Вербар появился перед Розой как раз в то мгновение, когда она собиралась прийти на помощь одному из своих людей. Он не стал тратить время на изучение обстановки, его целью была Рози, а потому, едва появившись среди сражающихся, старец нацелился посохом в колдунью, Длинная извилистая молния сорвалась с клюва орла и ударила ведьму в грудь.

Колдунья зарычала, как смертельно раненный зверь, и обернулась к магу. Рот ее хищно раскрылся, черты обострились, лицо стало страшным. Она разом постарела лет на двадцать.

— У тебя хватило глупости явиться прямо ко мне! Что ж, получай!

В правой руке у нее появился ритуальный кинжал, и, размахнувшись, она швырнула его в мага. Рука Вербара мгновенно метнулась вперед, ладонью к колдунье, и очертила в воздухе круг, незримым щитом прикрывший старца. Кинжал успел пролететь половину расстояния, прежде чем линия замкнулась. Едва это произошло, клинок повис в воздухе, словно воткнулся в нечто вязкое, но невидимое, не в силах ни упасть, ни продолжить полет.

Потеря секиры, а главное, сам бросок дорого обошлись Конану. Как ни маневрировал он, стараясь держаться подальше от Лауды, но потерянного им времени ей хватило, чтобы приблизиться. Запястье его вновь обожгло резкой болью, и мощный рывок повалил киммерийца на землю.

Высокий бюст почти обнаженной амазонки заколыхался от смеха. Лицо хоть и осталось злым, но стало довольным. Она отдернула назад хлыст и приготовилась к следующему удару. Проклиная все на свете, Конан катался по пожухлой траве с трудом, все-таки успевая уворачиваться от обрушившегося на него града ударов. Попутно он старался оказаться как можно дальше от амазонки с хлыстом, понимая, что если ей удастся его заарканить еще раз, то вряд ли он сумеет избежать гибельного удара молотом. Земля сотрясалась от тяжелых ударов, и если один из них настигнет его, это будет конец. Почва вокруг уже была взрыта молотом Шатра, но постепенно Конан добился своего — теперь его и Лауду разделяла мощная фигура молотобойца, и можно было вздохнуть свободнее.

Конан вскочил на ноги и вырвал из ножен второй меч, тот самый, что достался ему от Чей Чена, но в это мгновение страшная картина предстала перед его глазами: видя, что ей не добраться до киммерийца, Лауда направилась к Вербару. Еще шаг, другой, и ничто не спасет старца. Конан рванул с пояса трехлучевую звезду, которую, сам не зная зачем, прихватил в оружейной Черного Колдуна, и швырнул ее в амазонку.

Бешено вращаясь, подобно маленькому вихрю, странный метательный снаряд по пологой дуге унесся вперед. Даже Шагр на мгновение остановился. Повинуясь наитию, Лауда повернула голову, глаза ее расширились от ужаса, но в последний момент она выгнула спину, и, не причинив ей вреда, звезда пронеслась мимо, резко замедляя полет, словно израсходовав на проделанный путь весь запас вложенной Конаном силы.

Лауда запрокинула голову и торжествующе и издевательски расхохоталась, а потому не видела, как звезда остановилась и, резко ускоряясь, полетела обратно. Когда боковым зрением амазонка все-таки заметила опасность, было уже поздно. Пропахав кровавую борозду внизу ее живота, звезда унеслась прочь.

Рана раскрылась, и все внутренности вывалились наружу. Молотобоец замер. Лауда оторопело уставилась на кровавое месиво у ног, но страшный смысл происшедшего еще не дошел до нее.

— Убей его!— крикнула она великану с молотом, и в тот же миг поняла все, и вновь, теперь уже с ужасом, опустила глаза, а когда осознала, что ее ждет, резкая боль скрутила тело, и она пронзительно завизжала на одной долгой, невообразимо высокой ноте.

Шагр первым очнулся от оцепенения. С ревом ярости, придавшим ему новых сил, великан взмахнул молотом, выбил меч из рук Конана и бросился на него. Звезда упала где-то рядом, но против боевого молота она была неподходящим оружием. Меч воткнулся в землю далеко в стороне, и Конан бросился к поверженной амазонке: ее хлыст, валявшийся неподалеку, был сейчас единственным оружием, которым он мог овладеть.

