— Юлдуз, расседлай одну лошадь, невеста поедет с тобой, целее будет… Может, закатать тебя в ковер для верности?

— Обойдется, — буркнул Харра.

Означенная невеста этой ночью сделалась чудо как хороша, и наемник вдруг застыдился своего заспанного вида, встрепанных волос и заляпанных винными и жирными пятнами штанов.

— Давай я подсажу.— Он подставил руки, и Фейра ловко взобралась на седло— Вот так. А теперь — поехали, небо уже сереет. Успеть бы, пока не хватились.

На рассвете они вернулись. Конан бросился поднимать разоспавшийся отряд. Харра занялся взмыленными лошадьми, а Юлдуз посадил Фейру в раскрытое окно ее маленькой спальни. Их прощание, как ни было оно тихо, разбудило одного из постояльцев Бахрама. На беду влюбленных это был Амаль.

Томясь все эти дни по прекрасной, но недоступной Фейре, осыпавшей его колкостями всякий раз, когда он пытался с нею заговорить, молодой астролог плохо спал ночами. В это утро он собирался выбраться пораньше в сад и нарвать роз для своей почти невесты.

Он проделывал это уже не первое утро — вставал до зари, резал цветы, нещадно кромсая тугие, колючие стебли, а затем выбрасывал их в овраг за домом, потому что не находил в себе сил преподнести их черноокой недотроге.

Утешало сохнущего от любви Амаля лишь то, что отец девушки, похоже, всячески приветствовал его ухаживания, и даже объявил вчера сговор. Но Фейра, услышав об этом, ударилась в слезы, чем окончательно убедила несчастного, что он ей совсем не мил. И бедный юноша, понимая, что никогда не сможет ввести в дом женщину, которая его не любит, краснел и бледнел, слушая излияния Бахрама о том, как будет прекрасен этот брак, как благословен всеми богами.

Фейра рыдала, Бахрам говорил все громче, а Амаль не знал, куда деться от стыда.

Но увидев, как нежно целует его невеста другого, молодой астролог почувствовал себя оскорбленным. Пусть он не любим девушкой, но сговор есть сговор. Как хватило ей бесстыдства у него на глазах целоваться с солдатом, только позавчера зачисленным в отряд! Что же, став его женой… Но тут Амаль, прервав поток своего негодования, вспомнил, что женой эта девушка ему никогда не будет. К чему же тогда возмущаться тем, что ей любезен кто-то другой? Но порыв благородства прошел, Амаль снова вспомнил, что Фейра обещана ему отцом девушки, мудрейшим Бахрамом, а это значит, что его нужно поставить в известность о том, что происходит в его доме. И, едва завершилась церемония Седьмого дня, он твердым шагом подошел к Бахраму и выложил ему все, что видел.

— Ах, бесстыдница!— вскричал толстый астролог, вскакивая с места и устремляясь к комнатам дочери.— Ну, я призову тебя к порядку! Посажу на хлеб и воду! Завтра же выдам за Амаля! Ты слышишь меня, дрянная девчонка?

— Слышу,— невозмутимо отозвалась Фейра.— Но ничего из этого ты не сделаешь!

— Сделаю, клянусь Эрликом! За косы поволоку к жрецам! Либо замуж, либо тотчас в храм, принимай обет Невесты Пророка!— Бахрам в ярости метелся по комнате, но, видя странную, неестественную невозмутимость дочери пред родительским гневом, остановился и неуверенно спросил:— Тебе что же, все равно?

— Ты ничего не сделаешь, отец!— весело отозвалась Фейра и закружилась по комнате, схватив себя за кончики кос.— Ничего, ничего, ничего!

— Что это означает?— рассердился Бахрам, вертя головой вслед ее танцу. — Да перестань ты вертеться, наконец!

— Это означает, что замужняя женщина не может выйти замуж вторично или быть отдана в храм на пострижение в Невесты!— отозвалась Фейра, послушно садясь.— А я теперь — замужняя женщина!

В первый миг Бахрам вообразил, что это просто шутка.

— Замужняя?— умильно переспросил он.— Да неужели?

— Замужняя,— уже серьезно подтвердила Фейра.— И больше ты надо мной не властен, потому что мой господин отныне не ты, а мой муж.

— Муж! Эрлик Всемогущий! Что это за слово такое — муж!— продолжал восклицать Бахрам, воздевая руки.— Какой еще муж?

— Мой муж, за которого ты обещал меня выдать еще луну назад, — все так же спокойно ответила Фейра.— Юлдуз.

— К-как Юлдуз?— поперхнулся астролог. Несколько мгновений он стоял, хватая ртом воздух, а затем вдруг выбежал из дома и помчался к хозяйственному двору.

