— Никак испугалась? — говорит она удивленно. — Испугалась Джона Врума? Так это он шалит просто. Джон, как ты посмел? Убери нож и передай мне сумку мисс Лилли. Ну вот. Вам жаль ее, милая моя? Но ведь она старая, потертая, выглядит так, словно ее полвека под кроватью держали. Мы достанем вам хорошую, лучше этой. Правда же!

Парнишка возмутился поначалу, но, поворчав, все же отдает сумку, и когда женщина вручает ее мне, я выхватываю ее и крепко-крепко прижимаю к груди. Слезы комом подступают к горлу.

— Нюни распустила, — презрительно говорит мальчишка, видя, как я глотаю слезы. И ухмыляется: — Злючкой ты мне больше нравилась.

От этой ухмылки я смутилась и вся как-то сжалась. Смотрю на Ричарда.

— Ричард, ради бога, — прошу, — хватит меня мучить. Как вы можете стоять спокойно, когда они меня мучают?

Он смотрит мне в глаза, теребит бородку. Потом говорит женщине:

— Нет ли у вас места поспокойнее, чтобы она там посидела?

— Поспокойнее? — отвечает она. — Ну конечно, я уж и комнату подготовила. Я только думала, мисс Лилли сначала захочет погреться с нами у очага... Не желаете ли подняться со мной, милая? Пригладить волосы, ополоснуть ручки?

— Я хочу, чтобы меня проводили на улицу — я сама найму карету, — отвечаю я. — Больше ничего.

— Ну так наверху окошко есть, оттуда улицу хорошо видно. Пойдемте, милая. Позвольте мне взять вашу сумку... Сами хотите нести? Ну что ж. Сразу видно, крепкая хватка! Джентльмен, пойдемте с нами? Вы по-прежнему остановитесь в комнате на самом верху?

— Да, если позволите. Ненадолго.

Они переглянулись. Она кладет руки мне на плечи, я пытаюсь увернуться, приподнимаюсь с кресла. Ричард подходит ко мне и встает рядом. Его соседство меня тоже не радует, и так, обступив меня с обеих сторон — так собаки возвращают заблудшую овцу в загон, — они выводят меня из кухни на лестницу. За дверью прохладно и темно, тянет сквозняком — может, от входной двери? — я замедляю шаг. Но я не забыла, что говорила женщина про уличное окно: там я смогу позвать на помощь, вылезть наружу — а то и выпрыгнуть, если они начнут мучить. Деревянная лестница узенькая, без ковра, кое-где на ступеньках стоят оббитые фаянсовые чашки с водой — в них плавают горящие фитили, отбрасывая слабые тени.

— Подберите юбки, дорогая, не спалите, — говорит женщина и первой начинает взбираться по лестнице.

Ричард идет следом за мной, почти вплотную. На площадке — двери, все они закрыты. Женщина отворяет первую и ведет меня в крошечную квадратную каморку: кровать, умывальный столик, сундук, комод, экран из конских волос — и окно, к нему-то я и кидаюсь в первую очередь. Оно узенькое, завешено выцветшей полоской кисеи. Задвижка давным-давно сломалась, рамы скреплены гвоздями. За окном — грязная узкая улица, здание с бурыми крашеными ставнями — посреди каждой дырка в виде сердца, — кирпичная стена, на которой желтым мелком выведены круги и спирали.

Я стою и смотрю на все это, судорожно прижав к груди сумку, но постепенно руки мои слабеют. Я слышу, как Ричард, постояв на пороге, поднимается на следующий этаж, потом начинает шагать по комнате прямо у меня над головой. Женщина идет к умывальнику, берет кувшин, наливает воды в тазик. Теперь мне ясна моя ошибка: зря я подошла к окну, она перекрыла мне путь к двери. Она женщина дородная, с сильными руками. Может, мне как-нибудь удастся отпихнуть ее, если, конечно, действовать неожиданно.

Наверное, она подумала то же самое. Хлопочет над умывальником, голову опустила, а сама краем глаза следит за мной — но по-прежнему как-то странно, то ли с удивлением, то ли с восхищением.

— Вот тут душистое мыло, — говорит она. — А это гребень. Вот щетка для волос.

Я молчу.

— Вот полотенце для лица. Одеколон. — Она вынимает пробочку из флакона, плещет на руку. Подходит ко мне — она отвернула рукав, пухлое ее запястье залито тошнотворными духами. — Вам нравится запах лаванды?

