Вот и ладонь, действительно гладкая, как ладонь на руке, совсем готова, хоть бы и молотить начать. Южное солнышко это позволяет; на северном солнце хлеб скорее зреет, потому что солнце дольше светит, но не совсем дозревает, потому что солнце несильно печет. Надобна ему помощь. Помогает огонь, огневой жар. Следует снопы досушивать, чтобы зерно легче отскакивало от колоса, иначе его не выбьешь. Для такой сушки отеляются на краях деревень особые места, называемые гумнами, а на них строятся особые здания — овины. Овины известны в разных местах под разными именами: зовут их осеть, евня, клуня, шыш. От овина досушенный хлеб будет называться потом в торговле овинным, тогда как дозрелый на солнце в черноземных землях Малороссии и за Окой, в Великой России, слывет, как уже сказано нами, под именем сыромолотного.

Вот и сам овин глядит на ладонь одним своим глазом — верхним окном или четырехугольной дырой, называемой садилом. Под окном укреплены жерди в виде балкона. Овин двухэтажный. Верхний от нижнего отделяется деревянным полом, но таким, который весь решетчатый, очень неплотный, с промежутками: наложены тонкие и кривые бревна, называемые колосниками или колосницами. В нижнем этаже яма в земле; в яму складываются дрова и разводится огонь. Жар от него должен проходить в верхний этаж сквозь решетчатый пол, по которому наверху раскиданы развязанные снопы. Один берет из суслона снопы руками, передает другому. Этот в окно-садило принимает снопы и сажает их на пол или, проще сказать, на колосницы. Принявши несколько снопов, развязывают и раскидывают их. Работа распределена самое малое на три руки, как говорят в деревнях:

— Ты, Исай, наверх ступай; ты, Денис, иди на низ, а ты, Гаврила, подержись за молотило!

Жар подсушивает снопы, да, на беду, нередко и поджигает. Овин сгорает, как свечка, как порох: надо хлопотать об одном лишь, чтобы не загорелись соседи, не занялась вся деревня. И это бывает нередко.

Оглянитесь в деревнях осенью: то и дело горят будто свечки; это сгорают овины, и очень нередко потом ходят по соседним деревням оборванные толпы с немытыми лицами, закопченные погорельцы, просят Христа ради на погорелое место, а место это — целая деревня. Чтобы не летели искры, в верхнем ярусе овина прилаживают около стены доски или лавочки, называемые запажинами. В других местах эти овины, которые помнят царя Гороха и войну грибов с опенками, бросили; вместо них молотят и сушат хлеб в ригах — молотильных сараях с овином, крытых токах с сушилом. Рига больше овина: в нее накладывают 5 тысяч снопов, в овине помещается самое большое 500. Первый овин обыкновенно называют именинником; именины эти в лесных северных губерниях полагаются 24 сентября, на Феклу-заревницу.

В овине или риге на жару хлеб окончательно дозреет: колос подсохнет, потеряет клейкость и может зерно выпустить, если опять не осыреет и не намокнет. Около овинов молотят хлеб на открытом воздухе. Для этого выждут ясный день, станут вынимать снопы из овина, станут расстилать по длине ладони двумя рядами: колосьями или бородой снопа внутрь, комлями или гузлом к покатости ладони, к краям, или берегам, ее. Затем, благословясь, за молотьбу, для чего уже и инструмент нехитрый давно готов: вырезана в лесу палка такой длины, чтобы от земли подпирала бороду, приходилась до подбородка. Это рукоятка, ручка. К ней привешена другая палка в аршин длиной и укреплена на кожаном ремешке гвоздочками. Это собственно колотило, или тяпало. Весь дешевый инструмент на севере называется молотилом, на юге, за Москвой — цепом, Орудие готово. Теперь ему нужен помощник — сноровка и уменье, да и большая сила и крепкое здоровье: весьма немногие выдерживают эту работу без расстройства его. Работник каждую минуту должен поднять цеп вверх и опустить его вниз 37 раз. Если работать 10 часов, надо нахлопать 22 тысячи ударов очень тяжелым орудием. Только этого и добился вековой опыт, пока не вступилась наука, и ученые люди не выдумали машин, для того чтобы сберегать человеческую силу и время, которое может с пользою пригодиться на другое. Придумали молотильные катки и навалили их на спину животных — пусть эти таскают за человека. Выдумали молотилки — целые машины многоразличных систем устройства, и дешевые, и дорогие, с участием людских рук и с помощью водяных паров. Устроили для них мастерские, но продают только богатым людям, господам хозяевам: крестьянам не купить, а потому эти и остаются при своем горбе и на старом труде. Пожалеть их можно, но не винить же их за бедность и необразование! Да и что ж им делать? Не шуба мужика греет и кормит, отвечают они, а этот самый цеп.

