*

Конечно, остроумно дать главной героине имя Валентина, в то время как ее прототип (меня то есть) зовут Валерия. Правильно, чего далеко ходить. Пруст вон тоже называл своих баб мужскими именами: Жильберта, Альбертина, Андре…

Назвал бы, если уж на то пошло, хоть Александра… Как красиво: Саша! Ну, или Кира, на худой конец. Да мало ли имен…

*

Он пишет про девочку, которая рассказывает ему свои истории. Как училась в университете, как ходила замуж и как разводилась, как за ней ухаживали мужчины и как ей нравились женщины. Она рассказывает о своей бабушке и о том, как ее обижали старшие сестры. Как одноклассницы воровали в раздевалке сменку и как родители в целях наказания уже не вспомнить за что порвали билет на кремлевскую елку.

Она рассказывает и рассказывает, оттачивая житейские сказки за чашкой эспрессо или бокалом мартини. После пятого пересказа они отшлифованы так, что становятся притчами. А он, автор, передает их от ее лица.

И все они сводятся к тому, как она, в сущности, одинока.

*

Бег этот по узкому кругу, но, тем не менее, автор, переходя со своей спутницей из кофейни в кофейню, – за вечер они посещают не менее трех, – охотится за этими байками. А получается, что за ней. А она ускользает, и ускользает, и ускользает…

*

Через день они встречаются снова: она постоянно голодная – свидание как-никак назначено в ресторации.

*

Но мои истории в его изложении становились вульгарными – а не тревожными, как мне бы хотелось.

Он их зачитывал: ничего интересного.

Все люди одиноки. А что касается половинок – Платон гениально надул человечество.

*

Фрагмент из опуса Пал Палыча:

«…Только спьяну можно потащиться в Ясенево и битый час встречать поезда, ожидая невозможного, не зная даже, к какому из дальних, теряющихся в дымке сознания выходов она качнется в своем длинном пальто, рассекая воздух тяжелой коклюшкой зонта…»

*

Зарабатывает Пал Палыч немного. А я вытворяю вот что:

– А давайте еще во-он в тот ресторанчик зайдем..

– Лерочка, у меня всего сто рублей осталось!

– Что же вы так плохо подготовились?

Или:

– У вас деньги есть?

– Нет.

– Так займите.

*

– Пожалей старика, ты его разоришь, – заметил Миша.

– Я гусеница, я объедаю его, как молодую зелень.

– Скажи лучше, как горькую кору!

*

Вчера на даче Мишиного папы пережила экзистенциальный опыт.

– Пойдем чай пить! – позвал утром Миша.

Это вниз, значит. А мне совершенно не хочется вставать.

– Принеси сюда…

– Чего носить-то? Кухня есть. Пойдем.

– Сил нет.

– Давай я тебя понесу.

– Мы вдвоем не пройдем… – Факт, лестница узкая, как трап, и неудобная.

– Пройдем.

Миша берет меня на руки, и вот мы стоим над ступеньками. Он, конечно, не сможет спуститься со мною. С высоты смотрю вниз, на кафельный кухонный пол. Это длится мгновение.

– Да, не пролезем, пожалуй, – констатирует Миша, но все еще держит меня над люком. И вдруг мне мерещится: он разжимает руки, и я лечу. А он говорит мне сверху: «Ты же хотела на кухню – ну вот ты и внизу».

Я представила, как сверху выглядело бы мое тело.

Это длится мгновенье. Миша осторожно ставит меня на пол и спускается из мансарды за чаем.

Что, собственно, можно сказать… Вниз – это цель, а средство может быть каким угодно. Я подумала, что ничего не смогла бы ему возразить, ведь я действительно: а) хотела чаю; б) не хотела идти сама.

*

Принесла с рынка льняное масло – а оно горькое. В контексте прочих масел бутылочка кажется дорогой – пятьдесят рублей за пол-литра, но поскольку есть это нельзя, переводим в разряд косметики и получаем огромную бутыль массажного масла и/или средства для укрепления волос всего за каких-то несчастных полтора доллара.

*

Опять целый вечер ходила с Пал Палычем по заведениям и выкармливала из него деньги.

Кафе в доме архитектора Баженова, подвал с крашеными красно-коричневой краской покатыми сводами.

