- Ваня, Ванюша! - вскричала женщина и судорожно сжатым кулаком ударила офицера в грудь.

- Груня… - закричал Прохоров, узнав жену. - Грунюшка…

Короткий перезвон кандалов прошел по толпе арестантов. Казалось, ещё минута - и они прорвут цепь солдат, опрокинут её, сомнут и соединятся с толпой. Один арестант, не выдержав, кинулся вперед, но Батурин задержал его, схватив за руку.

- Полно, полно! - успокаивающе сказал он. - Рано, браток. Ещё время не приспело на штыки лезть…

Арестант угрюмо опустил голову. Женщина, всхлипывая, рванулась к воде.

- Груня, слышь, не надо! - закричал Прохоров. - Не смей перед палачами, не смей!…

Женщина подняла вверх заплаканное лицо и застыла. Она всё ещё прислушивалась к оборвавшемуся крику. Потом выпрямилась и с отвращением оттолкнула офицера.

- Гад!… - выговорила она с перекошенным лицом. - Гад, паскуда продажная!

Солдат увел её с пристани.

- Одна дорога, отправляли бы скорей! - прошептал кто-то с тоской в толпе кандальников.

Наконец подошел буксир. За ним тянулась низкая железная баржа. На неё вскинули сходни.

- Заходи! - закричали подбодрившиеся конвойные, и на этот раз арестанты охотно повиновались окрику. Куда бы ни увозила их эта баржа, что бы ни было с ними - всё равно, только бы уйти отсюда, не слышать этих рыданий, не видеть заплаканных лиц.

По одному они спустились через узкий люк внутрь баржи. Внизу пахло сыростью, смолой. Палуба низко нависла над головами. Все сидели скорчившись, плотно прижавшись друг к другу. Люк закрыли.

Баржа тронулась.

Мимо поплыли городские пристани, собор, русский крейсер «Аскольд» под английским флагом, пестрые флаги Британии, Соединенных Штатов, Франции, российский императорский флаг, узкая дорожка бульвара, пригородная Соломбала. Пароход уходил дальше, в устье, к Белому морю. Потянулись лесобиржи, редкие деревушки. Низкое хмурое побережье расходилось веером в стороны. Открылся белесый морской горизонт. Вправо зачернела высокая створная башня и низко припавшая к морю полоска земли.

Пароход остановился. Арестанты вылезли наверх и оглядывали с палубы незнакомый безлюдный берег.

- Мудьюг! - сказал, вылезая из люка, Батурин. - Приехали вроде.

Софья Моисеевна издавна привыкла по вечерам делиться со старшим сыном дневными новостями. Едва она начала свой рассказ о сцене, разыгравшейся утром на Соборной пристани, как он махнул на нее рукой и сказал торопливо:

- Знаю, знаю, видел…

Этот разговор был неприятен Илюше, и он старался избежать его. Перед его глазами стояли измученные лица кандальников. Ему показалось даже, что среди них мелькнуло лицо Никишина, и он чувствовал себя виноватым в чем-то перед Никишиным. Чтобы успокоиться, он обратился к своим тетрадям и перечел стихи, написанные только вчера к назначенному субботнему сборищу. Стихи показались безжизненными, неудачными. Неудачно прошло и выступление с ними, как, впрочем, и весь вечер. Оленька всё поглядывала на часы и слушала чтение невнимательно. Володя был хмур и играл вяло, неохотно. Только Красков, ставший частым гостем на субботних чтениях, внёс некоторое оживление - он прочел гладко и тонко выписанный рассказ - иронический, грустный и несколько циничный.

- Забавно, - сказала Оленька, выслушав рассказ, - и очень грустно. Я не хотела бы быть героиней.

- И ещё меньше автором, - сказала Варя.

Красков поднял брови и с интересом взглянул на Варю.

- Вы правы! - сказал он и засмеялся.

Потом он небрежно откинул рукопись в сторону и пересел ближе к Варе.

Вечер окончился уныло. Оленька, едва дождавшись конца, упорхнула на свидание с Боровским. Володя пошел проводить Варю. Красков присоединился к ним и болтал за троих. Володя молчал и чем дальше, тем больше мрачнел. На полпути он вдруг круто повернулся, буркнул «до свидания» и, длинный, нескладный, со скрипкой под мышкой, проклиная Краскова, себя, весь мир, свернул в переулок.

Красков посмотрел ему вслед и со всегдашней своей усмешкой спросил у Вари:

- Ваша жертва? Да?

- Почему вы так думаете? - нахмурилась Варя. - Просто товарищ и очень славный человек.

- Что не мешает ему быть влюбленным в вас по уши!

- Однако вы не очень-то тонкий наблюдатель.

- В данном случае не надо быть особо тонким наблюдателем, чтобы увидеть истину. Всё видно с первого взгляда. Ваш славный человек прозрачен как стекло и, по-видимому, столь же элементарен, как, впрочем, и все так называемые славные люди. В их закваске не хватает дрожжей. Они пресны, и девушки их не любят. Зато под их скрипку они охотно любят других.

Красков тихонько засмеялся.

- Какой у вас неприятный смех, - сказала Варя, плотней запахивая легкую жакетку.

- Но зато какое у вас приятное контральто! - сказал, ничуть не смущаясь, Красков. - Вы поёте?

- Нет! - ответила Варя отрывисто.

Этим резким, недружелюбным «нет» она, казалось, хотела пресечь, не только болтовню Краскова, но и самую возможность снова начать разговор. Тем не менее спустя минуту она сама спросила его:

- Зачем вы приехали сюда?

- Ей-богу, не знаю! - ответил Красков, разводя руками. - Должно быть, надоело сидеть в Швейцарии!

- Но вы почему-то поехали не в Москву, а в занятый белыми Архангельск.

- Да! - отозвался Красков, приподымая тонкие брови. - Что же из этого следует?

Варя ничего не ответила, но не прошли они и квартала, как она снова спросила:

- Вы служите в военном суде?

- С вашего разрешения, да.

- И вы выносите приговоры?… - Варя запнулась и вопросительно поглядела на Краскова.

- Всякий суд выносит приговоры, - сказал Красков с шутливой нравоучительностью.

- Всякий, всякий… - с раздражением выговорила Варя. - Как вы можете этим шутить! Неужели ваша совесть ничего не говорит вам?

- Моя совесть? - удивился Красков. - Но у меня её нет, милая девушка. Её вообще не существует. Она - миф или, как выражаются в «Потоке-богатыре» о душе, она есть только вид кислорода.

- Это что же? Принципиальная беспринципность?

- Возможно. Признаться, я никогда не задумывался над этим. Но, если вам это нравится, я согласен и на такую формулировку. Я вообще согласен со всем, что вам нравится. - Красков улыбнулся уголком рта и взял Варю под руку. Она отстранилась: