Пираты уже устанавливали валики под носы галер и грузового судна. Цезарь и Полигон наблюдали, как три корабля тащили по песку, затем влекли между утесами и устанавливали на стоянку на подпорках в скрытой долине.

— Ты всегда так делаешь? — спросил Цезарь.

— Нет, если мы приходим сюда ненадолго, но такое бывает редко. Пока мы в море, мы не заходим домой.

— У вас здесь все продумано, — одобрительно заметил Цезарь.

Низина была, наверное, полторы мили в ширину и около полумили в длину, приблизительно овальная по очертаниям. В самом дальнем ее конце небольшой водопад стекал с невидимых высот в пруд. Пруд превращался в поток, который устремлялся в бухту. С моря ничего этого не было заметно. Пираты — а может, и матушка-природа — проделали узкий канал для потока в самом конце песка, под утесом.

Добротно построенный и правильно организованный город занимал большую часть долины. Каменные дома в три-четыре этажа стояли вдоль улиц, усыпанных гравием. Несколько очень больших каменных зернохранилищ и складских помещений располагались напротив корабельной стоянки. Рыночная площадь с храмом являлась центром общественной жизни.

— Сколько у тебя людей? — спросил Цезарь у Полигона.

— Включая жен, любовниц и детей — а также любовников для некоторых мужчин! — около полутора тысяч. Да еще рабы.

— И сколько же рабов?

— Тысячи две или около этого. Сами мы ничего не делаем, — гордо ответил Полигон.

— Я удивлен, что рабы не бунтуют, когда вас нет. Или любовницы и любовники — грозные воины?

Вожак презрительно засмеялся:

— Мы не дураки, сенатор! Каждый раб постоянно прикован цепью. А поскольку нельзя убежать, зачем бунтовать?

— Меня бы это не остановило, — сказал Цезарь.

— Тебя поймали бы при нашем возвращении. Здесь нет свободного корабля, на котором ты мог бы уплыть.

— А может быть, это как раз я поймал бы тебя по возвращении.

— Тогда я очень рад, что все мы будем здесь, пока не придет твой выкуп, сенатор, и ты не поднимешь восстания.

— Ну-у! — разочарованно протянул Цезарь. — Ты хочешь сказать, что я отдам тебе пятьдесят талантов и мне даже не предложат женского общества, пока я жду выкупа? Мужчины меня не возбуждают, но среди женщин я знаменит.

— В этом я не сомневаюсь, если ты предпочитаешь их, — хихикнул Полигон. — Не беспокойся! Если хочешь женщин, они найдутся.

— Есть ли библиотека в этой замечательной маленькой гавани?

— Немного книг сыщется, но мы не ученые. Они подошли к просторному дому.

— Это мой дом. Ты останешься здесь — я предпочитаю, чтобы ты находился у меня на глазах. Конечно, для тебя приготовлены отдельные апартаменты.

— Ванна сейчас очень не помешала бы.

— Поскольку у меня все удобства, достойные Палатина, ванна тебе будет, сенатор.

— Я бы хотел, чтобы ты звал меня Цезарь.

— Хорошо, пусть будет Цезарь.

Комнат оказалось достаточно, чтобы поместить там Деметрия, двух писарей и самого Цезаря, который вскоре нежился в ванне нужной температуры, чуть горячее тепловатой.

— Деметрий, ты должен будешь меня брить и выщипывать волосы на моем теле, пока мы здесь, — распорядился Цезарь, расчесывая свои светлые волнистые кудри, свисавшие из-под венца. Он положил зеркало, сделанное из чеканного золота, инкрустированного драгоценными камнями, и покачал головой. — В этом доме хранится целое состояние.

— Они награбили много состояний, — отозвался Деметрий.

— И без сомнения, накопили много трофеев. Не во всех домах живут люди. Кое-где просто склады.

Цезарь ушел, чтобы присоединиться к Полигону в столовой. Угощение подавали отличное и разнообразное, вино было великолепно.

— У тебя хороший повар, — похвалил Цезарь.

— Я смотрю, ты мало ешь и совсем не пьешь вина, — заметил Полигон.

— Я равнодушен ко всему, кроме моей работы.

— И даже к женщинам?

— Женщины — это тоже работа, — ответил Цезарь, вытирая руки.

