Ее глаза потемнели, и Сорннну показалось, что она либо не захотела услышать вопроса, либо не собирается отвечать. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, сердца которого разрывались от тоски и обиды. Он вспомнил, как в последний раз подбросил цветной фарисейский шар и навсегда отвернулся от него и той, которая его подарила. Сорннн распахнул дверь и шагнул на улицу.

— Ну хорошо, — наконец проговорила Петтре.

Сорннн остановился и обернулся. По-другому поступить он не мог. Ведь, несмотря на всю его злость, Петтре оставалась его матерью, и он не переставал ее любить.

— Вернись, Сорннн.

Сорннн снова посмотрел на мать. Ее лицо будто постарело и стало еще прекраснее.

Он вернулся в дом и прикрыл за собой дверь. Сердца болели так сильно, что он чуть было не попросил ее оставить все секреты при себе. Однако, подавив страх, Сорннн заставил себя промолчать.

— Меня вынудили, можно сказать, заставили вести себя так, будто ты мне безразличен.

— Я тебе не верю, — сказал он с подозрением.

— Сорннн, я не могу заставить тебя верить мне. Только если ты будешь твердить, что я лгу, у нас ничего не получится.

Сорннн глубоко вздохнул, глаза его сузились.

— Значит, тебе велели вести себя холодно. Интересно кто?

— Твой отец, — вздохнула она.

— Мерзкая ложь! — Сорннн вспыхнул, опять шагнул к двери и раскрыл ее.

— Пойми, он ревновал, — Петтре поспешно шагнула за ним, — не хотел делить тебя с кем-то еще, даже со мной. Сначала я не согласилась, он стал мне угрожать, а я заявила, что он не смеет поступить со мной так низко. Тогда он начал меня бить, потом снова и снова, пока я…

Она отвернулась и стала смотреть на зимний сад.

— Видишь тот клеметт? Теперь, с облетевшими листьями, его форма кажется неудачной. Его срочно нужно подрезать.

— И это… правда?

— Я не хотела, чтобы ты узнал, молилась Энлилю.

— Рано или поздно я все равно бы узнал…

Теперь Петтре заговорила громче.

— Хадиннн мог бы забить меня до смерти. Ему было просто необходимо контролировать меня, прижать к земле сапогом и нажимать все сильнее и сильнее. — Мать Сорннна снова заплакала, по щекам тихо катились слезы. — Наверное, он хотел понять, что сможет меня сломать. Лишить меня силы, воли, мечты о независимости. — Она коснулась ожерелья. — Довольно скоро он нашел верное средство. Тебя.

Лицо Сорннна пылало, голова гудела. Он думал о своих родителях, о том, как они жили вместе, не в состоянии понять и принять один другого. Неужели они когда-то любили друг друга? Его отец был сильным и благородным, в отличие от большинства он пытался постигать культуру других народов. Сорннн помнил отца только таким, поэтому и предположил, что знает его характер. Но как можно понять, что заставляет в'орннов совершать те или иные поступки? Неужели он так сильно заблуждался в отношении собственного отца? Поборов первый шок, Сорннн подошел к Петтре и встал на колени. Он ненавидел ее все эти годы, которые были безвозвратно потеряны, будто песок, просыпавшийся сквозь пальцы, как сказала его мать.

Петтре подошла к шкафчику, открыла дверцу и, что-то достав, принесла Сорннну. Он догадался, что это, раньше, чем увидел, — в переливающемся разными красками шарике мать сумела сохранить самые светлые воспоминания о сыне.

— Если ты сомневаешься, люблю ли я тебя…

— Мама…

— Давно ты меня так не называл.

Грустно улыбнувшись, Петтре протянула сыну шарик, и материнский инстинкт подсказал ей, что сейчас Сорннн вспоминает детство.

В зимний сад прокралась ночь, окутав деревья сиреневой дымкой. Сорннн сидел в просторной ярко освещенной кухне, а Петтре готовила десерт из замороженных еще в лононе клеметтов. Потом они вместе ели и говорили сначала о Теттси, а потом о менее приятном — о воспоминаниях, которые так пугали Сорннна еще неделю назад. К тому времени, когда десерт кончился, они успели несколько раз посмеяться, и, прикасаясь к ньеобиту в яремной впадине Петтре, Сорннну казалось, что он чувствует тепло сухой ладони Теттси.

Призрачный лунный свет разливался по террасе, окрашивая ковры в темно-синий и кремовый цвета. Ветер доносил завывания верующих. Нит Сэттт сложил руки на защищенной нейронной броней груди.