– Смотрите! Мы как внутри вывернутого наизнанку пасхального яйца, сваренного в луковой шелухе…

– Лерочка, фу!

*

Пал Палыч вызвонил за компанию хабалистого бородача по фамилии Ложкин; тот изводил официантку. Когда девчонка отошла, я на примере решительных действий Таньки Ниловой, она по молодости бегала с подносами, рассказала, что бывает с теми, кто неправильно себя ведет в общепите.

– Она что, опрокинула на голову тарелку?

– Нет, всего лишь украсила креветками в майонезе лацканы пиджака – со словами «я тоже их терпеть не могу!».

Подействовало. Ложкин поутих. Еще раз зарвется, скажу:

– Помните, как я спасла вам пиджак?

*

– Вы соблюдаете пост? – спросил, изучая меню, Пал Палыч, потому что была Страстная.

– Я… ну… внутри себя… – выкрутилась я и тут же придумала стихотворение:

Я царь – я раб, я червь – я бог!

О, все внутри тебя!

Вот скоро Пасха – так не ем

внутри себя сосиски я

и там же крашу яйца.

– Хороший стих, только печатать такое нельзя, – огорчил меня Палыч.

*

– Извините, я отойду.

*

В туалете я разговаривала со своим отражением:

– Петровская, ты зачем съела гамбургер? Не ешь гамбургеры.

Никогда больше не ешь гамбургеры.

Даже полгамбургера.

А то превратишься в говяжью котлету.

Ты уже котлета.

Петровская, вырви.

А ну быра иди и вытошни гамбургер.

Тебе шьют новое платье.

Узкое и приталенное, между прочим..

Ну, и чего мы ждем?!

*

– Сегодня я живу один. – Сказал Пал Палыч, когда мы вместе шли до метро, возвращаясь из ресторана. – Мои все на даче. Поехали ко мне? Купим мартини, вы же любите. Я покажу вам свой новый рассказ…

Но я испугалась, что на стенах будут висеть мои фотографии, и не поехала.

*

– Не пропадайте!

– Это без вас я пропаду!

Мы прощаемся на Третьяковке. Все еще чувствуя спиной пятно его взгляда, я стараюсь как можно скорее проскочить гребенку турникетов и смешаться с толпой.

*

Роман Пал Палыча вышел в самом начале лета.

Мы прочитали его всей семьей, усмехнулись, а мой зонт, который и в самом деле был зонтом-тростью, с тех пор получил обиходное название «коклюшка».

*

– Нашел смутный объект желания, – сказала мама. – Тоже мне Бунюэль.

*

– Лера, возьмите зонт, сегодня дождь обещали.

– Коклюшку? – машинально переспросила я. Пал Палыч покраснел.

Мне стало как-то нехорошо.

*

Этого он мне не простил.

*

Но моя книга была уже в типографии.

Глава V

Желание проросло из меня, как мандрагора из семени висельника.

Я набираю номер карандашом: только что накрасила ногти.

– Затосковала темной тоской, – сообщаю Пал Палычу. – Это, наверное, писательская тоска. Сегодня у нас на ужин картофель фри и портер. Приезжайте, лучше всего, думаю, к девяти.

– У нас – это у кого?

– У нас с вами…

– Я занят.

– У вас влюбленность уже прошла, а у меня только начинается…

– Как вы сказали?

– Шутка. Бестактная злая шутка, отрепетированная дома перед зеркалом.

– То, что вы собираетесь сейчас сделать, – не от влюбленности, как вы соизволили выразиться, а от скуки.

*

А я и не собираюсь. Как раз хотела доказать себе, что на самом-то деле ничего и не собираюсь.

*

Желания приходят и уходят.

*

– Тогда расскажите мне что-нибудь на ночь, – прошу я.

– И вы мне.

– Договорились.

*

Любимая история дедушки:

Блокадный Ленинград. Некая мама водит трехлетнего мальчика в сад, пешком, на другой конец города. Зима. Они долго идут по улицам. На пути тут и там попадаются трупы – убирать некому. Мальчик уже знает их всех наизусть и помнит, кто где лежит. Некоторые покойники кажутся ему хорошими и добрыми, а некоторые – плохими и злыми, и, каждый раз, приближаясь к какому-нибудь злому, он просит маму обойти это место. И тогда они идут другой дорогой.