Начались расспросы, воспоминания. «А где сейчас тот, а как дела у этого, а что делает другой. А помнишь, как на Придаче в парке дрались с гражданскими?»

— А где сейчас Толя Ворончук? — вдруг неожиданно спросил Резун.

— Толя два года тому назад умер, — ответил Алексей. — Он так хотел встретиться с тобой. Вы же были друзьями. Он до конца своих дней не верил, что ты мог предать. Всё говорил, что произошло какое-то недоразумение. В 1994 году он был в Лондоне, пытался найти тебя, но не сумел. Ушел из жизни в расцвете сил. Талантливый был человек.

— Давай помянем Толю, — предложил Резун. — Чтобы земля ему была пухом. Как он мне помогал в суворовском!

Выпили не чокаясь. Помолчали.

Разговор сначала не получался в том русле, в которое я хотел бы его направить. Резун продолжал расспрашивать Алексея о судьбах ребят. Чувствовалось, что он имел информацию о своих бывших сослуживцах и из других источников. Следил за событиями в России и, похоже, сопереживал.

Пропорционально выпитому оживлялся и наш застольный разговор. Алексей пил очень умеренно, пропускал. По-настоящему, без пропусков пили мы с Резуном.

Возвращая фотографии Алексею, Резун с горечью произнёс:

— Наверное, эти ребята презирают и проклинают меня?

— Да, ты прав. О тебе частенько вспоминают недобрым словом на традиционных встречах у хвоста коня князя и в Петровском парке в Воронеже. Ты же бывал, по-моему, иногда на наших встречах в Москве?

— Бывал, — с грустью подтвердил Резун и продолжил: — Знали бы вы, в какую передрягу я попал и через какие муки прошел.

— Вот мы и хотели бы от тебя об этом услышать, — вставил я. — Кадеты при встрече расспрашивают меня о тебе. Знают, что мы с тобой были в одной упряжке. Я и решил провести журналистское расследование твоего дела, постараюсь выяснить истинные причины твоего падения. В книгах ты откровенно лжешь, особенно о ГРУ. Мне хотелось бы с тобой поговорить начистоту как кадет с кадетом. Твое право отвечать на мои вопросы или нет, говорить правду или продолжать лгать. Это дело твоей совести. Как ты вообще вляпался в это дерьмо? Чего тебе не хватало? Ведь то, что ты наплел про Александрова, — это сказка про белого бычка для детей. А с этой трубой? Твоей фантазии можно только удивляться. Я тридцать лет проработал в ГРУ и, кроме печки для сжигания документов, ничего похожего на крематорий там не видел. А ты без году неделя был в «Аквариуме» и все разглядел. Уверен, тебе даже не приходилось сжигать документы. Стажеры, какты, этим не занимались.

— Что сейчас рассуждать об этом через много лет, сидя в ресторане? — начал Резун. — Плакать о волосах, когда моя голова давно уже валяется в кустах?

— Но у тебя наверняка был выбор, — вступил в разговор до этого молчавший Алексей. — Он есть у человека в любой ситуации.

— Есть-то есть. Но не каждый в таких случаях выбирает праведный путь, — опрокинув очередную рюмку водки залпом и не закусывая, проговорил Резун. — Ты говоришь, выбор. Да, он был. Но между чем было выбирать? Слишком велика была его цена. Не скрою. Я сам был во всем виноват. Струсил, смалодушничал, не смог поступить по-другому. Вспоминаю слова Петра Ивановича. — Резун посмотрел в мою сторону и продолжал: — Ты понимаешь, о ком я говорю. Петр Иванович Ивашутин сказал, не помню, по какому случаю, что если человек попадет в лапы контрразведки, то его вывернут наизнанку и вытряхнут все. Петр Иванович знал толк в этом, прослужив много лет в СМЕРШе. Я не исключение. Это было и со мной.

— Но, согласитесь, в контрразведку просто так не попадают, — вставил Алексей.

— Конечно, не попадают, — согласился Резун.

На время разговор прекратился. Принесли горячее — осетрину на вертеле с жареной картошкой и грибами.

Наполнили уже в который раз рюмки. Выпили. Принялись за горячее.

— Осетрина-то поди нашенская, российская, с Волги-матушки, — заметил Алексей, отправляя нежный румяный кусок в рот. — Ты, наверное, скучаешь по украинскому салу?

— Сначала скучал, — проговорил Резун. — Ну а сейчас, после развала СССР, этой проблемы для меня не существует. Присылают сало с Украины.

Разговор прекратился. Осетрина заставила нас на время замолчать. Покончили с горячим. Принесли кофе. На столе появилась бутылка французского коньяка «Наполеон».

