Сергеев так углубился в свои астрономические занятия, что отдавал им все время, свободное от лабораторных обязанностей. Он спал днем, урывками, по ночам же неизменно возился с телескопом, наблюдая небо и беспрестанно передвигая трубу соответственно видимому вращению небесного свода. Отсутствие подвижного купола было для него огромным неудобством. Зато в другом отношении его положение было неизмеримо благоприятнее, чем у земных астрономов: ему не приходилось, подобно им, ловить ясную погоду. Полное отсутствие облаков делало все ночи на планете Ким неизменно ясными и звездными. Толща земной атмосферы также сильно мешает наблюдениям. Здесь же глаз свободно проникал в пространство, и края дисков планет были отчетливы, не расплывались. Сергеев ужасно жалел, что у него нет более сильной трубы. На Земле чем сильнее увеличение, тем менее отчетлива видимость, все из-за той же густой атмосферы. Земная атмосфера ставит предел возможному увеличению силы астрономических приборов. Чтобы хоть сколько-нибудь парализовать ее влияние, обсерватории нередко устраиваются на высоких горах, где воздух более разрежен. Их ставят на таких вершинах, куда зачастую и пробраться нельзя без опасности для жизни, и астрономы живут там отшельниками, как на неприступных маяках. На планете Ким в этом отношении было не в пример лучше.

В свой небольшой телескоп Сергеев видел такие вещи, которые были недоступны, при земных условиях, даже самым сильным инструментам Земли. Когда, привинтив специальное темное стекло, он направлял трубу на солнечный диск, окруженный серебристым сиянием короны словно седыми растрепавшимися волосами, ему нередко случалось замечать алые взрывы в солнечной атмосфере, так называемые протуберанцы, видимые с Земли во всей их красоте лишь во время полных затмений Солнца. Он гораздо отчетливее, чем с Земли, видел солнечные пятна и легко мог наблюдать за их движением по яркому диску дневного светила. Он явственно видел плывущие и бесконечно изменяющиеся облачные полосы на диске Юпитера и множество темнозеленоватых пятен на Марсе, разбросанных в беспорядке. Эти беспорядочные группы пятен и пятнышек иногда, когда Петр особенно долго и упорно вглядывался в телескоп, сливались в непрерывные линии. Он вспоминал тогда, что и с Земли некоторые астрономы разглядели на диске Марса целую сеть каналов.[16]

Кроме наблюдений, Сергеев штудировал небольшое количество имевшихся книг по астрономии, делал много зарисовок дисков планет и рисунков созвездий.

В последние дни он, повидимому, разрешал какую-то определенную задачу: сравнивал свои зарисовки друг с другом, делал вычисления, шарил телескопом по небу.

Вот уже несколько дней, как при своих вычислениях и наблюдениях Петр обнаруживал сильное волнение. Однако он ничего не хотел говорить товарищам, пока не будет окончательно уверен в своих выводах.

Однажды ночью, через полчаса после заката, все собрались в клубе, беседуя. Кое-кто уже собирался пойти спать. Сергеев, не отходя от телескопа (рядом на небольшом алюминиевом столике, сделанном на днях, лежали его карты, таблицы и снимки), громко позвал:

— Друзья, ко мне!

К нему подошел Тер-Степанов, за Семеном потянулись остальные. Все почувствовали, что Петру удалось сделать какое-то интересное открытие.

Он вышел из клуба в дверь, ведущую в ту комнату, где жил, и подошел к окну. Все последовали за ним. Они сгрудились у черного оконного ктарата, в который глядело ночное небо, усыпанное множеством звезд. Виднелась часть Млечного Пути. Юпитера не было видно — он в этот час находился на другой стороне неба. Сергеев протянул дрожащую от волнения руку, указывая на довольно яркую звезду, сиявшую над правым верхним углом окна. Все молча смотрели на эту звезду: она светила мягким голубым светом.

— Какая милая звездочка, голубенькая! — звонко сказала Нюра и почему — то вздохнула.

Петр ответил голосом, в котором звучали нежность и грусть:

— Да, она мила для нас, эта звездочка, это — Земля.

— Земля!

