— Погляди-ко, жена, в кут, что там пауки наши делают? Очень что-то птицы ощипывались — видел я утром…

— Трое их там (отвечает хозяйка из своего угла про пауков): двое плетут и хлопочут шибко, словно подряд у нас на паутину-то сняли. Третий высунул голову и ноги широко расставил. Слава Богу!

— Ну да как не слава Богу: одолели дожди, передыху не дают.

— Сама, хозяин, видела: кошка лапу зализывала, корова с выгона вернулась — не пошла спать под навес, а подобрала ноги да и растянулась посередь двора. Впереди стада шла вчера рыжая корова. Солнушко в краснах садилось (алой зарей); туман не подымался, а падал…

— На небо глядеть хорошо ты надумала. Видно, и нам надо думать с ним вместе.

— Да как не думать — помочь надо сбивать, соседей просить: своей силой нам поля не осилить. Ступай-ка сам, да и я уберусь — по бабам похожу, попрошу их пособить хлебушко сжать.

— Уродил нам Господь крепкий хлебушко: матерой стоит! — согласился муж, встал с лавки, надел на голову шляпу свою с перехватом и вышел.

На улице навозные жуки поползли ему навстречу. Опять добрый знак! — подумал про себя хозяин. На поле вышел посмотреть, а там собрались вороны и галки целыми хороводами и кричат; на выгоне овцы прыгают, и так высоко и весело, что ему даже смешно стало.

— И это хорошо!

С соседом встретился (тоже выходил глядеть на поле). Сказывал встречный сосед:

— Ходил сегодня ночью в лес валежнику от скуки набрать да не попадется ли грибов. И лукошко брал. Глядел я, брат, на пни: светляки так-то важно светили.

— Вот и я, сосед, про то ж. Не придешь ли завтра пособить? Я вот бабе велю ужо изготовиться. В кабак зайду — водки куплю.

— Без дальних слов, завтра к тебе и сам приду, и всех ребят позову.

— Осталось у меня на погребу стоялое пиво, и хмелем его подправила жена…

— Так я тебе и баб своих всех приведу.

Разошлись. Пошел заказчик по избам. Входил, кланялся, просил на помочь, ни от кого не получил отказу, домой пошел.

Солнышко стало закатываться: встали в воздухе толкуны (мошки) густым столбом. Поиграют на одном месте, и вдруг их всех кто передвинет — толкутся на другом месте. По их примеру комары такой же хоровод затеяли, шершни и осы суетливо летают.

Полюбовался мужичок и на это и еще пуще укрепился на том, что быть завтра ведру (ясной солнечной погоде). Ретивее стал припасаться к угощению, поторапливал хозяйку тесто месить на пироги. Возились они долго, улеглись спать, но лишь до первого луча солнечного. Тогда вся помочь соберется в поле, помня и веруя святому правилу, что рука руку моет, зато обе чисты живут. Сегодня я помогу, завтра и мне не откажут, И сноп без перевясла (без перевязи) солома, а с миром, с товарищами и помощниками, и беда не убыток. Одному страшно, а всем уже не страшно. Если же все за одного, то и один за всех, — это то, что попросту и по-крестьянски называется круговой порукой, а в хлебном поле является бесплатною, готовною помощью, спомочью.

Собирают помочь обыкновенно в праздничный день, когда у всех больше досуга. В Белоруссии, например, в пятницу на себя работать нельзя, к пятнице надо кончать все, что ни делал, и грешно и опасно начинать, — например, запрядать новую вязку ниток, начинать шить рубаху. А придется работать на других, соберут они толоку (ту же помочь, только под иным именем) — идти можно, потому что пригласивший берет уже весь грех на себя (оттого там и помочи чаще по пятницам).

Приглашают на помочь такие хозяева, у которых достанет настолько времени, что можно изготовить обед и ужин, есть деньги купить вина, есть солод сварить пиво. Угощение пойдет как плата, вместо денег. Здесь о последних всякий и вспоминать стыдится.