— Ты, Алексей, говорил о причинах, — начал прерванный разговор Резун, больше обращаясь ко мне. — Конечно. Ничего без причин не бывает. Так учит диалектика. Помните четвёртую главу из Истории ВКП(б)? У моего ухода, предательства целый комплекс причин. Выбор, согласен, всегда есть, даже тогда, когда над человеком совершается насилие. Я ведь везде, во всех своих книгах пишу, что я предатель и мне нет прощения. Пытаюсь оградить других от совершения опрометчивых шагов.

— Но ты предательство толкуешь по-своему, как тебе выгодно, пытаешься найти ему оправдание, — перебил я его.

— Может быть, не уверен, — не то согласился, не то возразил Резун и продолжал: — Я испиваю свою чашу сполна, до последней капли, до дна, и никому не желаю этого. Вы, наверное, знаете, что отец и дед не перенесли моей измены и ушли из жизни раньше отведенного им срока. Они меня не простили. Вам могу сказать. Пишут, что меня переиграли. Чепуха. Я сам игрок. Сам играл и попадался на своей давнишней слабости. Струсил. Отступать было некуда, я сдался. Я писал, что ГРУ сделало огромную ошибку, приняв меня в свои ряды. Вы знаете, у нас в армии была медаль. — Он снова сказал «у нас», причислив себя к нашей армии. — Эта медаль называлась «За безупречную службу», она была трех степеней. Не знаю, существует ли такая медаль сейчас в Российской армии. В войсках ее тогда называли «за песок». Так вот, эту медаль скопировали с царской аналогичной награды. Только при царе она называлась «За беспорочную службу». Улавливаете разницу между словами «безупречная» и «беспорочная»? А ведь если задуматься — разница колоссальная, принципиальная. Можно спокойно служить без упреков со стороны начальства много лет. Так я и служил без упреков, с благодарностями за рвение, за службу. Но я никогда не был достоин царской медали «За беспорочную службу», потому что был порочен с суворовского детства, скорее, юношества.

С моими пороками вход в ГРУ для меня был строго-настрого запрещен. Вот где собака зарыта. Подробнее я эту тему муссировать не хочу. СИС умело воспользовалась моими пороками, и я проиграл, струсил. Проиграл бесповоротно и в этот кромешный ад уволок за собой много людей, в том числе семью, родителей, близких, друзей и товарищей. Был бы в то время со мной рядом Иван Сергеевич, все бы, может быть, обернулось иначе. Ему бы я во всем признался и доверился, к нему бы пришел с повинной. Он был настоящий мужик, «отец солдатам», уберег бы меня, не дал бы сделать последний шаг в пропасть. Где он сейчас? Жив ли? Не знаю. Виноват я перед ним безмерно.

Резун совсем захмелел от выпитого, положил голову на стол, всхлипывал, утирал лицо салфеткой. Мы молчали. На него в эти минуты было жалко и противно смотреть.

— Ну что мне делать, скажите? Я не знаю, — стонал он сквозь слезы. — Иногда, когда крепко поддам, хочется, как Ставрогин в «Бесах»: намылить веревку и в петлю.

— Не спеши, — стараясь утешить Резуна, проговорил Алексей. — Вспомни лучше Раскольникова. Сонечка, его возлюбленная, советовала ему покаяться. Тебя судить по-справедливости могут только те, кого ты предал, твои товарищи.

— Да кто меня простит? — простонал совсем раскисший Резун. — Меня же дважды приговорили к высшей мере, к расстрелу. Вы что, не знаете?

— Никто тебя к вышке не приговаривал, — возразил Алексей. — Это твои друзья из СИС тебя запугали расстрелом. Мы изучили твоё дело. Смертный приговор тебе никто не выносил. Это может сделать только суд, если ты предстанешь перед ним.

— Кто меня будет судить и слушать? Поставят к стенке, как многих до меня, и хлопнут, — твердил свое Резун.

— Чепуху ты несёшь. Сейчас другие времена, — продолжал убеждать его Алексей. — У нас в России вообще смертная казнь отменена, хоть, может быть, напрасно. Перед отъездом в Варшаву я встречался с одним кадетом, генералом юстиции в отставке. Он по моей просьбе просмотрел дело и подтвердил, что никакого смертного приговора тебе не выносили. Твой грех безмерен. Но и в Библии написано: «Мне отмщение, и Аз воздам». Это надо понимать, что твою вину, твоё предательство будет судить божий суд. Он воздаст тебе по твоим делам. А здесь, на земле, грешников судят люди. Ты хорошо знаешь, как в России сейчас поступают с предателями на государственном уровне.