Теснясь, все приникли к окну и внимательно, молча, смотрели на родную планету, далекой звездой сиявшую в углу черного небесного четырехугольника, очерченного окном. Затем, по предложению Сергеева, снова перешли в клуб, и каждый по очереди смотрел на Землю в трубу, которую Петр передвигал, следуя за вращением небосвода. В телескоп Земля казалась небольшим диском, на нем явственно можно было различить облачные полосы. Еще ярче, еще прекраснее сияла Земля в трубу синевато-голубым светом, подобно крупному аметисту, заброшенному в неизмеримые глубины пространства. Рядом с ней виднелась совсем маленькая звездочка. Сначала никто не обратил внимания на это крошечное светило, но Петр сказал:

— Эта маленькая звездочка возле Земли — Луна!

С тех пор, как Галилей впервые направил в небо зрительную трубу, вряд ли хоть один астроном, с таким напряженным вниманием наблюдал какую — нибудь звезду. Еще бы! Ни одному из них не приходилось из необозримых пространств вселенной высматривать Землю, на которой он родился и вырос и с которой он разлучен — кто знает, может-быть, навсегда.

Так думал Петр, снова глядя в трубу, после того как насмотрелись все товарищи. Он то и дело передвигал треножник телескопа, менял угол наклонения трубы и снова приникал глазом к окуляру. Ему стало казаться, что в разрывах атмосферных полос он различает смутный очерк Европы.

Сзади него кто-то глубоко вздохнул. Он оглянулся. Это была Нюра. Остальные товарищи разошлись они были в клубе вдвоем. Было очень тихо, ритмично постукивала динамо.

— Петечка, — спросила Нюра, — я и не знала, что Земля светит таким красивым голубым светом. Отчего это?

— Ученые, — ответил Петр, — уже давно пришли к выводу, что Земля именно такой и должна казаться из пространства. Они выяснили это путем некоторых соображений, а объясняют голубой цвет Земли влиянием атмосферы. Вот теперь мы имеем практическое подтверждение их теоретического вывода.

Он подумал о том, что и это его наблюдение, как и многие другие, могло бы обогатить сведения земных астрономов, но вряд ли когда-нибудь попадет в их руки. Однако, — странно — эта мысль, к которой, волей-неволей, ему неоднократно приходилось возвращаться, на этот раз скользнула мимо его сознания и не привела в печальное настроение. Совсем наоборот, он, кажется, никогда не чувствовал себя таким жизнерадостным, никогда с такой полнотой не ощущал жизни и себя в ней.

Ему не пришлось долго думать, чтобы догадаться, что причиной такого его настроения была Нюра, в этот момент пристально глядевшая на него. Эта девушка, обычно веселая и суматошная, сейчас была странно серьезна. Казалось, она чувствовала столь стремительно определившееся влечение к ней Петра. Это влечение зародилось уже давно, и Петру сначала казалось, что он делает просто объективную оценку милой девушки. Она была некрасива, но все ее юное, немного угловатое тело было пронизано заражающей, увлекающей жизнью. Рядовая работница-текстильщица, — их пути на Земле вряд ли когда-нибудь скрестились бы, — она нравилась ему бесконечной живостью ума. На его глазах, попав в обстановку, будящую мысль, заставляющую напряженно разбираться в явлениях окружающей жизни, она быстро развивалась, нередко поражая его правильностью и меткостью суждений. Ее неугомонная неисчерпаемая веселость, как яркое земное Солнце, освещала тюремную жизнь друзей, и, хотя они иногда добродушно ворчали на нее, в глубине души все были бесконечно благодарны ей. Ее сумасшедшие выходки, неожиданные выдумки, звонкий смех и неизменная бодрость так часто выводили кимовцев из уныния.

Сергеев не мог бы установить того момента, с которого его стало тянуть к Нюре. Занятый своей астрономией, он не думал об этом и только чувствовал в ее отсутствие, что ему чего то недостает, как-будто какого-то физического равновесия. Когда она была около него, ему казалось, что он ходит по более твердой почве, увереннее ступает. Каждый по-своему переживает любовь, но для всех равно она остается волнующей, непонятной и тревожной. И никто не знает наперед того момента, когда она, закравшись незаметно, заполняет целиком.