Вот и финал: официальная бумага, где некий полковник с размашистой и совершенно неразборчивой подписью буквально в трех строчках сообщает Штепанеку, что его изобретение военное министерство не интересует совершенно, не говоря уж о приобретении чертежей. Ниже чья-то рука, уже другим почерком, начертала довольно небрежно: «Напомните этому господину, что существуют бинокли и подзорные трубы». Подписи нет. Судя по всему, автор безымянной приписки стоял по служебной лестнице значительного выше неизвестного полковника — коли уж позволил себе делать такие приписки в официальных бумагах…

Все. Аккуратно сложив бумаги в ровную стопу, Бестужев спрятал их обратно в портфель, щелкнул замочком, поднял глаза:

— Не возражаете, если я позаимствую их на время? Мне нужно ознакомить…

— Господи, да что там «на время»! — фыркнул Штойбен, а потом прямо-таки закатился хохотом. — Да забирайте вы все это вместе с портфелем, он тоже казенный…

— Вы серьезно?

— Я имею в виду, забирайте насовсем, Краузе. Этот хлам, я вам старательно втолковываю, никому абсолютно не нужен. Мне просто лень тащить его назад.

— Но меры предосторожности…

Штойбен жизнерадостно хихикнул:

— Вы знаете, как называют в министерстве наш отдел? «Гробовщики с третьего этажа», хо-хо! И право же, в этом заключен глубочайший смысл. — Он вытащил из портфеля одну из бумаг и продемонстрировал Бестужеву ее уголок, украшенный большим квадратным лиловым штампом с какими-то загадочными сочетаниями букв и цифр. — Видите? Списать в архив по форме два-дробь-зет-сорок. Вы определенно не сильны в военной бюрократии, старина Краузе. Бумаги, списанные по этой форме, оседают в архиве навсегда, как в могиле. За четырнадцать лет службы я в жизни не слышал, чтобы из этого склепа хоть единожды востребовали однажды отправленные туда бумаги. И никто из моих коллег, прослуживших гораздо дольше, о таком курьезе не слыхивал. Мы и в самом деле гробовщики, ха-ха-ха! Хороним квалифицированно и надежно. Говорю вам, в ближайшие сто лет никто и не дернется…

Да какие там сто, через пятнадцать лет хранения, согласно циркуляру, из «склепа» вытащат очередную груду дел и сожгут, чтобы освободить место для новых покойничков. Так что забирайте, забирайте. Не таскать же мне этот хлам взад-вперед… Ну а теперь посидим и повеселимся как следует, раз с делами покончено? Скажу вам по секрету, здесь полно артистических девиц, симпатичных и не обремененных светскими условностями… Познакомлю в два счета.

— Нет, простите, — Бестужев поднялся. — Я, с вашего позволения, откланяюсь, мне нужно…

— Отнести этот хлам начальству, которое так же вдумчиво будет его изучать! — понятливо подхватил Штойбен. — Сочувствую, старина! Что до меня, я тут задержусь до вечера… Послушайте! — он воздел вилку с надкусанной франкфуртской сосиской. — Честное слово, я себя чувствую как-то неловко по отношению к вам: вы, пусть и сознательно, платите золотом за бесполезный архивный хлам… Хотите, я вам за смешную доплату приволоку целый чемодан подобных бумаг? Мне это ни малейшего труда не составит, право слово, хе-хе-хе! А вам, может, и пригодится. Дальногляд — это еще цветочки, у нас в «склепе» подобных уникумов свалено несказа-ан-ное количество. Проект совершенно невидимого самолета… не интересует? Магнетический прибор, который отклоняет траекторию вражеских снарядов. Пушка с кривым дулом, способная стрелять из-за угла. И там такого столько… Да что ходить далеко, я как раз оформляю в «склеп» дело некоего поручика, который предложил, изволите ли знать, боевую броневую машину, которая ползет на бесконечных лентах… Сам генерал Потиорек начертал резолюцию: «Человек сошел с ума».[3] Ну, и отписали нам, конечно… Нет, правда, хотите полный чемодан этого добра? За пять золотых я вам к завтрашнему утру нагребу столько…

— Нет, благодарю вас, — сказал Бестужев. — Меня послали за этими документами, и только… Счастливо оставаться!

