Цицерон презрительно поморщился:

— Кто его не знает? Это профессиональный обвинитель.

— Вот он и обвинил Росция в убийстве собственного отца. Свидетелями смерти старого Росция были его рабы, и, конечно, они были проданы вместе с поместьями Хрисогону. Поэтому очевидно, что правды они не скажут. И Эруций убежден, что никакой адвокат не сможет взяться за защиту Росция, потому что любой адвокат будет испытывать слишком большой страх перед Суллой, чтобы посметь сказать что-либо плохое о проскрипционном процессе.

— Тогда пусть Эруций получше присматривает за своими лаврами, — быстро сказал Цицерон. — Я с удовольствием буду защищать твоего друга Росция, Нигер!

— А тебя не беспокоит, что ты оскорбишь Суллу?

— Фу! Ерунда! Чепуха! Я точно знаю, как это сделать, и я это сделаю! Попомни мое слово, Сулла еще поблагодарит меня! — беспечно воскликнул Цицерон.

Хотя в новом суде по делам измены уже производились дела, слушания по делу Секста Росция из Америи вызвали огромную волну интереса. По закону Суллы, председателем суда должен был назначаться экс-эдил, но в тот год суд проходил под председательством претора Марка Фанния. Цицерон бесстрашно рассказал историю Росция в своем вступительном слове, так что ни один присяжный заседатель, ни один зритель не сомневались: темой его главной защитительной речи будет коррупция, процветающая под прикрытием проскрипций Суллы.

И вот наступил последний день суда, когда Цицерон должен был обратиться к жюри. И там, в своем курульном кресле, рядом с председателем, сидел Луций Корнелий Сулла.

Присутствие диктатора нисколько не смутило Цицерона. Наоборот, это вдохновило его, подняло его речь на невообразимые высоты красноречия.

— В этом отвратительном деле имеются три преступника, — начал Цицерон, обращаясь не к членам жюри, а непосредственно к Сулле. — Кузены Тит Росций Капит и Тит Росций Магн — это явные преступники, но второстепенные. Свое преступление они не смогли бы осуществить, не будь проскрипций. Не будь рядом Луция Корнелия… Хрисогона.

Цицерон выдержал такую паузу между вторым и третьим именами, что даже Мессала Нигер подумал: «Сейчас он скажет — Сулла».

Цицерон продолжал:

— Кто же этот «золотой ребенок»? Этот Хрисогон? Я скажу вам! Он грек. Но в этом нет позора. Он бывший раб. В этом тоже нет позора. Он вольноотпущенник. И в этом нет позора. Он клиент Луция Корнелия Суллы. Это не позорно. Он богат. Это не позор. Он администратор проскрипций. В этом позора тоже нет — тихо! Тихо, тихо! Умоляю вас простить меня, почтенные отцы! Вы видите, что получается, когда так долго идешь по риторической колее? Меня занесло! Я мог бы часами говорить о том, в чем нет позора! И какой риторический овраг я выкопал бы для себя!

Удачно начав, Цицерон сделал паузу, чтобы сознательно насладиться тем, что он делал.

— Позвольте мне повторить. Он — администратор проскрипций. И в этом скрывается монументальный, гигантский, олимпийский позор! Вы все видите этого превосходного человека в курульном кресле — этот образец римской нравственности, этого несравненного полководца. Этого законодателя, который раздвинул границы Рима, эту яркую драгоценность в короне блистательного рода Корнелиев. Вы все его видите? Он сидит спокойный, как Зевс в своей отрешенности! Все ли вы его видите? Тогда хорошо смотрите на него!

Теперь Цицерон отвернулся от Суллы и исподлобья глянул на жюри. Фигура его была похожа на палку, таким тонким он был даже в тоге. Но, несмотря на это, казалось, он возвышался над всеми, кто обладал и мускулами Геркулеса, и величием Аполлона.

