– Это так. Он совратил ее красивыми словами, сказанными языком лжеца. Она же была блудница сердцем. Она по доброй воле пошла за сыном Велиаровым и предалась жизни во грехе. С того дня она умерла для нас, ее родных. Само имя ее будет забыто, ибо написано, что нечестивые умолкнут в аде. Когда она убила себя, я возликовал, ибо плоть слаба, и сама мысль о ней, да, сам образ ее был для меня как острое терние.
– Да, – осторожно проговорил Ханнасайд. – Вы знали, что она любила Флетчера?
– Нет. Я ничего не знал. Господь направил меня в место, в котором он жил. И все же я ничего не знал. – Он стиснул руки коленях так, что побелели костяшки. – Когда я встретил его, он улыбнулся своими лживыми устами и пожелал мне доброго вечера. И я вежливо ответил ему.
Сержант невольно вздрогнул. Ханнасайд спросил:
– Когда вы открыли правду?
– Разве это не ясно вам? В тот самый вечер, когда я убил его! Я солгал вам, что видел мужчину, выходившего в 22. 02 из садовой калитки в «Грейстоунз». – Он саркастически искривил губы: – Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к детям своим.
– Вы были слугой закона, – сурово проговорил Ханнасайд. – Ваше слово считалось вне подозрений.
– Это так, и я признаю, что согрешил. И все же я содеял то, что было возложено на меня, ибо никто другой не принес бы возмездие Эрнесту Флетчеру. Моя сестра убила себя сама, я же говорю вам, он был запятнан ее кровью! Отмстил бы за нее закон? Он знал, что закон ему не угрожает, но он не знал – меня!
– Мы не будем спорить об этом, – сказал Ханнасайд. – Что произошло вечером 17-го?
– Не в 22. 02, но несколькими минутами раньше я увидел Карпентера. На углу Мейпл-гроува я столкнулся с ним лицом к лицу.
– Это Карпентера видела миссис Норт?
– Да. Она не лгала, рассказав о его посещении Флетчера, ибо он все рассказал мне, когда мои руки держали его за глотку.
– Какова была цель его посещения Флетчера? Шантаж?
– Именно так. Он тоже находился в неведении, но однажды, еще до заключения, он видел Флетчера в том раззолоченном логове греха, где моя сестра в развратном танце обнажала ноги и руки перед взорами мужчин. А когда его выпустили из тюрьмы, а моя сестра была мертва, никто не мог сказать ему, кто был ее любовник, кроме одной девушки, которая напомнила ему о мужчине, которого он однажды видел. Он вспомнил его, но не знал его имени, пока однажды не увидел его портрет в газете. И тогда, поняв, что Эрнест Флетчер богат богатствами мира сего, он своим порочным умом решил извлечь из него деньги под угрозой скандала и разоблачения. С этой целью он приезжал в Марли не однажды, но несколько раз поначалу попытался войти в парадную дверь, но получил отпор от Джозефа Симмонса, который захлопнул перед ним дверь, как только тот отказался сообщить характер своего дела к Флетчеру. Именно по этой причине вечером 17-го он вошел через садовую калитку. Но Флетчер посмеялся над ним, он обошелся с ним как с глупцом и выпроводил его через ту же калитку. Он пошел, но не к Арден-роуд, а к Вейл-авеню. И там я его встретил.
Он замолчал. Ханнасайд спросил:
– Вы узнали его?
– Я узнал его. Но он не понимал, кто я, пока я не взял его за глотку и не прошептал ему на ухо свое имя. Я бы убил его в ту же минуту, так сильно горела во мне справедливая ярость, но он с трудом выдохнул, чтобы я не спешил, ибо смерть моей сестры не его вина. Я не желал его слушать, но он, задыхаясь, в ужасе выдавил из себя, что может открыть мне имя виновного. Я внял ему. Не выпуская его, я заставил рассказать все, что он знал. Он был одержим страхом смерти. Он признался во всем, даже в своих низких замыслах. Когда я узнал имя человека, из-за которого умерла моя сестра, и вспомнил его лживую улыбку и ласковые слова, – в моей душе возникла такая ярость, что я содрогнулся. Я отпустил Карпентера. Моя рука выпустила его глотку, ибо я был в изумлении. Он тотчас же скрылся, не знаю куда. Мне не было до него дела, ибо в этот миг я знал, что надлежит делать. Никто меня не видел. Мой смятенный ум успокоился, да, успокоился от сознания моей праведности! Я вошел в калитку, прошел по дорожке до открытой двери в кабинет Флетчера. Он сидел за столом и писал. Когда моя тень упала на пол, он поднял голову.
