*
Всю ночь я проплакала, под утро мне снилось, что я кого-то убила, короче, на следующий день вид у меня был ни к черту.
– Что с тобой? – спросил Миша, вернувшись утром с «Мосфильма».
– Меня Пал Палыч обидел.
– Бедненькая… А ты с ним не водись.
– Не могу…
*
Люблю ли я Пал Палыча? О да. Но странною любовью. То есть по-своему. Если перевести на человеческий язык, это значит, что по каким-то причинам одному нравится мучить другого. Как заниматься по вторникам верховой ездой или играть в гольф.
Может ли человек прожить без гольфа? Конечно, может. Но чем тогда занять вторник?
*
Миша:
– Знаешь, почему Пал Палыч хромает?
– Почему?
– Потому что у него копытца в ботинках. Старый фавн!
*
Наш фавн все гоняется за молодыми нимфами. Вчера звонил Ниловой: «Я вас напечатаю, я вас напечатаю…»
Нилова мне:
– Он как вообще, нормальный человек?
– Нормальный. Поводит тебя сначала по ресторанам…
– Да? Он что, навязчивый? Приставать не будет? А то у меня муж ревнивый.
– Да нет… не будет, наверное…
– Так в чем проблема-то?
– А ни в чем…
И все же – в чем проблема-то?! В чем?
*
А меж тем мы вчера напились, и ночью Миша занимал любовью мое бесчувственное тело, а у меня все мешалось в сознании, и я представляла, что это не Миша, а Пал Палыч.
Ну как это понимать?
*
– Да не расстраивайся ты так! – сказала Нилова. – По-моему, тебе просто надо отдохнуть от всех твоих мужиков. Хочешь, поехали ко мне на дачу в Старую Руссу…
– Спасибо, – поблагодарила я верную Нилову и отказалась: – Боюсь, не получится. В воскресенье мы уезжаем в Нижний Новгород. Миха опять выставляется. Уже билеты купили.
*
Поезд идет очень медленно, и это завораживает. Я сижу у окна и смотрю на поля. Взгляд скользит по равнинам колосьев; косогоры с кулисами темных дубовых лесов… Я что-то придумываю… почти что невольно… Миша листает «Справочник редактора» Гиленсона – взяли от скуки в дорогу.
И я уже чувствовала рождение фразы, но тут, господи боже, Михаил, который до этого упорно и меланхолично молчал, вдруг, ни с того ни с сего, дернул меня за рукав.
– А ты знаешь, что у слова «верстка» общий корень со словом «верстак»? В переводе с немецкого – «рабочее место».
– Не-а, не знаю, – ответила я и опять повернулась к окну. Но та нерожденная фраза – уже почти что родившись – так и увязла в ореоле слова с навязчивым немелодичным «ёрст», напоминающим звук, издаваемый при чистке фаянса жестким ершом.
Я прочитала потом «Справочник редактора» – и точно знаю, что там этой глупости нет.
Миша сказал это просто так, от себя…
*
– Но ты знаешь, Лерочка, – пожаловалась Нилова, – у твоего Пал Палыча были такие грустные глаза, когда он меня провожал! Как будто сейчас заплачет.
– Да ладно тебе, я второй год на нем ужинаю.
– Нет, я так не могу…
*
На именины Пал Палыч прислал мне открытку.
Я замечаю: хвостик у буквы «В» в моем имени на конверте обведен несколько раз. В этом месте рука, надписывающая конверт, остановилась. Он задумался. Он думал что-то обо мне…
*
Но почерк так неразборчив, что непонятно, что там написано, в этой открытке: то ли тебя нельзя не любить, то ли тебе нельзя не любить.
*
А я-то думала, мы с ним на «вы».
*
Нет уж, позвольте мне эту роскошь. Цветаева, между прочим, собственного мужа на «вы» называла.
*
Если сидеть нога на ногу, большой палец правой ноги попадает точно по кнопке выключения компьютера.
Пропала вся моя ночная работа.
*
Миша:
– А знаешь, почему твои книги перестали продаваться?
– Почему?
– Потому что Палыч уехал.
– Ну и что?
– А кто, ты думаешь, их покупает?
– Ты полагаешь, он?
– Ну а кому они еще, по-твоему, нужны?
– Что он, больной, что ли? На фига ему столько?
– Как на фига – из любви к тебе… Какой жестокий.