Стало быть, бери молотило и приноравливайся к товарищам: обивай в такт, сперва около колосьев слегка, а потом около перевясла, то есть у тальи снопа и у гузла, для того чтобы и коротенькая солома не ушла от ударов. Пробил один ряд с одного конца до другого, перевороти на другую сторону и опять обивай, а если хлеб сыр, то молоти до восьми раз. При первом отбое получаются зерна самые лучшие. Снопы развязывают и отворачивают. Это первый посад. Солому сгребают граблями с длинными зубьями, вытряхивают зерна и сносят охапками или связывают снопиками.

Измолоченное зерно сгребли граблями на горбок тока во всю его длину гребешком, если мало зерна, и сложили его ворохом или кучей к сторонке, если много. Затем второй посад: опять пошло хлопотать молотило: Потату-потаты, такату-такаты, а яички ворохом несутся, — как верно сказано в народной загадке про молотьбу хлеба. Или так: Летят гуськи, дубовы носки, — говорят гуськи: чекоты, чекоты, чекотушечки.

Да и опять скажем словами загадки, да только другой: Бились кругом, перебились кругом, в клеть пошли — перевешались. — Кончена молотьба — цепы-молотила на стену повесили до будущего года; у молотильщиков головы болят только до завтрашнего дня — настукали. Оттого-то на такую работу всего меньше охотников, Неленивым и охотливым работникам за труды праведные — от хозяина угощение. За то, что ему хлеба достался ворошок, молотильщикам поставит он каши горшок. За молотьбой уже дела немудреные: сами хозяева своей семьей справятся. Главное дело теперь умолот смекнуть и по нему проверить, во что обошлись труды праведные, все прежние надежды, бесконечные годовые хлопоты: умолот поверяет работы и определяет им цену. Короче, по выходу зерна, по количеству его вымолота сравнительно с числом снопов судят об урожае хлеба. Расчет такой строится разными способами в разных местах России, но везде с десятины земли, хотя, впрочем, и десятина пахотной земли бывает разная: в казенной 2400 квадратных саженей (80 саженей длины и 30 саженей ширины); в косой или домашней 3200 (то есть 80 и 40), в круглой и тоже хозяйственной 3600 (то есть по 60 вдоль и поперек). В северной лесной России умолот рассчитывают с овин а в черноземной урожайной полосе с воза и с сотни снопов. Крестьянский овин строится на 300-1000 снопов, но как за меру к учету умолотов овин принимают крестьяне от 300 до 500 снопов от 1/2 до 21/2 четвертей, а господа до 800 и 1000 снопов. Умолот, то есть прирост хлеба, мужик считает мешками или осминами (по его 4 четверти) или осмина и один мешок одно и то же, и в урожайные годы получает два мешка, а в неурожайные полтора. Сеет мужик на десятину от 10 до 12 четвериков, то есть больше целой четверти, в которой, как известно, 8 четвериков; барин высевает на десятину только одну четверть, то есть меньше крестьянского. Мужик намолачивает от 6 до 8 мешков с десятины и говорит: урожай плох, потому что сам-третей вышло, то есть одну посеянную четверть назад взял да две приобрел лишку. Урожай хорош, когда сам-четверт уродился: один сам-семена и три приполону (прибыли). Впрочем, у мужика обыкновенный средний урожай сам-4, у барина, по хорошо удобренной земле, сам-5, а хороший урожай доходит до сам-6 и больше. Барин, впрочем, старательнее и вернее усчитывает себя; крестьянин этого даже не любит, считая за грех и неохотно отвечая почти всегда одними и теми же словами: Сколько Бог даст, все в сусеке (огороженном ларе амбара) будет. Однако в некоторых местах суеверные люди при начале умолота для счастья затыкают по углам гумна несколько кольев. В хлебородной полосе, в черноземных губерниях, где хлеб считают широкою мерою: возами да сотнями (а не десятками) снопов, — получают по одной четверти и больше с сотни или, что то же) с возу. Стало быть, в тех благодатных счастливых местах урожай выходит сам-10 и больше, а бывают годы и сам-15, то есть 10–15 четвертей с одной десятины. Впрочем, по пословице: Деньги водом, добрые люди родом, а урожай хлеба годом. И хвалятся урожаем, когда рожь уже в сусеки ссыпана: если хорош задался — продают хлеб на базарах раньше; плох урожай — продают позже. Однако как бы то ни