— Несколько лет назад сей блестящий человек купил себе раба, чтобы тот был его управляющим. И сей раб оказался отличным управляющим. Когда жена этого превосходного человека вынуждена была бежать из Рима в Грецию, его управляющий уже находился там, чтобы помогать и утешать. Его управляющий отвечал за людей, зависимых от этого великолепного человека: жену, детей, внуков, слуг, — пока наш великий Луций Корнелий Сулла, как титан, шагал по всему Италийскому полуострову. Управляющему он доверял, и управляющий оправдал его доверие. Поэтому он был отпущен на волю и взял себе две первые части могущественного имени — «Луций Корнелий». По существующему обычаю иметь третье имя он сохранил свое первоначальное прозвание — Хрисогон. «Золотой ребенок». На чью голову теперь посыпались почести, блага и ответственность. Теперь он не просто управляющий-вольноотпущенник большой семьи, хозяйства, но и исполнитель гигантского процесса, который преследовал две цели. Во-первых, проследить, чтобы все те предатели, кто следовал за Марием, Цинной и даже таким ничтожным насекомым, как Карбон, были справедливо и законно наказаны. И во-вторых, использовать имущество и поместья предателей как средство, которое поможет обедневшему Риму вновь стать процветающим городом.

Цицерон расхаживал взад-вперед по открытому пространству перед местом судьи Марка Фанния. Левой рукой он придерживал тогу на левом плече, правая была опущена вниз. Никто не шевелился. Взоры всех были устремлены на оратора. Слушатели, казалось, не дышали.

— И что же он делает, этот Хрисогон? Не переставая сладенько улыбаться своему нанимателю, своему патрону, он уже думает о том, как отомстит этому человеку за годы унижения, пока он был рабом. В самые темные ночные часы он усиленно работает пером фальсификатора, пользуясь доверием патрона, чтобы вписать то или иное имя в проскрипции. Задним числом он проскрибирует состоятельных людей, о чьем имуществе он мечтал. Он входит в сговор с червями и паразитами, чтобы обогатиться за счет своего патрона, за счет Рима. Члены жюри, он был хитер! Он интриговал, разрабатывал способ замести следы. Как он подлизывался к своему патрону, как манипулировал целой армией подлецов и пособников, как усиленно трудился, чтобы быть уверенным, что его знатный и блистательный патрон не догадывается о происходящем! Все именно так и получилось. Пользуясь доверием и властью, он злоупотреблял ими самым подлым, самым презренным образом.

Брызнули слезы, Цицерон громко зарыдал, ломая руки и сгибаясь в пароксизме боли.

— О, я не могу смотреть на тебя, Луций Корнелий Сулла! И это приходится делать мне, слабому, простому жителю латинского предместья — провинциалу, деревенщине, сельскому стряпчему! Это я — тот человек, который вынужден снять пелену с твоих глаз, который должен открыть их тебе на… Какое определение подобрать, чтобы достойно описать уровень предательства твоего самого уважаемого клиента, Луция Корнелия Хрисогона? Подлое предательство! Омерзительное предательство! Презренное предательство! Но ни одно из этих определений не отражает глубины падения этого предателя!

Легкие слезы были вытерты.

— Почему этим человеком должен стать я? Пусть бы это был кто-то другой! Пусть бы это был твой великий понтифик или твой председатель палаты — оба большие люди, удостоенные всяческих почестей! Но вместо этого жребий пал на меня. Я этого не хотел, однако я вынужден исполнить эту обязанность. Уважаемые члены жюри, вы думали, что же я сделаю? Избавлю великого Луция Корнелия Суллу от этих мучений, ничего не сказав о предательстве Хрисогона, или начну бороться за жизнь человека, обвиненного в убийстве собственного отца, а в действительности не сделавшего ничего, что послужило бы поводом для обвинения? Да, вы правы! Это ужасное публичное унижение достойного и уважаемого человека, потому что нельзя допустить, чтобы был осужден невиновный. — Он выпрямился. — Члены жюри, теперь я закончил.

Конечно, приговор был неизбежен: ABSOLVO. Сулла поднялся с кресла и направился к Цицерону. Собравшаяся вокруг адвоката толпа быстро разошлась.

— Отличная работа, мой худенький молодой друг, — похвалил диктатор, протягивая руку. — Какой хороший актер получился бы из тебя!

Воодушевленный настолько, что ему казалось, будто он парит в воздухе, Цицерон засмеялся и горячо пожал протянутую руку.

— Ты хочешь сказать, какой из меня получился хороший актер. Ибо что такое превосходная защита, как не игра словами?