Не то… - передернул плечами Виноградов. - Сколько до них?

- С версту будет или чуть поменьше.

- Давай полный вперед! - скомандовал Виноградов, не спуская глаз с темных неподвижных силуэтов.

- Что ж! - кивнул капитан. - Давай бог! - И, нагибаясь над широким раструбом переговорной трубки, уронил в него спокойным окающим говорком: - Полный ход!

Машина заворчала. Пароход дрогнул, и по ветру, который вдруг ударил в лицо, Виноградов почувствовал, что «Мурман» дал полный вперед.

- Огонь! - крикнул Виноградов на палубу, приставя ко рту рупор, и носовая пушка «Мурмана» рявкнула, посылая первый снаряд по большому белому пароходу, видневшемуся в темноте отчетливей других. Вслед за ней ударило орудие левого борта и пушки «Могучего», шедшего в кильватере за «Мурманом». Застрекотал своим единственным пулеметом и маленький «Любимец», замыкающий колонну.

Ситников проснулся с первым выстрелом. Сначала он растерянно огляделся, не понимая, в чём дело, потом, не говоря ни слова, схватил стоявшую в углу винтовку и бросился на палубу.

Возле самого его уха ударила пушка, и палуба так заходила под его ногами, что Ситникову казалось, будто она готова рухнуть. Это и в самом деле могло случиться, потому что свирепо рявкающий пушками «Мурман» был всего-навсего мирным речным пароходом и такой груз, как орудия, нёс впервые. Но Ситников не думал об этом. Он пробежал на нос «Мурмана» и, припав за железный кнехт, щелкнул затвором винтовки.

Бой разгорался. Враги, преодолев растерянность, вызванную внезапным ударом виноградовской флотилии, открыли огонь со всех пяти кораблей и с берега. Расстояние между противниками было столь малым, что обстрел вели не только пушки, но и пулеметы, и винтовки. Пули, щелкая по тонкой обшивке «Мурмана» и по палубным надстройкам, проходили сквозь них, как сквозь масло. Вода вокруг «Мурмана» кипела от частых разрывов, пузырилась от пулеметных очередей, бурлила под винтом маневрирующего парохода. Пушки раскалились от непрерывной пальбы. Разогревшиеся пулеметы захлебывались. Номерные опускали за борт на длинных веревках узкие ведра и окатывали пулеметы холодной водой. Горячие механизмы дымились, как запаренные лошади.

Три девушки, напросившиеся с «Учредителя» на «Мурман» в качестве санитарок, в виде дополнительной нагрузки подносили из трюма снаряды, так как бойцов, обслуживающих орудия, было слишком мало.

Те же санитарки оттаскивали в сторону раненых, переносили их на своих плечах в кубрики или в кочегарку. Иные раненые оставались на палубе, не желая бросать своих мест. Санитарки перевязывали их тут же у пулеметов и орудий, прислонив спиной к мешкам с песком, наваленным у края палубы. Перевязочными материалами служили полотенца, рубахи и носовые платки. Одна из санитарок забежала в штабную каюту и, увидя висящее на гвоздике полотенце, схватила его и убежала с ним на палубу. Сидевшая в каюте машинистка проводила её молчаливым взглядом и снова опустила глаза на свой ундервуд. В самом начале боя залетевшая в каюту шальная пуля ударила в машинку и перебила рычажки двух букв. Это привело машинистку в ярость, и ярость потушила страх.

Тут же под рукой лежали неперепечатанные сводки и последнее донесение Ситникова. Особо жирная клякса в низу листа привлекла её рассеянное внимание.

- Тоже чистюля! - укоризненно покачала головой машинистка и, наклонившись, чтобы разобрать заляпанное кляксой слово, с удивлением прочла: «…женюсь»; она пробежала глазами всю строку и была удивлена ещё больше. «Жив буду - обязательно женюсь на ней, честное слово…» Не понимая, о ком идёт речь и как это могло попасть в донесение, она бегло прочла всю страничку. Листки дрогнули в её руках. Она отбросила их от себя, потом снова схватила и кинулась к двери. Дальше порога она, однако, не ушла, ибо тот, кого она искала, вихрем влетел в каюту. Волоча за собой винтовку, он сунулся в угол и припал к ящику с патронами.