было, хлеб после умолота и наглазного расчета ждет новых забот и требует дальнейшего ухода. В народе поется такая песенка (плясовая, веселая, хороводная): Понедельник — легкий день — Весь день пролежала, А во вторник снопов сорок Пшеницы нажала. Уж я в среду возила, В четверг молотила, А в пятницу веяла, А в субботу мерила, В воскресенье продала. В расчет денежки взяла. Не поторопилась ли девушка похвастаться? На словах легко сказать и в песне пропеть, — не так легко и скоро на самом деле, особенно когда убирает поле одна семья без помочи и своими одинокими руками. Станем же следить и вглядываться, что будут делать дальше. Теперь нужно отделить зерно от остей, соломы, мякины, колоса, сорных трав и пыли, словом, надо веять. Делают это ветром: из большого вороха берут зерна на совок или лопату и взбрасывают вверх против ветра дугой. Мякину, то есть измельченный и разрушенный цепами хлебный колос, как вещество более легкое, подхватывает ветер и уносит прочь от вороха. Легкое зерно ложится ближе к вороху: это охвостье. Еще ближе к куче упадает зерно средней доброты и подле самой кучи самое тяжелое, а стало быть, и лучшее, так называемое голова или чело. Охвостье надо еще подсевать на ручном грохоте с двумя ручками: зерно перемешано с семенами сорных трав и годится на корм животным. Чело идет на семена, серединка и на свое пропитание, и на продажу. Мякина вместе с соломой складывается в особое здание, которое также выстраивается на гумне: это половня — небольшой амбар, куда любят забираться сычи и совы, ночные птицы, и водятся особой породы мыши, называемые житничками. Впрочем, я поспешил. Зерно лопатой провеяно, да грохотом не подсеяно, чтобы вконец очистить его, и на этот раз от одной только перебитой соломы. Осталась пыль: худой хозяин пылью не брезгает, хорошая хозяйка подсеянное зерно насыпает на ночвы — плетенную в виде корыта из прутьев мелкую корзинку с наклоном. Сядет она на ветру, поставит на колени и начнет потряхивать, заставляя зерна прыгать вверх; ветер выдувает пыль. Легкие пылинки улетают, тяжелые ложатся сверху: их легко сбросить руками. Работа эта очень утомительна. Точно так же готовность ученых и просвещенных людей не задумалась прислужиться и на этот раз. Выдуманы сеялки, выдуманы и веялки, круподерки и крупорушки, жатвенные машины, молотильные машины, сортировки для разбора хлеба по сортам, чистилки: решительно все, что надо в сельском хозяйстве, и везде там, где тратится крестьянская сила и действительно в поте лица снискивается хлеб. Простые и дешевые разумными крестьянами приняты, поняты и пущены в ход и дело. Дорогие опять-таки только для богатых: мозолистые крестьянские руки с ними плохо управляются, да и машины ломаются, а починить их некому. Невежество над вымыслами высоких умов смеется, а тем не менее дело вперед не двигается. И об этих машинах мы говорить не будем, так как у крестьян их не видим. Сколько, однако, ни утомительна ручная работа, продуванье зерна на ветру от пыли — последнее дело в длинной лестнице уходов за хлебным колосом и зерном. Продуты зерна, — теперь их можно положить на ручной жернов, между плоскими, кремнистой породы камнями, и смолоть в муку. Из муки этой можно испечь хлебец и съесть новую новинку: первый хлеб из нележалого зерна не очень вкусный, но зато очень приятный, потому что дело рук своих, добытый тяжелым трудом, после мучительных ожиданий и бесчисленных страхов. Молотьбой и веянием отделены зерна от непереваримых и непитательных веществ: соломы и шелухи. Зерна высушены, для того чтобы не портились и давали съедомый хлеб. Они смолоты, превращены в муку, чтобы можно было приготовить тесто, и при этом чем больше измельчены, тем лучше: хлебные зерна сами по себе непереваримы, потому что обложены оболочкой, непроницаемой для желудочных соков. Если разрезать хлебное зерно пополам, мы увидим две половинки: большую, которая составляет все зерно и называется белок, и на одном конце маленькую — это зародыш. Белок и зародыш одеты пятью тоненькими кожицами: под самой внутренней в микроскоп мы увидим ряд маленьких четырехугольных клеточек, в которых и заключена самая суть