По большому счету все это, конечно, дикость. Кто вообще такое придумал: сжигают человека, собирают пепел, закапывают в землю и называют это «Участок 104, секция „Д“».

С тех пор прошло почти три года. Томми смутно помнил похороны, или как уж там это называется. Вся эта канитель с гробом и толпой людей, которые то плачут, то поют.

Помнил только, что ботинки были велики, – он надел папины, и по дороге домой они то и дело соскальзывали. Помнил, что боялся гроба, сидел и смотрел на него все похороны в уверенности, что папа вот-вот встанет, оживет, но будет уже… другим.

Целых две недели после похорон ему повсюду мерещились зомби. Особенно в темноте ему казалось, что он различает среди теней осунувшееся существо с больничной койки, потерявшее всякое сходство с его отцом, которое идет к нему, протягивая руки, как в фильмах ужасов.

Страх прошел только после захоронения урны. Присутствовали при этом только они с мамой, кладбищенский смотритель и священник. Смотритель шел с торжественным видом, неся урну прямо перед собой, пока священник нашептывал матери слова утешения, и все это казалось таким жалким и смешным. Эта маленькая деревянная баночка с крышкой в руках у мужика в рабочем комбинезоне – будто все это имело хоть какое-то отношение к его папе. Все это походило на чудовищный фарс.

Но страх прошел, и со временем отношение Томми к могиле изменилось. Бывало, он приходил сюда один, садился и касался пальцами выгравированных букв папиного имени. Вот ради чего он сюда приходил. Банка в земле ничего для него не значила, но имя…

Чужой человек на больничной койке, пепел в банке – все это был не его папа, но имя было неразрывно связано с отцом, каким он его помнил, и потому время от времени Томми приходил сюда и водил указательным пальцем по бороздкам в камне, которые складывались в имя: «Мартин Самуэльссон».

– Смотри, как красиво! – произнесла мама.

Томми оглядел кладбище.

Повсюду горели свечи. Это напоминало вид города из окна самолета. Редкие тени мелькали между надгробиями. Мама направилась к папиной могиле с фонарем, покачивающимся в руке. Томми смотрел ей вслед, и его вдруг охватила острая жалость. Не к себе, не к маме – ко всему сразу. Ко всем, кто сейчас бродил в снегу среди этих трепещущих огоньков. К этим невесомым теням, застывшим у камней, смотревшим на камни, прикасавшимся к камням. Все это было так… глупо.

Умер так умер. Больше нет.

И все же Томми послушно последовал за мамой и присел на корточки у отцовской могилы, пока мама зажигала фонарь. При ней прикасаться к буквам ему не хотелось.

Они немного посидели, глядя, как слабое пламя рисует причудливые узоры на мраморной плите. Томми не испытывал ничего, кроме стыда за то, что участвует в этой жалкой игре. Через какое-то время он встал и пошел домой.

Мать последовала за ним. Пожалуй, слишком поспешно. Уж кому-кому, а ей как раз полагалось все глаза выплакать, сидеть здесь целую ночь. Она догнала его, взяла под руку. Он не сопротивлялся. Они шли бок о бок и смотрели на озеро, местами покрытое тонким льдом. Если в ближайшее время не потеплеет, через пару дней здесь можно будет кататься на коньках.

Одна мысль вертелась у Томми в голове, как навязчивый гитарный аккорд.

Умер так умер. Умер так умер. Умер так умер.

Мама вздрогнула, прижалась к нему.

– Жутко как-то.

– Да?

– Да. Стаффан рассказал мне такую страшную вещь…

Опять Стаффан. Неужели нельзя хотя бы здесь поговорить о чем-нибудь другом?

–Мм.

– Слышал про тот пожар в Энгбю? Ну, про ту женщину, которая…

– Да.

– Стаффан сказал, что они делали вскрытие. По-моему, ужасная процедура. И как только можно…

– Да, да. Конечно.

Дикая утка шла по хрупкому льду к проруби, образовавшейся возле сточной трубы на берегу озера. Мелкая рыбешка, которую здесь можно было выловить летом, воняла помоями.