- Это что же такое? - воскликнула машинистка. - Послушайте! Как это прикажете понимать? И кто вам дал право так писать обо мне?

- Что, что? - откликнулся Ситников, распихивая по карманам пачки патронов и не только не понимая, о чём идет речь, но и не замечая того, кто с ним говорит. Это ещё больше рассердило машинистку.

- Нет, вы прочтите! - почти кричала она в лицо Ситникову. - Вы прочтите, что тут написано! Что это значит: «Жив буду - обязательно женюсь»?

- Ага, - буркнул Ситников, устремляясь к двери. - Скажи пожалуйста, женится, значит!

- Постойте! - закричала машинистка, но Ситников исчез, так и не поняв, о чём и о ком идет речь.

Она кинулась следом за ним, но посредине каюты остановилась. Её вдруг поразило страшное значение слов «жив буду». А если не будет?… Она прислушалась к гулким ударам пушек, ей стало страшно. Она вся съежилась и, не помня себя, выбежала из каюты.

Всё кругом двигалось и грохотало. Кто-то стонал, перемежая стоны страшными ругательствами. У черного берега вспыхивали тонкие полоски огня, вода вокруг «Мурмана» кипела белой высокой пеной. На мостике, словно месяц, блестел жестяной рупор командующего. Очки Виноградова при коротких вспышках выстрелов загорались зелеными искорками, будто и они заряжены были мгновенно вспыхивающим порохом. Над ним, как черные птичьи крылья, трепетали широкие поля шляпы. Во всём облике Виноградова было что-то птичье, легкое, стремительное. Он взмахивал руками, как бы взлетая над грохотом боя, и галстук, пальто, пиджак струились по ветру, как в полёте.

Казалось, эта летучесть, это постоянное и бурное движение передавалось от Виноградова не только бойцам, но и самим пароходам. В течение боя они ни на минуту не оставались на месте. Они всё время маневрировали, идя то вниз, то вверх по реке, подставляя врагу то борт, то корму, то нос.

Находясь в постоянном движении, они были менее уязвимы, чем стоявшие неподвижно корабли противника. Кроме того, маневры давали возможность использовать расположенные по обоим бортам все орудия и пулеметы.

Уже в первую минуту боя, когда Виноградов с расстояния трех четвертей версты ринулся полным ходом на стоящие на рейде корабли противника, он пошёл на них не в лоб, а вправо, наискось. Таким образом он слегка повернул врагу левый борт и мог открыть огонь не только из носового орудия, но и из бортового.

Приблизившись к противнику, он прошел вдоль линии его судов, последовательно расстреливая каждое из двух орудий. К концу этого маневра левое бортовое орудие вышло из строя. Тогда Виноградов повернул назад и, снова идя вдоль линии неприятельских судов, ввел в дело орудие правого борта. Для того чтобы дать возможность бить всем пулеметам и всем винтовкам, он повторил свой поворот четырежды, каждый раз все теснее сближаясь с противником. «Могучий» и «Любимец», идя следом за «Мурманом», повторяли его маневр. Поворачивая в пятый раз, Виноградов заметил, что единственный пулемет «Любимца» умолк. Пулеметчик был тяжело ранен, и «Любимец» как боевая единица выбыл из строя. Но это было ещё полбеды. Виноградова тревожило то обстоятельство, что «Могучий» заметно ослабил ход и отстает. Оказалось, что два лоцмана «Могучего» ранены и пароход теряет курс. Это грозило серьезной катастрофой: «Могучий» с его четырьмя орудиями был сильнейшим в отряде пароходом, и потеря его после ухода «Любимца» означала окончание боя.