Направляясь с тощим портфельчиком под мышкой к массивной двери из темных плах, скрепленных фигурными коваными полосами, он прекрасно понимал, что наступил самый опасный момент его тайной миссии. Если, распахнув дверь, обнаружишь за ней несколько хмурых, а то и приветливо улыбающихся господ из соответствующего ведомства… Штойбену, конечно, вольно относиться к своей коммерции легкомысленно, но согласно строгим формулировкам законов налицо самый натуральный военный шпионаж, покупка иностранным подданным у чина военного министерства официальных бумаг данного министерства, отмеченных грифом «секретно». Тут и Штойбену не поздоровится, и Бестужеву будет невесело. Но тут уж ничего не изменишь, будь что будет, другого выхода из кабинета не имеется…

Никто не ждал его в коридоре, и Бестужев чуточку воспрянул духом. Пересек обширное помещение, уворачиваясь от мелькавших конечностей яростно дискутировавшей о чем-то непонятном богемы, поднялся на улицу и не спеша направился к тому месту, где его должен был ожидать Густав.

…Как он и предполагал, Бахметов прежде всего схватился за чертежи. Однако проглядел их как-то очень уж быстро, небрежно, и лицо его заметно омрачилось. Заключения австрийских профессоров он читал внимательно, а вот всю сопутствующую бюрократическую переписку проигнорировал (что было ничуть не удивительно).

— И что же? — осторожно спросил Бестужев.

— Чертежи — практически те же самые, что были приложены к английскому патенту. Добавления минимальные. Разве что вот это… — он показал карандашом. — Я никак не мог понять этой стороны вопроса, а все дело, оказывается, в том, что диск он применил селеновый. Талантливый все же человек, умеет находить неожиданные решения… Но в общем и целом… мы не продвинулись ни на шаг. Ключевых узлов, о которых я говорил, нет как нет. Без самого изобретателя не обойтись. Вы спросить что-то хотите?

— А заключения австрийских профессоров? — осторожно спросил Бестужев. — Что вы о них думаете? Могло так оказаться, что они не вполне… объективны?

— Нет, ничего подобного, — усмехнулся Бахметов. — Могу вас заверить, что они предельно объективны. Поскольку написали то, с чем и я совершенно согласен. В этаком виде, — он положил ладонь на чертежи, — телеспектроскоп никакой особой пользы для военного дела не принесет. Поскольку накрепко привязан к стационарным источникам электроэнергии, использоваться может только в тех местах, где существуют линии передачи электроэнергии… в противном случае провода пришлось бы тянуть на многие километры.

Бестужев вздохнул:

— Значит, в Маньчжурии этот аппарат был бы совершенно бесполезен. Электростанции там встречались примерно так же часто, как честные интенданты.

— Ого! Вы что, были в Маньчжурии?

— Был, — кратко сказал Бестужев. — Всю кампанию.

— Странно, а я полагал, что вы жандарм…

Бестужев терпеливо ответил:

— Все жандармы, Никифор Иванович, происходят из армии, если вы не знали… — Он оглянулся на разбросанные по столу роскошного гостиничного номера бумаги. — Значит, австрийцы не тупыми консерваторами себя показали, а поступили вполне здраво?

— Абсолютно. Без автономных источников электропитания телеспектроскоп может применяться разве что в крепостях… но, по-моему, это не столь уж большая выгода…

— Вот именно, — сказал Бестужев. — Выгода невелика…

— Что вы вздыхаете так тяжко?

— Как вам объяснить… — сказал Бестужев. — Когда все началось, у меня сложилось впечатление, что речь идет о каком-то форменном чуде… Об устройстве, которое принесет армии колоссальнейшую пользу, будет неслыханным шагом вперед… А перед нами… Нечто, скажем так, не оправдавшее ожиданий. Да, конечно, аппарат этот будет немалым подспорьем телеграфу и телефону… но не более того. В военном деле получится всего лишь не особенно и ценная подмога крепостным биноклям. Печально.

— Вы это принимаете так близко к сердцу?

— Я кадровый военный, Никифор Иванович, — чуть суховато ответил Бестужев. — И мне, конечно, хотелось бы, чтобы наша армия получила некую ошеломительную новинку, какой нет у других… Послушайте! — воскликнул он, охваченный внезапной надеждой. — А не мог ли Штепанек изобрести эти ваши автономные источники электроэнергии? Достаточно сильные, чтобы аппарат…