Завидев его тучную, подпрыгивающую как колесо на ухабах, фигуру, Харра тронул Конана за плечо.

— К нам гости, — негромко сказал он.

Бахрам влетел во двор, тяжело и надсадно дыша.

— Где этот сын греха и позора?— проревел он, едва вдохнув.— Где этот соблазнитель дочерей?

— Ты кого-то ищешь, почтенный наш хозяин?— поинтересовался Харра, выступая вперед с вилами в руках. Бахрам попятился, но так скоро сдаваться не собирался.

— Да, я ищу вашего новобранца! Что за растлителя невинных душ ты принял в свой отряд, доблестный ун-баши! — обратился он с упреком к Конану.

Тот развернулся и рявкнул во всю силу легких.

— Юлдуз! Сюда!

Юлдуз, сражавшийся на арене с Фархудом, поспешил обтереться и предстать перед ун-баши.

— Тебя хотел видеть мудрейший Бахрам,— сказал Конан и сел на скамью у стола, всем своим видом давая понять, что не желает упустить интереснейший разговор.— Садись, мудрый старец. В ногах, говорят, правды нет.

Бахрам не принял приглашения, а сразу накинулся на Юлдуза.

— О, ты, недостойный имени своей матери, ибо про имя твоего отца я не говорю ни слова, столь оно мне противно!— завопил он с прежней силой.— Как посмел ты обесчестить мою дочь и склонить ее к сожительству, не освященному законами Пророка! Отвечай, потомок нечестивых родителей!

Юлдуз молча развернулся и исчез в казарме. Астролог недоумевающе обернулся на Конана, но прежде, чем он успел раскрыть рот, юноша появился снова — со свитком в руках.

— Прочти это, почтенный Бахрам,— спокойно сказал Юлдуз, поднося свиток к глазам старика, но, не давая взять в руки.— Здесь черным по белому записано, что я и Фейра отныне — муж и жена. Начиная с первой стражи этого дня, то есть вот уже шесть часов.

Казалось, старика хватит удар на месте. Он побледнел, потом побагровел, потом снова побледнел.

— Кто свидетельствовал?— еле слышно прохрипел он.

— Я и Харра,— незамедлительно ответил Конан.— Хочешь ли ты узнать еще что-нибудь?

— Нет, чтоб ты провалился прямиком на Серые Равнины!— с неожиданной яростью ответил астролог.— Чтоб тебя загрыз пещерный волк, чтоб ты…

— Умерь поток своего красноречия, старик,— сурово сказал Конан, поднявшись.— Здесь никто не нанес тебе никакого урона. Их поженили по свидетельству о сговоре, подписанным тобою и отцом Юлдуза луну назад. Подобные бумаги теряют силу только по истечении пяти лет.

— Но моя дочь!— простонал Бахрам, закрывая лицо руками.— Моя бедная птичка! Куда она пойдет с этим оборванцем? Где преклонит голову? У него ведь нет даже дома!

— Я думаю, им это все равно, мой ученый друг,— послышалось вдруг позади, и к Бахраму подошел Магриб.— Пойдем со мною, сядем на циновки и обсудим, что же с тобой приключилось.

Бахрам покорно дал себя увести на веранду и усадить перед кальяном.

— Не хочешь ли, почтенный Бахрам, я расскажу тебе одну историю,— напевно сказал Магриб, подавая расстроенному астрологу трубку. Тот жадно втянул в себя воздух, раскурил кальян и затянулся. Магриб расценил это как согласие.

— Тогда слушай. Когда-то в Иранистане, что лежит не так далеко от наших земель, в одном из городов правил суровый и усердный в постах и молитвах мадрант по имени Рамир. Было у него двое детей — родной сын и приемная дочь. И принц, и принцесса очень любили друг друга. Они прожили детство как брат и сестра, выросли и узнали, что не родные друг другу, и тогда в их сердцах вспыхнула страсть. Солнце казалось им черным, море казалось им глыбой льда, ничто не радовало взор и не услаждало слух, если были они не рядом.

У мадранта в сокровищнице хранилась одна диковина: рукотворный летающий конь. Его сделал древний мастер-атлант, давно сгинувший во мраке времен. Но металлического коня хранили с тщанием и заботой, и ни одно пятнышко ржавчины не смело поселиться на его полированных позолоченных боках. Внутри коня был заключен сложный механизм, позволявший ему подняться в воздух. Отец Рамира, от которого тот унаследовал это сокровище, сказал сыну, умирая: «Сын мой, храни главную нашу драгоценность, но помни, что если хотя бы раз в год не поднимать коня в воздух, зубчатые колесики и сложные пружинки разладятся и выйдут из строя. И вся ценность этого несравненного сокровища уйдет, останется лишь груда металла».