Денег не берут, как же после этого не покормить тех, которые за меня силы свои истощали, для меня на работе есть захотели и трудились для того лишь, чтобы и я был сыт? В таких случаях стараются не только накормить, но и накормить послаще, повкуснее, побольше. У хозяек это первым в памяти, потому что всякая знает присловку жнецов: Ела коса кашу — пониже бери, не ела каши — ходи выше, — меньше соломы хозяину в хлебном поле, меньше сена в травяных лугах за скупость, которая все-таки в этом случае бессовестная неблагодарность. В подгородных, особенно в подмосковных, местностях, где наниматели не лучше рабочих (и все протертые и попорченные люди), не задумываются рабочие за худое угощение на помочах выговорить в глаза нанимателям такую сердито сложенную поговорку: Квас твой квас, перешиб он нас: доберется и до того, кто и затирал-то его (то есть готовил). После хорошего угощения забирают колосья чуть не под самые корешки, и после хорошего обеда, к солнечному закату, в один день все поле очищено так, как будто ходили по нем не серп и не коса, а ножницы либо бритва.

Идут на помочь со своими серпами и граблями, идут как и в самом деле. на праздник или в почетные гости: вырядились в лучшие платья, в красные ситцы, в платки с городочками. Если взглянуть на поле, и гудит оно от людского говора и цветет фабричными цветами из москательных лавок, — значит, помочь сбита и работа кипит. Перед началом ее в иных местах хозяйка одна или с другой женщиной выходит в поле, взявши с собою хлеб, соль и водку. Нажавши первый сноп, садятся на него и поют песню, смысл которой заключается в следующем: Благодарю Бога, дождалась я нового хлеба, снопок жита нажала! Буду жать — не лежать, чтоб копну жита нажать; нажавши, смолотить, каши наварить и гостей накормить. — Затем пьют водку и закусывают. Это — зажинки. После них смело приступают к работе, и опять работа кипит.

Подхватила одна охапку колосьев, сколько ухватила левая рука и могла спрятать под мышку, правой рукой отрезала на себя зубастым серпом этот ворошок. Бережно положила его подле себя к ногам, и опять одной рукой захватила и подобрала другой ворох колосьев, и опять их перерезала серпом. Приметнула глазами: показалось на глаз таких пучков четвертей на восемь в охапку — стал, значит, полный сноп. Надо его связать, потрудиться над ним, поворочаться. Надо его подпоясать округом или перевяслом, то есть пучками того же хлеба, свитого жгутом, поставить его вверх колосьями на обрезанные концы соломы да и опять собирать новый сноп. Сутул-горбат (кривой зубреный нож) скачет по полю, валит хлебушко. И в спину наклонившимся жнецам постукивает, и голову поламывать начинает — ничего этого замечать не хочется: не торчали бы только на глазах стоячие стебли. Жнут обыкновенно по ветру, начиная подбирать на себя наклоненные ветром колосья; против ветра жать — значит перепутать всю рожь так, что потом не доберешься толку и со всеми переругаешься. Пошел опять серп подбирать, подчищать поле: этот маленький, горбатенький все поле обрыщет, домой прибежит, целый год пролежит, отдохнет. А теперь пока никому не до отдыха. И серпы на этот конец покупают хорошие, чтобы не ломались, не тупились, и очень часто привозные из чужих земель, между которыми прославилась в изделии серпов Австрия. Ходили туда наши мужички-офени и покупали их из первых рук.

Вот и последний сноп, пожинальный и заветный, прозванный перед сотнями товарищей своих в поле почетным именем: на севере России обжинком, на юге — дожинком. Его отставляют в сторонку и не трогают до урочного часа. Когда поле примет жалкий вид, — вместо колосистого моря станет поле, уставленное снопами в линию, строем, как на городской площади солдаты, тогда снопы вяжут в суслоны или в большие копны: в одних местах по пяти, в других по шести и по девяти снопов в кучу, стоймя, нахлобучив сверху их последний головой вниз, гузном вверх. Сталась над снопами крыша и со скатами для воды. Пусть беспокойно шевелятся все животные: кроты старательно роют норы, мыши громко свистят, лесные птицы спешат в гнезда, водяные купаются и ныряют, мухи льнут и больно кусают; пусть все это наверное предвещает дожди, и сильные, если собаки едят траву и кошки долго умываются: хлебный суслон дождя и сырости не боится, пока прикрыт соломенной покрышкой.