*
Уж мне эти крейцеровы страсти!
– Не обижайся. Человеку, чтобы видеть себя со всех сторон, необходимо как минимум два зеркала. Особенно женщине.
*
Зазвонил телефон. Трубку снял Миша.
– А она не может сейчас разговаривать. У нее рот занят. Она вам перезвонит, когда мы закончим.
Ну как он мог сказать такую грубость…
*
Значит, это был Пал Палыч. И, скорее всего, он больше не позвонит.
*
Боже, думаю я, вот если б любовь могла быть такой же сильной и страстной, как хамство!
*
– Теперь я буду покупать тебе пиццу.
– Я ее не люблю.
– Все равно. Должен же кто-то это делать.
– Лучше бы ты унитаз починил! Можешь сделать так, чтобы вода в бачке не бежала?
– А надо просто с любовью потянуть за ручку, – научил Миша.
*
Никак не получается смывать с любовью. Течет вода и течет.
*
А слово Миша сдержал, принес из пиццерии большую «маргариту». Я откусила румяный край коржа, но тесто запеклось до жесткой корочки, и я поцарапала нёбо.
*
– Бромкамфору и три настойки боярышника, – говорю я аптекарше. Она узнает меня, укоризненно смотрит – в настойке семьдесят градусов, – но все равно продает. В следующий раз скажу: «тинктура гратеги». А все потому, что я очень молодо выгляжу, а может быть, к тому же еще и глупо. Продавщицы, медсестры и прочие чужие тетки всегда принимают меня за подростка. Вчера пришлось показывать паспорт, чтобы купить бутылку портвейна.
*
Чувствую себя ужасно подавленной, все это мне очень мешает. Хотя современному человеку все-таки проще, чем героям эпохи сентиментализма: можно прийти в аптеку и сказать: «Бромкамфору!» – и ты живешь и поешь, и бес спит.
*
– Не пей больше бромкамфору, – попросил Миша. – Она очень вредная. Плохо влияет на периферическое кровообращение и центральную нервную систему. Бром связывает ионы натрия в клетках, в результате чего образуется соль натрий хлор, известная как поваренная. А если связать весь натрий в организме, мышцы перестанут сокращаться и человек не сможет двигаться. Это in vitro, конечно, но все равно – чтоб ты знала. Пей лучше валерьянку. И вообще – нашла из-за чего расстраиваться.
Глава VI
Вечером Палыч все-таки перезвонил.
– А вы мне сегодня приснились – представляете? Вас убили. Ножом. Крови не было, но вы упали и умерли у меня на руках. Я только хотел узнать, как вы себя чувствуете. У вас ничего не случилось?
– Сожалею, но у меня нет даже насморка…
*
Ах, поганый язык!
Я же хотела с ним помириться…
*
– Вы не хотите пройтись после работы? И я хочу. Давайте встретимся на «Тургеневской».
– Во сколько?
Девушке ненакрашенной ехать к Пал Палычу – это абсурд! Час на выбор цвета лица, полтора на дорогу… Раньше восьми не получится.
*
– Сегодня вечером меня не будет. Деловая встреча.
Миша: ну-ну.
Усмешка. Извивающаяся усмешка.
*
– Да ладно тебе, – говорю. – Я его и раньше-то не любила. А теперь и совсем разлюбила.
*
Я вымылась, надела новые трусики в сеточку (Миша, конечно, съязвил, что ими можно креветок ловить), выпила кофе, накрасилась самой яркой помадой и ушла.
*
Но, не успев пройти и ста метров, услышала крики. Кричал Миша. С ним случилась истерика.
*
С улицы я видела, как он выбрасывает из окна какие-то бумаги и, словно пьяный, вопит на весь двор:
– Эта рукопись
достойна быть издана
лишь в переплете из ветра-а-а!
*
Один из листков долетел до меня. Это была моя новая повесть.
*
– Ты пишешь гнусный пасквиль!
*
На улице пахло дождем и мокрой собачьей шерстью. Достоевский бы написал, что взгляд у меня был тогда нехорош. Раз. Два. Три. Берем себя в руки.
– Что ты орешь, как Джельсомино!
*
– Все! С меня хватит! – надрывался Миша. – Можешь убираться к своему Палычу!
*
Но убираться мне не пришлось. Когда я на следующий день вернулась из редакции, ни Миши, ни его вещей в доме не было.