Только он не стал ничего. Влетел домой в странном каком-то возбуждении. Велел срочно одеваться, сказал, что потом по пути все объяснит. Но объяснять ничего не стал. Просто повез ее далеко за город, все время ухмыляясь каким-то своим мыслям. А на ее вопросы отвечал тем, что она должна потерпеть, что скоро он ей все расскажет, вот еще немного проедут. Что вот за этим, нет, за тем вон поворотом он ей все объяснит.

Но и потом он не стал ей ничего объяснять. Ухватил за затылок, вытащил откуда-то из-под сиденья пластиковую бутылку и начал заставлять ее пить. Сопротивляться она не стала. Это не в ее привычке было, оказывать Лене сопротивление. Если он говорит, что именно так и так надо делать, она так и делала. Хотя он всегда считал ее вздорной и возмутительно нравоучительной. Но это было неправда, нет. Она никогда не читала ему нотаций, она могла лишь советовать. Советовать и… подчиняться.

Содержимое бутылки она выпила все до конца, и еще до того, как он вышел из машины, переговорив с кем-то по телефону, она почувствовала, как свинцом наливаются веки, а тело ее, сделавшись совершенно безвольным, заваливается набок.

Спать было нельзя, она это даже в полуобморочном своем состоянии понимала. Надо было выбираться наружу из машины. Снаружи было прохладно, свежо и не так страшно. Но пока Леня бегал вокруг машины, чем-то гремел по днищу, выбираться наружу было нельзя. Вот как он уедет…

– Ну все, спящая красавица, пока! – улыбнулся он и больно похлопал ее по щеке. – Как протрезвеешь, так жду тебя дома. Может, и к столу еще успеешь.

И рассмеялся злым, диким смехом, уходя прочь. Потом она отчетливо услышала шум подъезжающей и отъезжающей машины, стук открываемых и закрываемых дверей, чей-то смех, показавшийся знакомым, и все стихло.

Надо было вылезать из машины на улицу, надо было это сделать до того, как она уснет окончательно. Пускай тело ватное, ноги не слушаются, в голове шум, но на улице будет лучше.

Как альтернатива, Леней ей было предложено, если она замерзнет, завести машину. И даже настоятельно советовалось не сидеть на месте, а проехаться туда-сюда, но она понимала, что этого делать нельзя. Она не сможет ехать по правилам, хотя знала их назубок. Она не сможет пока ехать вообще. Можно было бы, конечно, проспаться, а потом уж, но…

Но ей было страшно от всего, что он сегодня с ней делал.

Зачем вливал в рот ей что-то горькое?

Зачем оставил одну на пустынной дороге?

Зачем что-то делал под машиной, чем гремел там?

И пускай он всю их совместную жизнь считал ее капустой и не раз называл так со скрипом зубовным, она что-то да сообразить смогла даже своими затуманенными странным зельем мозгами.

Сколько времени ей понадобилось на то, чтобы вывалиться из машины в сугроб, она не знала. Назвала бы этот временной отрезок вечностью и не солгала бы. Потом, встав на колени, начала совать себе пальцы в рот, пытаясь продвинуть их как можно глубже. Ее тошнило снова и снова, тело содрогалось мелкой дрожью, внутренности подкатывались к горлу, но она настырно держала пальцы во рту.

Когда внутри ее уже ничего не осталось, она отползла в сторону и упала лицом в снег. Немного помогло. Она даже смогла подняться на ноги и пойти куда-то. Сначала была тропинка, она точно помнила, потом ее не стало, и она начала увязать в снегу. Но еще какое-то время медленно брела, с трудом передвигая ноги. Упала, когда споткнулась о корень высокого дерева. Даже не разобрала, что это за дерево такое, просто упала к подножию ствола, и все.

– Вот и все, – прошептала она со слезой. – Вот и все. Леня, у тебя все вышло. Вышло, как ты хотел…

Спать было нельзя, а хотелось. Надо было вставать, идти, ползти, грызть каждый заснеженный метр земли зубами, а сил просто не было. И тогда она, закутавшись головой поглубже в воротник шубы, просто решила погибнуть.

Раз она никому не нужна…

Раз она ему не нужна, то она сделает так, что ее не станет. Пускай он будет счастлив. Она ведь всю жизнь с ним к этому стремилась. Пускай он будет счастлив.

Уснуть она не успела. Где-то совсем рядом начал поскрипывать снег, потом все ближе и ближе, и вдруг приятный мужской голос воскликнул:

– Ничего себе!!! А вот и Снегурочка!!!

