорско-Балтийский канал.

Мои отношения с отцом, как старшего сына, никогда не выходили за определенные рамки. О каких-либо вольностях или грубости по отношению к нему я не мог даже думать. Но одновременно он не подавлял во мне свободы делать и мыслить так, как я хотел. Старался «закалить» мой характер, воспитать человека, способного самостоятельно прожить жизнь. Помнится, как однажды, чтобы научить меня плавать, когда мне было семь лет, он бросил меня в быструю речку — это было на Дальнем Востоке. Я начал тонуть, но, невольно собравшись с силами, стал работать руками и ногами и выплыл. Конечно, он исподволь наблюдал за мной и готов был придти на помощь, но этот случай запомнился на всю жизнь, хотя я никогда не спрашивал о нем отца. Может быть, подобные «воспитательные» меры отложили отпечаток на моем характере. В последующие годы возникавшие проблемы часто приходилось решать по схеме «щенка брошенного в воду». Выплывешь — будешь жить. Нет — пеняй на себя. Иными словами, умей понять новое, выходи из критических ситуаций, не пасуй перед трудностями. В целом, такой подход сыграл свою положительную роль в моей жизни. Во всяком случае, он определил самостоятельность при решении многих важных жизненных проблем.