зерна — питательное вещество хлеба, по милости которого и тесто делается тягучим и клейким, а потому и вещество это называется клейковиной. Другие клеточки заполняют собою всю внутренность зерна — в них зернышки крахмала и, кроме них (всего понемногу), жир и каменистые части. Во ржи и пшенице частей, нужных для питания человеческого тела, всего больше. По питательности своей различные хлеба стоят в таком порядке: пшеница, рожь, овес, ячмень, рис и кукуруза. Зерна просеяны от непитательных отрубей. Мука смешана с водой, чтобы еще больше облегчить переваривание. Чтобы тесто сделать легкопроницаемым для слюны, желудочных соков, ему придают ноздреватый вид. Этого достигают спиртовым брожением с помощью дрожжей или закваски, то есть старого бродившего хлеба. Тароватая, нескупая хозяйка ждет для хлебной нови не ржаную муку, а пшеничную. Опытная хозяйка разведет муку на воде, сделает тягучее тесто, оставит его на час в покое, опустит сито в воду, положит на это сито тесто, слегка подавит рукой и добьется того, что вода с сита будет стекать не молочного цвета, а совершенно чистою. Она и сама не знает, что этим выделяет из муки кусочки крахмала, но, живя опытом и наукой дедов, испечет гостям хлеб превосходный. К тесту она прибавит закваски: для дорогих гостей пивные дрожжи, чтобы вышел хлеб самый лучший и самый легкий. Пивные дрожжи — это испод, отсадок пива, когда оно бродило, то есть делалось пивом и крепким. Сберегала хозяйка эти дрожжи в глубокой посудине (не сливала в бочонок, из которого им легко убежать), освежала там холодной колодезной водой, а теперь примешала к тесту и поставила в теплое место в квашне. Обдала затем кипятком: опарила тесто, оттого и стало оно называться опарой, стала в ней закваска надуваться ноздрями, наполняться воздухом винного спирта. В опаре началось брожение, опара всходит. Может опара и уйти, то есть вылиться из квашни. Но опытная хозяйка вынула ее и начала месить руками очень старательно, около получаса времени, не очень круто, потому что думает печь хлеба не в чашке, а прямо в печи, которую уже затопила и успела нагреть (из холодной печи выходит хлеб тяжелый и не очень хороший). После месива тесто опять на печи, на теплом месте, прикрытое шерстяной тряпкой. В опаре началось второе брожение — спиртовое. Крахмал и клетчатка зерна обратились в сахар; с сахаром и от него в растительных веществах начинается брожение, то есть сильное и как бы внезапное движение веществ, которые принялись разлагаться. Суета и кутерьма эта кончается тем, что сахар превращается в спирт, тот самый, из которого приготовляют на винокуренных заводах водку (но об этом дальше). Вот почему хлеб (особенно ржаной и горячий) всегда отдает в нос крепким запахом спирта и тем же запахом пропитываются булочные, когда выносят горячие булки и начинают продажу. За спиртным брожением в хлебной опаре по химическому закону начнется брожение кислое, уксусное: в опаре вместо спирта зарождается уксус. Хозяйка этого объяснить не сумеет, но по опыту не даст опаре перекиснуть. Попробуем объяснить за нее. Рассмотрим опару в сильно увеличивающие стекла, то есть в микроскоп, Куда ни взглянем, увидим великое множество грибков в виде маленьких пузырьков с жидкостью внутри. Попали они сюда из воздуха, в котором их хотя и не видно, но тем не менее водится неисчислимое количество. Попадая в тесто опары, грибки продолжают в нем жить и размножаться, выбирая для себя материал, нужный для питания. Напитавшись, иные умирают; питаясь, они переделывают весь состав опары в спирт и особый газ, называемый углеродом (в котором задыхаются люди и не горит свеча). Этот газ силится подняться наверх и выйти вон. Пробираясь сквозь тесто, углерод пробуравливает себе ходы в нем, делает тесто ноздреватым, разрыхляет его, — тесто, говорят, подымается. Газ, выходя на поверхность пузырьками, разрывает их и улетает вон, в воздух. Питаясь спиртом, грибки имеют свойство переделывать его в уксус: тесто, говорят, закисает. Грибки между тем продолжают один за другим умирать, а налетающие вновь из воздуха требуют себе пищи, пища же убавляется все более и более, понемногу