Он вытащил ее из снега, отряхнул, пощелкал по щекам, но совсем не больно, а осторожно. Потом начал заставлять ее подняться, она не подчинялась, обвисая в его руках огромной тряпичной куклой.

– Придется вас нести, Снегурочка, – хлопотливо восклицал мужчина, пристраивая ее на своем плече. – Будет не совсем удобно, но что делать?

– Я тяжелая. Я очень тяжелая, – шептала она одними губами, не слыша даже сама себя. Он, конечно же, не услышал. – Леня всегда говорил, что я жирная…

Мужчина донес ее до своего дома. Втащил ее внутрь, тяжело и громко отдуваясь, уложил на кровать и тут же начал стягивать с нее сапоги, полушубок, больно тереть озябшие ступни.

Когда она ему все рассказала, обо всем, что произошло и почему она оказалась в снегу на опушке леса в канун новогодней ночи, Сергей – так звали ее спасителя – долго не мог ничего сказать. Смотрел на нее недоверчиво с какой-то странной кривоватой улыбкой. Потом брякнул что-то типа: да ладно, разве так можно. Потом заставил повторить все еще раз, потом оделся и помчался куда-то, приказав ей никуда не выходить и никому не открывать и на зов не отзываться.

Вернулся скоро злой и всклокоченный.

– Представляете, кто-то угнал вашу машину! – воскликнул он, стащив с головы шапку.

– Как это? – не поняла она, приподнимая голову с мягкого теплого ложа. – Кто угнал, Леня?!

– Да щас, Леня! Он теперь сюда носа не покажет. Он-то рассчитывает, что вы уснете надолго, потом либо замерзнете во сне, либо проснетесь, ничего не вспомните и первым делом полезете за ключами. Это ведь первая реакция замерзающего в машине человека, так ведь?

– Конечно, – кивнула она.

Она бы так точно и сделала, забыв вспомнить, как оказалась на незнакомой дороге и почему уснула за рулем.

– Потом, когда уже поехали бы, могли и вспомнить. Но было бы уже поздно.

– Почему?

– Потому что, думаю, что-то он натворил там либо с тормозами, либо с рулевой. Не зря же под машиной шустрил. – Сергей нервно заходил по тесной комнатке, без конца выглядывая в окно на улицу, теребя цветастую клеенку. – Вот кто-то попал, дурак, а! Вот кто-то попал!!!

– Думаете, что тот, кто угнал машину, он?..

– Конечно! – воскликнул Сергей с горечью. – Второй раз за сегодняшний день счастью не случиться.

– А первый который? – не поняла она.

– Первый? Первый – это тот, что я нашел вас, что вы живы. – Он присел на корточках перед узкой койкой, на которой она грелась под одеялом и своим полушубком. Поправил ее волосы, растрепавшиеся по подушке. – Вы – моя Снегурочка теперь… Вы отдыхайте, а я на стол стану накрывать. Новый год ведь вот-вот наступит…

Они даже шампанское не успели допить, как возле дома остановилась какая-то машина, и через минуту в сенцах загрохотали тяжелые шаги.

– Можно? – В комнату ввалился милиционер в форменной толстой куртке и ушанке с кокардой и с ним еще симпатичная женщина. – Успели до курантов-то?

– Три минуты осталось, – озадачился Миньков и полез еще за парой высоких стаканов. – Присаживайтесь. Шампанское наливать?

– А как же! – воскликнул милиционер, стал по-хозяйски раздеваться, снимать куртку с сопровождающей его женщины и подталкивать свою спутницу к столу. – Давай, давай, сама рвалась к ним в гости. Домой ей, видите ли, не нужно, а сюда – так да. Прямо спорила со мной! Познакомьтесь, товарищи, это Татьяна – моя будущая жена.

– Очень приятно, – отозвался Миньков, недоумевая все сильнее, но к стаканам поставил тарелки, положил вилки и начал нарезать крупными кусками гуся, который все же удался. – А чего к нам так спешили, Татьяна? А вас-то как, товарищ милиционер?

– Лопухов я. Лопухов Василий Иннокентьевич, можно просто Василий. Я налью шампанского-то? Минута уже осталась! – Он схватил бутылку и начал разливать вино по стаканам, при этом приговаривая: – Очень хотела убедиться, что гражданка Верещагина жива и здорова. Вы ведь Верещагина, так?