На песчаном пригорке все так же безучастно стоял Безымянный, словно происходящее никак не касалось его. Вербар тем временем вел свою борьбу. Он давно отбросил ставший ненужным посох и сосредоточил все силы на кинжале, который, движимый силой колдуньи, медленно, но неумолимо приближался к нему. Однако постепенно ситуация менялась. Вскоре движение клинка замедлилось, потом он остановился. Некоторое время держалось шаткое, готовое в любое мгновение нарушиться равновесие. Затем Вербар поднял левую руку и сделал хватательное движение, словно взял кинжал за рукоять, и резко повернул руку. Клинок развернулся острием к колдунье и тотчас двинулся вспять.

Конан подбежал к женщине, которая, стоя на коленях и дергаясь в непроизвольных конвульсиях, подбирала с земли измазанные кровавой грязью кишки и запихивала их обратно, но они, упрямо не желая удерживаться внутри, вновь вываливались наружу.

Успеть! Успеть!

Лишь одна мысль крутилась у него в голове. Конан сосредоточился на ней, и, похоже, само время откликнулось на его отчаянный призыв. Он подхватил валявшийся на земле хлыст и, мгновенно нырнув в сторону и назад, не глядя, с разворота нанес удар наотмашь.

Он увидел, как великан начал замахиваться для удара, но делал это ужасно медленно, словно в дурном сне. Ударить он так и не успел: хлыст обвился вокруг запястья. Конан дернул, и противник его, не удержав равновесия, повалился вбок, а потом, споткнувшись, и назад. Падал он тоже нереально медленно, словно тело его было набито невесомым пухом. Ударом ноги киммериец выбил из его рук тяжелый молот и, подхватив и разогнав его, с разворота нанес великану удар по спине, ломая позвоночник, бросая огромное тело на землю.

И тут все встало на свои места. Время вновь побежало, и Конан расслабился. В тот же миг киммериец вспомнил еще об одном противнике — Безымянном, который все это время отрешенно взирал на развернувшееся вокруг сражение, и бросился собирать оружие. Сердце не отсчитало и десяти ударов, а оба меча уже легли в свои ножны. Звезда ослепительно сверкнула в пожухлой траве. Конан нагнулся за ней, и через мгновение она повисла на своем месте у пояса.

Как ни странно, но киммериец не чувствовал к своим недавним врагам ненависти, хоть они убили многих его друзей, пытались расправиться с его семьей, уничтожить его самого, да еще поиздеваться при этом, не говоря уж о множестве невинных людей, погубленных ими хотя бы в Лироне. Они стали для него всего лишь несчастными калеками, обреченными на мучительную смерть. При этой мысли Конан недовольно поморщился. Даже вид поверженного великана, пытавшегося и теперь, с перебитой спиной, дотянуться до своего оружия, не вызывал у него ничего, кроме жалости.

Конан посмотрел на безучастно стоявшего Чей Чена, и тот, словно прочитав его мысли, кивнул.

Киммериец шагнул к Шагру. Тот так и не успел понять, что же произошло, когда голова его покатилась по земле. Одного он избавил от мучений. Оставалась его подруга. Воевать с женщинами северянин не привык. То, что уже случилось с ней, было настолько чудовищно, что Конан не сделал бы рокового броска, знай, он заранее, чем тот обернется. Предстоящее не вызывало у киммерийца ничего, кроме отвращения, но иного выхода у него не было. Женщина стояла на четвереньках с вывороченными наружу внутренностями, валявшимися в кровавой луже, и громко икала, сотрясаясь всем телом.

Конан остановился перед ней.

— Извини, если можешь,— сказал он, хотя и не был уверен, что она способна еще понимать его,— я не желал тебе такой смерти. При звуке его голоса она подняла к нему одеревеневшее лицо, и, хотя взгляд оставался тупым и невидящим, на миг проблеск мысли засветился в нем. Она попыталась что-то сказать, но вместо слов кровь хлынула горлом. Меч Конана со свистом рассек воздух, и обезглавленное тело повалилось набок.

Киммериец посмотрел на противоборствующую пару. Фигура Вербара светилась голубоватым сиянием. Он был до краев наполнен силой и двинул эту силу вперед, пользуясь ею как тараном. Словно орудие возмездия, жертвенный кинжал, Клинок Тьмы, приближался к ведьме, облик которой претерпел страшные изменения. Лишь страх и злоба еще жили в ней и давали силы для борьбы, но злая мощь, источаемая колдуньей, высасывала из нее все силы. Она стала похожа на древнюю старуху, скрюченную ненавистью ко всему доброму и светлому. От иссушенной плоти остались одни кости, и Конан узнал ее… От накатившегося омерзения он вздрогнул и отвернулся.