разрушается, как говорят, перекисает, превращается в плесень, гниет. Вот почему опытные хозяйки спешат поскорее сажать опару в печь. Там, в тепле и в нагретой опаре, грибки начинают жить еще привольнее: тесто, как выражаются хозяйки, опять недолго и немного подымается, но когда усиливается жар, грибки его не выдерживают и умирают. Таким образом, замешивая тесто накануне, хозяйка дает время грибкам за целую ночь забраться в тесто и привести его в брожение, оживить, сделать годным для хлеба. Примешивая же закваску к тесту в тот же день, когда хочет печь хлебы, хозяйка вводит в опару закваску уже с готовыми, забравшимися туда грибками, которые не замедлят народить новых для ускорения того, чтобы поднялась и закисла опара. Старательно и долго скатывая тесто с закваской или дрожжами, хозяйка не знает, что таким делом она по всему тесту в каждую самую маленькую частицу его втирает по грибку, но верит опыту и глазу, потому что ускоряет себе дело. Стараясь держать закваску в холодном месте и по временам подмешивая к ней свежей муки, хозяйка не сознает, но верно действует по той причине (понятной теперь нам), что грибки в тепле размножаются, а в холоду на время замирают и, стало быть, не гноят закваски, не покрывают ее плесенью. Для того и завела она тесто рано утром: на второе брожение не дала ему подняться до половины, переждала только час времени. А тем временем у ней протопилась печь. Стряпуха сгребла уголья к стороне, чисто подмела печь еловым веничком, выкинула тесто из квашни, начала торопливо валять хлебы и тотчас же посадила их в печь. Печной жар теперь по-своему не скапризничает, а приготовит такой хлеб, какой нашей хозяйке желателен. Чтобы печь не испортила ей дела, то есть печной жар не сжег, не спалил хлеба, хозяйка попробует: бросит горсть муки по поду печи. Если мука почернеет, значит, жар велик, надо повременить; если же мука станет бурою, стало быть, время сажать хлеб на лопату и запирать в печи. Здесь жар обхватывает весь хлеб: по поверхности его он высушивает крахмал, поджаривает его, делает бурым — образуется таким образом корка, при 170°, тогда как внутри самого хлеба только 80°. Нагретый в хлебе воздух, то есть расширенный, увеличенный в объеме, силится выйти вон, а потому с боков разворачивает тесто, и каравай хлеба вынимается из печи с боков измятым и глянцевитым только по поверхности корки. Кто хочет сохранить в каравае красивую круглую форму, тот накалывает ножом поверхность и этими отверстиями указывает воздуху пути к выходу. У опытной хозяйки крахмал внутри хлеба сваривается в клейстер, так что становится удобоваримым; у таких же не бывает в хлебе и закала, то есть непропеченного сырого места близ нижней корки, где тесто является вязким, окрепшим. У опытных хозяек не отстает и верхняя корка от мякиша, что происходит тогда, когда при остывании мякиш сжимается сильнее, а корка за ним не поспевает охлаждаться. Чтобы уравнять охлаждение, то есть замедлить его, вынутые из печи хлебы кладут близко один к другому и прикрывают; печное тепло уходит полегоньку, и мякиш не отстает от корки. Хорошо пропеченный хлеб легче переваривается желудком; недопеченный хлеб не пережуют зубы, не размочит слюна; кусочки хлеба сырыми проходят в желудок и затрудняют ему работу, мало-помалу расстраивают его. Горячий хлеб тоже комьями ложится в желудок, и черствый хлеб всегда полезнее свежего. Всякий хлеб вынимается из печи с припеком: из фунта муки с прибавкой воды, дрожжей, соли и прочего выходит хлеб в полтора фунта. Припек зависит также от того, как велик жар в печи и сколь долго сидит в нем хлеб. Вынет хозяйка его на лопате, когда знает, постукает, приложит ухо и по слуху знает — долго ли ему сидеть в печи. Засидеться хозяйка не даст, вынет, смочит водицею верхушку, подстелит капустного листа, посадит, даст отдохнуть. А когда соберутся гости и взрежет она хлеб ножом, поперек толстым сукроем, да и смотреть не станет, так точно: набух так, как следует. Отдельные частички, из которых состоит хлеб, так расширились, что масса печеного хлеба совершенно легко может быть переработана органами пищеварения. А так как на хозяйкину новь собрались все такие гости, что привыкли есть хлеб от колыбели и могут съесть великое множество, то их хозяйкина стряпня не удивляет. Молотильщикам не этого надо. Новое блюдо только придирка и на первом месте: без трех горячих не отделаешься, без жареной баранины не сядут, без двух каш да без двух молоков (свежего и кислого), да без пшеничного пирога (пожалуй, хоть из той же нови) и разговаривать не станут. Да винца сначала, да квас во весь обед, чтобы облиться им можно было с головы до пят, да в конце обеда пивца, заправленного хмелем, — тогда и обеденный разговор пойдет весело и опять попоют песен. С песнями и по домам разойдутся. У наших хозяев все это припасено: милости просим! Распояшьтесь, дорогие гости, кушачки по полочкам! Кушайте на здоровье — не всякого по имени, а всякому челом! За стол гости прямо не сядут, а сначала непременно вымоют руки, кстати, смоют грязь, налипшую на работе, да и исполнят прадедовский обычай: русский человек еще ни разу не садился за стол и за еду с грязными руками (разве в виде особого исключения). Редко и выходят из-за стола, опять-таки не сплеснувши рук водой из глиняного с рыльцем рукомойника (так он и приделывается всегда у входа за хозяйкину перегородку; тут висит и рукотерка-полотенце). Хозяйкино дело смотреть, чтобы вода была в рукомойнике, и дело всех православных крестьян сидеть за столом чинно, унимать от смеху смешливых, пустяшных разговоров не водить и смотреть на хлебный стол, как на Божий престол. Проба нови, нового хлеба — праздник. И винца крестьяне купят, чтобы поздравить друг друга заздравной чаркой. Сядут они чинно за стол, чинно нарежут ломоточки нового хлеба, осенятся крестным знамением, и как первый кусок в рот, так и за ухо. Теребят все друг друга за правое ухо, с ласковым приговором: Первая-де новинка! Больней теребить — слаще скажется. За этой новью, по древнему обычаю, едут вскоре попы собирать новину с крестьян на себя. Сами крестьяне делают складчины, братчины, варят пиво: пошли бабьи праздники. Для этой хлебной нови спешат после Семенова дня (1 сентября), когда думают, что семена выплывают из колосьев, — спешат работать. Ленивых велит пословица гонять тогда в поле вальком, а не то и плетью. Работают с огнем, выходят на полосу в поле, что называется с головней, то есть зажигают костры. На Воздвиженье (14 сентября) последняя копна с поля. 24 сентября, день первомученицы Феклы, называется заревнице и: зарево от овинных огней всюду видно; издали, как волчьи глаза, светят овины в темных осенних ночах. Начинаются замолотки: спешат с огнем молотить по утрам, чтобы на Покров успеть закормить скотину пожинальным снопом, дожинком, то есть последним снопом с поля. С Покрова начинают держать скот дома. В глухих местах думают темные люди, что леший вместо ветра выходит из лесу в поле раскидывать снопы и шалит с ними в овинах, а потому надевают тулуп наизнанку, берут кочергу и садятся стеречь и пугать чертову нечистую и злую силу: и в поле, и на овинах. Добытое зерно складывают в клетях и в амбарах в сусеки. Где хлеба много, а леса истреблены, там ссыпают хлеб в земляные ямы. Сухое зерно в этих ямах сохраняется превосходно, в особенности от огня и пропажи. Однако голодные шведы, шедшие с Карлом XII под Полтаву, проходя Белоруссией, придумали такую штуку. Сообразивши, что в зерне довольно теплоты, которая на поверхности земли сказывается тем, что сушит выпадающую росу, перед восходом солнца искали места, где не было росы, и угадывали, выгребали хлеб. Хлебная яма выкапывается в глиняном грунте в виде кувшина, выжигается соломой и обивается берестой. Наружное отверстие закрывают доской и засыпают землей: иногда делается небольшая крыша или колпак. Зажиточные люди выкапывают ямы на гумнах под крышей и, насыпая хлебом, заваливают соломой и сноповым хлебом. Для воздуха совершенно нет доступа; сухое железо не ржавеет, сухая мука не портится, в сухом месте мешок не гниет, а потому и в тех местах уже внуки наталкиваются на дедовские хлебные запасы, превосходно сохранившиеся в течение нескольких десятков лет. Хлебная новина, мучная новь привела нас к одному концу, однако не