— Никогда не слышал, чтобы о них так говорили, — засмеялся Полигон. — Ты чудак, Цезарь, — отдавать всего себя работе. — Он похлопал себя по животу и понюхал содержимое бокала из горного хрусталя. — Что касается меня, единственное, что мне нравится в пиратстве, — это восхитительная жизнь, которую оно мне предоставляет, когда я не в море. Но больше всего я люблю хорошее вино!

— Не то чтобы мне не нравился вкус вина, — сказал Цезарь. — Мне очень не по душе, что теряется способность соображать, и я замечаю, что даже половина кубка разбавленного вина притупляет остроту ума.

— Но когда ты просыпаешься, ты снова целый день хорошо себя чувствуешь! — воскликнул Полигон.

Цезарь усмехнулся.

— Не обязательно.

— Что ты имеешь в виду?

— Например, дорогой мой, я проснусь совершенно трезвый, в полном здравии, как обычно, утром того дня, когда приплыву сюда с флотом, захвачу это место и всех вас. Уверяю тебя: увидев тебя в цепях, я буду чувствовать себя гораздо лучше! Но даже это относительно. Ибо в тот день, когда я распну тебя, Полигон, мне будет так замечательно, как никогда не бывало раньше!

Полигон расхохотался:

— Цезарь, ты самый занимательный гость из всех, что бывали в моем доме! Мне нравится твое чувство юмора!

— Ты очень любезен. Но ты не будешь смеяться, когда я распну тебя, друг мой.

— Этого не случится.

— Это случится.

Весь в золоте и пурпуре — пальцы в кольцах, на груди ожерелье — Полигон откинулся на ложе и снова засмеялся.

— Ты думаешь, я не заметил, как ты стоял на своем корабле и смотрел на берег? Ерунда, Цезарь, ерунда! Никто не найдет пути обратно!

— Но ты же находишь.

— Потому что я это проделал тысячу раз. Первую сотню я все блуждал.

— Могу поверить. Ты не такой умный, как я.

Это обидело. Полигон сел.

— Достаточно умный, чтобы захватить римского сенатора! И содрать с него пятьдесят талантов!

— Из твоего яйца еще ничего не вылупилось.

— Если из этого яйца ничего не вылупится, оно будет сидеть здесь, пока не стухнет!

Вскоре после этого оживленного обмена репликами Полигон быстро вышел, оставив пленника искать дорогу в свои комнаты. Там ждала его очень привлекательная девушка, ценный подарок, как оказалось, — после того как Цезарь послал ее к Деметрию проверить на предмет чистоты.

Сорок дней оставался Цезарь в плену у пиратов. Никто не ограничивал его свободы. Он ходил, куда хотел, разговаривал, с кем хотел. Слава о нем разнеслась из конца в конец, и скоро все знали: римский сенатор вполне верит в то, что вернется обратно после выкупа, захватит и распнет их всех.

— Нет, нет, только мужчин! — уверял Цезарь, очаровательно улыбаясь группе женщин, которые пришли, чтобы спросить, правда ли это. — Как бы я мог распять подобную красоту?

— Тогда что ты с нами сделаешь? — спросила самая смелая женщина, маня его взглядом.

— Продам. Сколько здесь женщин и детей?

— Тысяча.

— Тысяча. При средней цене каждой из вас на каком-нибудь рабовладельческом рынке в тысячу триста сестерциев я оправдаю свой выкуп и верну долг тем, кто вносил деньги. Они даже получат небольшую прибыль. Но вы, женщины и дети, намного красивее, чем те, которых обычно находят в небольшом городе, так что я ожидаю среднюю цену в две тысячи сестерциев за каждую. А это даст огромную прибыль моим выкупщикам.

Женщины захихикали. О, он просто душка!

Все очень полюбили его. Он был такой приятный, такой ласковый и добродушный, ничего не боялся, всегда веселый. Со всеми готов шутить, и так часто разговаривает о распятии мужчин и продаже женщин и детей в рабство, что это стало почти постоянным развлечением. Его глаза блестели, губы подергивались, он считал, что это очень забавно. Они тоже потешались над этим. Первая девушка рассказывала о его любовной силе. Многие женщины кидали в его сторону призывные взгляды. Но вскоре мужчины обнаружили, что он был разборчив: он никогда не брал женщину, которая постоянно принадлежала кому-нибудь.