Я пячусь назад, поглядываю на дверь. Из кухни отчетливо слышен голос паренька: «Ах ты шлюха!»

— Не нравится, — говорю я, отступая еще на шаг, — когда меня обманывают.

Она внезапно останавливается.

— О каком обмане речь, милая моя?!

— Неужели вы думаете, я стремилась попасть сюда? Неужели думаете, что я хочу у вас остаться?

— Я думаю, вы просто перепугались. Думаю, вы сейчас не в себе.

— Не в себе? Да как вы смеете судить? Откуда вам знать, какая я должна быть? Мы с вами не знакомы!

При этих словах она потупилась. Опускает манжету, возвращается к умывальнику и снова принимается перебирать вещи: мыло, гребешок, щетку, полотенце. Внизу под нами кто-то волочет кресло по полу, что-то падает, лает собака. Над нами Ричард меряет шагами комнату, покашливает, бормочет что-то. Если бежать — то только сейчас. Но куда? Вниз, конечно, вниз, той же дорогой, какой я шла сюда. Но где та дверь на улицу — вторая или первая? Не знаю. «Не важно, — говорю я себе. — Беги, и все!» Но не двигаюсь с места. Женщина поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза, я в нерешительности. И в этот момент Ричард, тяжко ступая, начинает спускаться по лестнице. Входит в нашу комнату. За ухом у него сигарета. Рукава закатаны до локтя, борода мокро блестит.

Он запирает за собой дверь.

— Снимите плащ, Мод, — говорит он.

«Сейчас он меня задушит».

Крепко сжав застежку плаща, я подаюсь назад, медленно, медленно отступаю назад, подальше от него и от женщины, поближе к окну. Если что — выбью стекло локтем. Буду кричать, звать на помощь — на улице услышат. Ричард следит за мной, вздыхает, делает большие глаза.

— Нечего шарахаться, — говорит он, — как заяц от волка. Думаете, я с таким трудом доставил вас сюда, только чтобы убить?

— А вы думаете, — отвечаю я, — я вам поверю? Вы же сами говорили, в «Терновнике» на все способны ради денег. Я плохо вас слушала! Только не говорите мне, что не хотите отобрать у меня состояние. И что Сью вам в этом не поможет. Наверное, вы потом заберете ее — чуть погодя. Ее вылечат, надеюсь. — Сердце мое больно сжалось. — Умница Сью. Молодец.

— Помолчите, Мод!

— Почему бы это? Чтобы вы убили меня без шума? Так действуйте! И это черное дело будет у вас на совести. А она у вас есть?

— Не такая, — отвечает он с улыбкой, — которую озаботит ваше убийство, уверяю вас. — Он трет пальцами глаза. — Однако миссис Саксби этого не одобрила бы.

— Она?! — удивляюсь я, мельком глянув на женщину. Та смотрит на мыло, на щетку и ничего не говорит. — Вы что, все делаете по ее указке?

— В данном случае — все, — отвечает он многозначительно, но я не понимаю, и он продолжает: — Послушайте меня, Мод. Это был ее план, от начала и до конца. Это она все придумала. Я, конечно, злодей, но не настолько хитер, чтобы ее обмануть.

Похоже, он говорит искренне — но ведь мне так казалось и прежде.

— Вы лжете, — говорю я.

— Нет. Это чистая правда.

— Как это — ее план? — не понимаю я. — Она что, послала вас в «Терновник», к дяде? А еще раньше — в Париж? К мистеру Хотри?

— Она послала меня к вам. Не важно, какими окольными путями я до вас добрался. Может, я и сам проделал бы тот же путь, не подозревая, что за всем этим стоит. Я мог бы и мимо вас пройти и не заметить! И многие мужчины могли бы. Но у них не было бы направляющей руки миссис Саксби.

Я смотрю мимо них.

— Значит, она знала о моем богатстве, — говорю я, чуть подумав. — Так и другие знали, я полагаю. Кого она знает-то — дядю? Или кого-то из слуг?

— Она вас знает, Мод. Прежде всего вас.

Женщина поднимает голову и смотрит на меня — и кивает.

— Я знала вашу мать, — говорит она.

Мою мать! Рука моя тянется к горлу — странно, но материнский портрет лежит в моих вещах, рядом с драгоценностями, ленточка вся истерлась, я не надевала его столько лет... Моя мать! Я приехала в Лондон, чтобы наконец избавиться от нее. А теперь вдруг мне вспомнилась ее могила в дальнем конце парка — никто за ней не ухаживает, не подстригает траву, по белой плите расползается плесень.