вывела. Мы попали на ручные жернова — самое древнее оружие для измельчения зерна на муку, но дошли опять-таки до силы человеческой руки. Руке на двух камнях не смолоть всех ворохов зерен, которые снимаются с широких и длинных полей и обмолачиваются на худой конец четырьмя работниками. Мололи на жерновах в старину, да зато хлеб из муки ели только богачи, которые для этого должны были накоплять новое сословие, так называемых рабов. Сами рабы ели хлебные зерна сырыми, немолотыми, мука считалась положительно роскошью до тех пор, пока люди не познали силы падения воды и движения ветра. Познали сначала первое, потом уже далось людям и другое. Явились на свете мельницы: водяные и ветряные. Время появления на белом свете первых с трудом помнят, появление ветряных не очень давнее. Вот и можно бы на мельницу поехать и перемолоть весь убранный хлеб в муку, да зерно не велит. Сразу не попадешь и на мельницу: лопатой зерна туда не натаскаешь, горстями не наносишь. Обмолоченный хлеб ссыпан, правда, в амбары, кладовушки или тоже в клети под плотную крышу в защиту от дождя и в сусеки — деревянные ящики, в защиту от сырости. От мышей ему тут не уберечься, да от мышей не уберегается хлеб и тогда, когда был на корню, в поле. Сильным врагом хлеба в житницах являются мелкие насекомые: долгоносик, или черный червь, жучок с хоботком, ростом не больше блохи, один из опасных врагов, потому что трудно истребляется. Другой долгоносик белый: он меньше вредит и его легко истребить соленой водой, перцем, напуском муравьев. Третий пшеничная мошка, которая особенно любит пшеницу. Часто случается, что когда из куколки сделается бабочка, на задней части тела остается остов выеденного зерна; свободны только крылья. Случалось видеть таких бабочек массы, и целые пшеничные поля, так сказать, взлетали на воздух, и улетали с ними тогда все надежды земледельцев. В амбарах число врагов увеличивается животным — хомяком, ненавистным похитителем зерен, точно так же как на полях сурком — зверьком в особенности плодовитым и тем очень докучным. Надо поскорее везти хлеб на мельницу. Чтобы свезти хлеб на мельницу и превратить его в муку, надо его ссыпать в куль, а за кулем надо съездить на базар, если не убереглось старых кулей. Куль — покупная вещь, и приготовлением их занимаются целые местности. Исключительно кормятся этим ремеслом сотни деревень по лесным местам, около сплавных рек, там, где много выросло лесов липовых. Славится этим в особенности Ветлужский уезд Костромской губернии и много мест в Вятской губернии. Куль, назначенный для хлеба и насыпанный им так, что и зашит веревками с обеих сторон, весит обыкновенно девять пудов с походом. Этот поход, или излишек, составляет собственно сам куль, который бывает обыкновенно самый прочный и самый большой; весу в нем до 16 фунтов; рогожа имеет длины 11/2 аршина и ширины 31/4 аршина (в куле для овса весу не больше 6 фунтов, в солевом куле до 10 фунтов). Таким образом, куль ржи весит обыкновенно 9 пудов 10 фунтов, а куль овса — 6 пудов 5 фунтов. По кулю и хлеб, как товар на рынках и биржах, называется товаром кулевым, то есть продающимся кулями. Итак, на самой половине рассказов наших, мы добрались и до куля, а потому здесь и остановимся отдохнуть вместе с пахарями, у которых теперь много горя свалилось с плеч. Старики завалились на печь, девушки засветили лучину, начали прясть, запели песни; покатились с гор на саночках; ребята в снежки заиграли; потянулись долгие вечера и длинные сказки про сильных могучих богатырей. Заснуло на улице, зато оживилось в избах, которые во все рабочее время стояли пустыми. А там веселые святки, развеселая Масленица. За то они и веселы, что есть запасы, есть чем лакомиться, приправить беседу яшной брагой или пивом. Потянулась длинная безработная зима, и длинна она кажется затем, чтобы успел отдохнуть натрудившийся вдосталь на летних, весенних и осенних работах наш пахарь. Забыл он о поле. На время с его примера забудем и мы. На досуге и кстати теперь потолкуем о пустом-порожнем рогожном куле; продолжим о нем начатую сказку, если и не веселую и страшную, то во всяком случае правдивую