— Тогда ты в конце концов станешь Феспидом постоянных судов Суллы.

— Раз ты прощаешь меня за допущенные в этом деле вольности, Луций Корнелий, я буду всем, чем ты хочешь, даже этим поэтом-трагиком.

— О, я прощаю тебя! — весело сказал Сулла. — Думаю, я мог бы простить почти все, если мне при этом предстоит посмотреть хорошее представление. И, за одним-единственным исключением, я никогда не видел лучшего любительского спектакля, мой дорогой Цицерон. Кроме того, последнее время я думал, как бы отделаться от Хрисогона. Я же не полный дурак, ты знаешь. Но это было трудно. — Диктатор огляделся. — Где Секст Росций?

К нему подвели Секста Росция.

— Секст Росций, получи обратно свои земли. Репутация, твоя и твоего покойного отца, восстановлена, — сказал Сулла. — Мне очень жаль, что коррупция и продажность человека, которому я доверял, причинили тебе столько боли. Но он ответит за это.

— Благодаря блестящей защите моего адвоката, Луций Корнелий, все кончилось хорошо, — с дрожью в голосе сказал Секст Росций.

— Предстоит еще сыграть эпилог, — сказал диктатор, кивком головы подозвал ликторов и направился к лестнице, ведущей на Палатин.

На следующий день Луций Корнелий Хрисогон, римский гражданин трибы Корнелиев, был сброшен с Тарпейской скалы.

— Считай, что тебе повезло, — сказал ему перед этим Сулла. — Я мог бы лишить тебя гражданства, выпороть и распять. А ты умрешь смертью римлянина, потому что хорошо заботился о моих женщинах в тяжелое время. Больше я ничего не могу для тебя сделать. Когда я нанимал тебя, я знал, что ты жаба. Однако я не предполагал, что буду настолько занят и не смогу присматривать за тобой. Но рано или поздно все открывается. Прощай, Хрисогон.

А два кузена Росция — Капит и Магн — исчезли из Америи. Их так и не поймали и, следовательно, не судили. Больше их никто не видел. Что касается Цицерона, его имя вдруг сделалось знаменитым и он стал героем. Никто другой из тех, кто брались защищать проскрибированных, не выигрывал дела.

Освобожденный от фламината и получивший приказ служить под началом губернатора провинции Азия Марка Минуция Терма, Гай Юлий Цезарь уехал на восток за месяц до своего девятнадцатого дня рождения, в сопровождении двух новых слуг и своего германца-вольноотпущенника Гая Юлия Бургунда. Хотя большинство направлявшихся в Азию предпочитали переправляться морем, Цезарь решил добираться по суше. Ему предстояло пройти восемьсот миль по Эгнациевой дороге из Аполлонии в Западной Македонии до Каллиполя на Геллеспонте. Так как по календарю стояло лето, путешествие было приятным, хотя таверны и постоялые дворы встречались редко, не в пример Италии. Поэтому те, кто путешествовал по суше, по дороге разбивали лагерь.

Поскольку для фламина Юпитера путешествия находились под запретом, все предыдущие годы Цезарь был вынужден странствовать мысленно, по книгам, описывающим заморские земли, и воображать, каким может оказаться внешний мир. Вскоре он узнал, что мир вовсе не таков, каким он его себе представлял. Реальность была значительно лучше! Что касается самого путешествия, то даже Цезарь, такой красноречивый, не в силах был найти слова, чтобы описать его. Ибо в нем скрывался прирожденный путешественник, любящий приключения, любознательный, с ненасытным желанием испробовать все. По пути Цезарь разговаривал с любыми встречными, от пастухов до матросов, от наемников, ищущих работу, до местных вождей племен. Его греческий был классическим, превосходным. Пригодились и другие языки, которые он впитывал в себя с младенчества. Многоязыкая инсула его матери сейчас как бы предстала перед ним вживую. Не потому даже, что он так удачлив и всегда находил людей, которые говорили на знакомых ему языках. Его ум был настроен на звучание незнакомых слов, поэтому он умел расслышать греческий в некоторых странных местных говорах и различать иностранные слова в аттическом диалекте. Ему легко бродилось по свету, потому что он не испытывал затруднений в общении.