Он не испугался; перед ним стоял всего лишь полицейский. Он был удивлен, но даже когда он заговорил, на губах его играла улыбка. Сквозь красный туман я увидел эту улыбку, и я стал бить его своей дубинкой, пока он не умер.
Сержант на мгновение перестал стенографировать.
– Ваша дубинка! – выдохнул он. – О Боже!
– Когда это точно? – спросил Ханнасайд?
– Когда я взглянул на часы, стрелки стояли на 22. 07. Я подумал, что теперь делать, и передо мной проступил ясный путь. Я позвонил по телефону, стоявшему на столе, и доложил о смерти Флетчера сержанту. Но кривое не может сделаться прямым. Я стал лжесвидетелем, проповедником кривды, и мои показания привели к мраку и смятению и повергли невинных в горе. И хотя они заключились в туке своем, и хотя все они до единого грешники перед лицом Господа, несправедливо, чтобы они пострадали за мое деяние. Я тревожился, дух мой был сломлен, сердце мое пророчило беду. И все же мне казалось, что все останется тайным, ибо вы, искавшие разгадки тайны, пребывали в замешательстве и не знали, направо пойти или налево. Но когда оказалось, что отпечатки пальцев принадлежат Карпентеру, я понял, что стопы мои завели меня в глубокую яму, спасения из которой нет. Когда сержанту сообщили адрес Карпентера, я стоял у его локтя. Я слышал все, даже то, что он живет в полуподвале и работает подавальщиком в дешевой харчевне. Сержант отпустил меня домой, и я ушел в борении со своей собственной душой. Я внял зову искусителя, но не утвердит себя человек беззаконием. Карпентер был злом, и хотя он заслуживал смерти, не по этой причине я убил его.
– Вы – тот самый констебль, которого видел хозяин кофейного киоска? – озарило сержанта.
– Там был киоск, я не сомневаюсь, что этот человек видел меня. Я прошел мимо него, словно я был на дежурстве; я приблизился к дому, где жил Карпентер; я видел свет сквозь щели жалюзи в полуподвале. Я спустился по ступенькам. Нижняя дверь была не заперта. Я тихонько вошел. Когда я шагнул в его комнату, Карпентер стоял ко мне спиной, Он оглянулся, но у него не было времени издать вопль, поднимавшийся к его губам. И снова я держал его за глотку, а он ничего не мог поделать со мной. Я убил его, как убил Флетчера, и ушел, как пришел. Но Флетчера я убил справедливо. Когда же я убил Карпентера, я понял, что впал в грех убийства, и сердце мое отяжелело во мне. А теперь вы готовы арестовать Невила Флетчера вместо меня, но он невинен, и пора, чтобы прозвучал голос истины. Вы верно записали, что я сказал? – резко спросил он сержанта. – Пусть это напечатают на машинке, и я поставлю свою подпись.
– Да, так и будет сделано, – сказал Ханнасайд. – А пока что, Гласс, вы арестованы.
Он раскрыл дверь:
– Все в порядке, инспектор.
– Вы думаете, я боюсь вас? – сказал Гласс, поднимаясь. – Вы маленькие людишки, оба. Я мог бы убить вас, как убил других. Я не сделаю этого, ибо не ссорился с вами, но не заключайте меня в наручники! Я хочу быть свободным.
Двое вошедших на зов Ханнасайда крепко взяли Гласса за руки.
– Успокойтесь, Гласс, – хрипло сказал сержант Кросс. – Возьмите себя в руки!
Сержант Хемингуэй, потеряв дар речи, смотрел, как двое полицейских выводят Гласса, и слушал, как он фанатично и нараспев декламирует Ветхий Завет, а затем вытер лоб носовым платком.
– Сумасшедший, – кратко заключил Ханнасайд. – Я полагал, он только на грани.
– Сумасшедший? – Дар речи вернулся к сержанту. – Буйный помешанный со склонностью к убийству, и я доверчиво разгуливал с ним бок о бок! Боже, да у меня мурашки по спине бегали, когда я выслушивал его рассказ!
– Бедняга!
– Конечно, можно сказать и так, – допустил сержант. – А как насчет покойного Эрнеста и Чарли Карпентера? Кажется, с ними он обошелся довольно дурно. И все из-за чего? Только из-за того, что пустоголовая вертихвостка сбежала с одним из них и была такой дурой, что покончила с собой из-за другого! Не понимаю, с чего это вы жалеете Ихавода. Его всего-навсего отправят за счет налогоплательщиков в Бродмур, и он там получит полную возможность пророчить смерть и погибель другим психам.