– Интересно, что это за труба? – спросил Томми. – Сток из крематория, что ли?

– Не знаю. Ты что, не хочешь слушать дальше? Тебе неприятно?

– Не-не, давай.

И весь путь домой через лес она пересказывала услышанное. Постепенно Томми заинтересовался, начал задавать вопросы, на которые мама затруднялась ответить, – она знала лишь то, что ей рассказал Стаффан. Да, Томми задавал столько вопросов, причем с таким живым интересом, Ивонн даже пожалела, что завела этот разговор.

Позже тем же вечером Томми сидел на ящике в бомбоубежище и крутил в руках статуэтку стрелка. Потом водрузил ее на картонную коробку с кассетниками как трофей. Венец мастерства.

Это ж надо – стырить у полицейского!

Он тщательно запер бомбоубежище на цепь с висячим замком, спрятал ключ в тайник, сел и задумался о рассказанном матерью. Вскоре послышались осторожные шаги, приближающиеся к двери склада. Затем тихий шепот: «Томми?»

Он встал с кресла, подошел к двери и распахнул ее. На пороге стоял Оскар и с нервным видом протягивал ему деньги:

– Вот. Деньги принес.

Томми взял полтинник, небрежно сунул в карман и улыбнулся Оскару:

– Ты, я смотрю, зачастил! Входи.

– Да не, мне надо…

– Да входи, кому говорят. Вопрос есть.

Оскар уселся на диван, сцепив руки замком. Плюхнувшись в кресло, Томми пригвоздил его взглядом.

– Оскар. Вот ты же у нас парень умный…

Оскар смущенно пожал плечами:

– Слыхал о пожаре в Энгбю? Ну, про ту тетку, которая вышла во двор и сгорела прямо перед домом?

– Ага, я читал.

– Я так и думал. Не помнишь, там что-нибудь писали про вскрытие?

– По-моему, нет.

– Вот то-то же. А ведь его делали. Вскрытие. И знаешь, что выяснилось? У нее в легких не нашли дыма. Соображаешь, что это значит?

Оскар немного подумал.

– Что она уже не дышала.

– Вот именно. А когда человек перестает дышать? Когда он мертв. Я прав?

– Да. – Оскар внезапно воодушевился. – Я об этом читал. Точно! Поэтому вскрытие обязательно делают после пожаров, чтобы установить, не устроил ли кто-то поджог в целях сокрытия убийства. Ну, чтобы труп сжечь. Это я в журнале «Дом» вычитал – там писали об одном англичанине, который убил свою жену и об этой фишке знал, так он, прежде чем ее поджечь, засунул ей шланг в горло, и…

– Ладно, ладно, вижу, что знаешь. Хорошо. Но тут-то дыма не было, и все равно та баба выбралась из дома да еще и по участку носилась, пока не померла. И как такое может быть?

– Ну, может, она дыхание задержала. Хотя нет. Так не бывает, я об этом тоже читал… Поэтому люди и…

– Ладно, ладно. Тогда как ты это объяснишь?

Оскар уткнул лицо в ладони, задумался. Потом ответил:

– Либо они ошиблись, либо та баба бегала после того, как умерла.

Томми кивнул:

– Вот именно. И знаешь, я не думаю, чтобы легавые могли так ошибиться. А ты?

– Нет, но…

– Умер – значит умер.

– Да.

Томми выдернул нитку из обивки кресла, скатал ее в шарик и щелчком отбросил в сторону.

– Да. По крайней мере, хотелось бы в это верить.

Ноги Моргана совсем окоченели. Мороз, ударивший, когда подводная лодка села на мель, за минувшую неделю заметно усилился. Морган обожал свои старые казаки, но на шерстяной носок они не лезли. К тому же одна подошва протерлась до дыр. Он мог бы, конечно, купить по дешевке какой-нибудь китайский ширпотреб, но уж лучше мерзнуть, чем носить такое дерьмо.