— Если не ответишь на мои вопросы, раздавлю, как крысу.

Взглянув на него, Риана попыталась сдержать безотчетный страх, который испытывал перед техномагами Аннон.

— Я не в'орнн, в мое сознание вам не проникнуть.

— Да уж, придется повозиться. Тем хуже и больней будет потом.

— Скажите, вы что, умеете только пугать?

— Страх — мое второе имя, — проговорил Нит Сэттт. — Так было всегда. — Незаметный жест — и пальто Нита Сахора снова стало крошечным. — Возможно, стоит начать с вопроса попроще, — продолжал он. — Зачем тебе Перрнодт?

— Я ведь уже объясняла Макктуубу, что хотела у нее учиться.

— Чтобы стать имари?

— Да.

— Я тебе не верю! Во-первых, у тебя нет главного качества, необходимого имари, — желания подчиняться.

— Перрнодт меня научит.

— Во-вторых, откуда ты узнала, что у коррушей есть дзуоко, и как собиралась ее найти?

Ситуация становилась опасной.

— Я слышала о ней от ее бывшей имари.

— Ложь!

Гэргон подошел ближе, и, несмотря на ветер, разносивший запахи Агашира — смесь мускуса и гвоздичного масла, она почувствовала запах техномага.

— У меня есть доказательства. — Нит Сэттт стал ходить вокруг Рианы кругами, а лунный свет заиграл на его броне. Блики света казались живыми, они будто дышали и что-то зловеще шептали. — Вот оно. — Он встряхнул сверточек, в который превратилось пальто. — Ты, кундалианская девушка, прибыла к коррушам в нейронном пальто гэргона! — Техномаг снова потряс пальто перед носом Рианы. — Где ты его украла? В отраде Сопротивления?

— Я не участвую в движении Сопротивления, — заявила Риана.

Нит Сэттт стоял, не шелохнувшись.

— Знаешь, что случается, когда врут гэргону? — Он потянулся к Риане. — Я вырву из тебя правду, — Нит Сэттт возбудил гиперактивные ионы, и между кончиками пальцев засверкали огненные искры, — даже если мне придется разложить твой мозг на синапсы и нейроны.

Несущие смерть пальцы потянулись к Рианиному горлу. «Прикосновение гэргона смертельно», — сколько раз Аннон слышал это в детстве!

— У меня этот процесс отвращения не вызывает. Наоборот, как ученый я не могу не отметить его познавательной ценности. С бойцами Сопротивления так и поступают — плавят им мозги, превратив в ничтожества без ума и воли. Однако память работает, и они могут вспоминать, как жарились их мозги. Ну, как тебе такая перспектива?

На улице громко кричали и, судя по всему, дрались дети. Ветер то и дело доносил монотонные звуки молитвы. Два полумесяца ярко блестели на фоне темного бархатного неба.

— Что привело гэргона к коррушам? — наконец спросила Риана. — Насколько я понимаю, в'орннам все равно, где жить: в море, степи или пустыне.

— Кундалиане не смеют спрашивать в'орннов!

— Почему бы вам не исполнить мое желание? Мне же осталось жить немного, я не успею никому ничего рассказать.

Нит Сэттт заворчал.

— В'орнны способны покорить любую расу, каждую особенным способом и в свое время. Здесь нас совсем немного, мы выступаем в качестве посредников во время военных столкновений между пятью племенами.

— По словам Макктууба, корруши будут воевать вечно.

— Ну, когда некому будет воевать, война точно закончится.

Риана почувствовала, что покрывается холодным липким потом.

— Вот как вы посредничаете — повсюду сеете ненависть и раздор!

— Корруши — религиозные фанатики, а мы говорим им то, что они сами хотят услышать. Эти дикари так кровожадны!

— Ручаюсь, до вас им далеко.

— Скоро я попробую и твою кровь, милая моя мятежница! — злобно ухмыльнулся Нит Сэттт. — Мы проводим эксперимент по измерению силы религиозной веры. Здесь, среди коррушских степей, она как нигде сильна. Религия делает туземцев глупыми, слепыми и глухими. Они считают, что мы оставили их в покое, потому что они торгуют пряностями, которые пришлись нам по вкусу. Корруши верят в это, так как основой их религии, как и любой другой, является самообман. Они считают, что мы не сможем заставить их выращивать и сушить эти пряности только для нас. Поэтому, пребывая в блаженном неведении, корруши торгуют с нами и пользуются нашим посредничеством, не понимая, что на самом деле они просто подопытные крысы.