Конечно, было бы замечательно ехать на Буцефале. Но молодой и надежный мул Вислоухий в своем роде был таким же боевым конем, разве что выглядел по-другому. Бывали времена, когда Цезарю казалось, что у его мула мягкие лапы, а не копыта, так уверенно он шагал по неровной земле. Бургунд ехал на своем гиганте несейской породы, а двое слуг — на очень хороших лошадях. Если Цезарь дал слово не ездить ни на ком, кроме Вислоухого, тогда пусть мир принимает это как эксцентричность при виде слуг на столь превосходных скакунах. Пусть посторонние наблюдатели поймут, что Цезарь запросто мог бы позволить себе перемещаться на животном получше простого мула. Насколько проницателен Сулла! Он ударил по самому больному месту: Цезарь любил хорошо выглядеть и поражать этим всех, с кем приходилось встречаться. Трудновато это сделать, сидя на муле!

Первая часть Эгнациевой дороги оказалась самой дикой и негостеприимной, потому что дорога, не мощенная, но содержавшаяся в порядке, шла вверх по холмам Кандавии, высоким горам, которые, вероятно, не сильно изменились со времен Александра Великого. Попадались отары овец, а однажды вдалеке путники увидели воинов-всадников — наверное, скордисков. После македонской Эдессы, где плодородные долины рек и равнины радовали глаз, людей встречалось больше, поселения стали обширнее и расположены ближе друг к другу. В Фессалониках Цезарю предложили остановиться во дворце губернатора, — удобный случай вымыться в горячей воде. С тех пор как он покинул Аполлонию, купаться приходилось только в водах рек и озер, холодных даже летом. Хотя ему предлагали погостить подольше, Цезарь задержался лишь на день, а потом продолжил свой путь.

Филиппы — сцена нескольких славных сражений, недавно занятая одним из сыновей царя Митридата, — были ему любопытны историей и стратегическим положением по сторонам горы Пангей. Еще более интересной представлялась дорога к востоку от нее. Глядя на нее с точки зрения солдата, Цезарь видел, какие возможности скрывают эти узкие проходы, после которых сельская местность становится немного ровнее, а земля — мягче. Потом перед ним открылся залив Мелан, окруженный плодородными холмами. За ним высился горный кряж, — и вот показался Геллеспонт. Здесь Гелла упала со спины золотого овна, давая название водам. Это был участок Грохочущих Скал, которые чуть не утопили корабль «Арго». Это было место, где армии азиатских царей, от Ксеркса до Митридата, тысячами переправлялись из Азии во Фракию. Геллеспонт был настоящим перекрестком востока и запада.

В Каллиполе Цезарь наконец сел на корабль, чтобы оставшуюся часть пути проплыть на судне. Там нашлось место для лошадей, мула и вьючных животных. Корабль направлялся в Пергам. До Цезаря дошли слухи о восстании в Митилене и об осаде, но ему было приказано прибыть в Пергам, и он мог только надеяться, что его пошлют в зону военных действий.

Но у губернатора Марка Минуция Терма нашлись другие задания для Цезаря.

— Необходимо подавить этот мятеж, — сказал он новому младшему военному трибуну, — потому что он вызван новой системой налогообложения, которую диктатор ввел в провинции Азия. Островным государствам, таким как Лесбос и Хиос, неплохо жилось при Митридате, и они мечтают узреть падение Рима. Некоторые города на материке настроены так же. Если Митилене удастся продержаться год, появятся и другие охотники поднять восстание. Одна из трудностей заключается в том, что у Митилены двойная гавань, а у нас нет подходящего флота. Поэтому ты, Гай Юлий, поедешь к царю Никомеду в Вифинию и наймешь флот у него. Когда ты соберешь корабли, я хочу, чтобы ты привел их к Лесбосу и отдал под начало моего легата Лукулла, который отвечает за финансы.

— Прошу простить мое невежество, Марк Минуций, — сказал Цезарь, — но сколько времени ты мне дашь на то, чтобы собрать флот, и сколько и каких кораблей ты хочешь?

— Не знаю, сколько времени уйдет на это. Знаю, что много, — устало ответил Терм. — Просто возьми то, что наскребет царь. Или, точнее будет сказать, сколько кораблей тебе удастся у него урвать. Никомед ничем не отличается от других восточных монархов.