*
…Задумалась и не заметила, как на экране закружились фракталы.
*
Улитка прилипла к языку и не отлипает. И не противная, а такая красивая, с рожками. При этом известно, что оторвать ее можно только вместе с мясом (или отрезать). Катаю я ее во рту, катаю, как конфету, и думаю: и как это меня угораздило улитку лизнуть, ведь я же знала, что она прилипнет. Проснулась от неразрешенного вопроса, пошарила языком во рту: фу, нет улитки, можно дальше спать.
– Ты не целовал меня ночью? Говорит, нет.
Что же это было?!
*
– Что-то Палыч давно не звонил… – заметил за завтраком Миша.
– Он на меня обиделся.
– За что?
– Да ни за что. За то, что я замужем..
*
Сижу в полупустом вагоне метро и, поймав свое отражение в крышечке пудреницы, подвожу глаза. Вроде никто не смотрит. Вот Нилова, та даже в зеркальце на людях не отважилась бы посмотреться. А мне все равно. Ужасно невоспитанная девчонка.
*
В Yves Rosher в подарок к флакону духов дали сиреневый бархатный конвертик размером 5х5 см, в нем еще что-то лежало, какие-то грошовые бусики.
Миша увидел и сразу нашел применение: – презервативница.
*
Приезжали родители. На кухне мама увидела, словно накрыла взглядом конфетницу. В ней пестрой горкой лежали «Лимончики» и «Барбариски».
– Ты была у бабушки?
– Нет.
Я поняла, почему она это спросила. Когда она произнесла «у бабушки», я вспомнила точно такую же вазочку на дачном овальном столе. «Лимончики» и «Барбариски». Все правильно. Иногда еще появлялась «Красная шапочка». Мне было семь лет.
*
Я сидела на диете и для пущей самоагитации повесила над обеденным столом записку – жирным черным маркером.
Записка гласила:
Блядь! Я похудею!!!
Первым в кухню вошел папа.
– Ты это… Сними пока…
Я отцепила скотч, положила листочек на подоконник надписью вниз и ушла с папой в комнату смотреть телевизор.
Но мама – известная проныра, вечно ей что-нибудь не так, – решила этот подоконник протереть, поскольку он ей показался грязным.
– Валерия! Ты почему Мишу не кормишь? – вскоре послышалось из кухни возмущенное контральто.
*
Но больше всего их расстроили презервативы на полочке. Как же, они свои всю жизнь прятали, а тут напоказ!
– Т-так-перетак! – сказала мама, уставившись на наши с Михой банановые кондомы.
Надо было спрятать в тот кармашек.
*
– К сожалению, в нашей конторе издать вашу повесть пока не получится… – Пал Палыч задумчиво листает россыпь страниц. – Но я познакомлю вас с Красичем.
– Это еще кто?
– О, это большая шишка. Директор Объединенных издательств. Заодно водки попьем.
*
На следующий день мы купили бутылку и отправились к Красичу. Он жил в Переделкине.
– А адрес вы взяли?
Пал Палыч показал мне листочек, сделанная синим грифелем надпись пересекала его по диагонали: «Дача напротив дачи Евтушенко Забор Дерево Калитка».
Поразительно, но мы сразу нашли… Забор, дерево, калитка… Озеро, облако, башня… Ночь, улица, фонарь… Что еще?
*
Красич оказался чаровник и остряк, поил малагой и кьянти, забрал у меня рукопись и обещал через неделю позвонить.
*
– Вы думаете, возьмет?
– Я его уговорю. Пусть сначала прочитает. В некотором смысле он мне обязан своим процветанием: совершенно случайно я устроил ему сделку века.
Глава IV
Будильник затренькал без четверти девять. Я встала, раздернула шторы, выглянула в окно. На улице, в тусклом, едва зарождающемся свечении позднего зимнего рассвета, чуть закручиваясь на лету, шел снег. Начиналось новогоднее утро.
*
В обед объявился Пал Палыч с поздравлениями и культурной программой.
– Вы не хотите сходить на Васильеву? В «Ленком»? Новогоднее представление. У меня два билета.
– Хочу. Но, к сожалению, не могу. Ко мне приезжают родители. С шампанским, «Птичьим молоком» и авоськой мандаринов. Так что я пас… Предложите Мише – может, он пойдет…
– Я не хочу с Мишей! – расстроился Пал Палыч. – Я хочу с вами.
*
За что люблю зиму – так это за мандарины.
*
На Новый год мне в подарок достался ситцевый кухонный фартук.
Миша: – Я очень люблю шить для девочек. И вообще я всегда хотел быть девочкой.
А я вот наоборот – ловлю себя на том, что когда в уме придумываю диалоги, то говорю за мужчину.
*
Сама я шить так и не научилась: на курсах кройки и шитья продержалась не больше недели.
Занятия вела томная дама в изукрашенном люрексом фиолетовом свитере и в облаке неизменного «Амариджа».
– Мулине, девочки, – проникновенным голосом рассказывала она, рассекая воздух классной комнаты бордовым маникюром, – происходит от слова мулевать. То есть рисовать.
*
На Васильеву я все-таки попала: Пал Палыч поменял билет на пятое число. Весь спектакль он сопел мне в шею, а после вызвался проводить. Я не возражала – вечерами в Ясеневе даже стреляют. Палыч благополучно доставил меня до подъезда и у дверей сказал следующее:
– Возможно, я покажусь вам нескромным, но не могли бы вы угостить меня чашкой чая?
Нет, нет и нет. Тем более, что Миши нет дома. Сказать ему, что у меня нет заварки?
– После того как вы от меня уезжаете, я весь день думаю о вас и болею. А мне завтра нужно работать.
– Но, Лерочка! Пустите хотя бы позвонить!
*
– Извините, что не прибрано. Совсем замоталась! Времени просто в обрез. Сегодня вот была дилемма: или покрасить волосы, или убраться в квартире. Успеваю – только что-то одно, на выбор. И решила: то, что я плохо выгляжу, увидят пять человек, а то, что дома бардак, – один. То есть Миша. Но он остался у родителей. А пришли вы. Так что все равно получается один.
– Да, с математикой у вас все в порядке.
– Зато с русским проблемы: пять раз подряд слово «что» – это же моветон!
*
– Послушайте. Я придумала. Мы вас усыновим. А что? Миша согласен…
Разве где-нибудь сказано, что усыновлять можно только детей?
*
– Ну ладно… Уже поздно. Пойду стелить постель.
– Вы хорошо подумали?
– Две.
– А теперь?
– Мне реагировать?
*
На ночь Пал Палыч рассказал мне о том, что давно, быть может, два года назад – тогда мы были едва знакомы, – напившись, он затосковал. Вспомнив, что я вроде бы живу в Ясеневе, он сел в метро и поехал; там долго бродил по перрону – но меня не было. Тогда он вернулся и, переходя на свою линию на Новокузнецкой, увидел…
– Меня? – разволновавшись, спрашиваю я.
– Нет, не вас. Я увидел, что на скамейке лежит какая-то женщина, а вокруг суетятся люди. Мне почему-то стало ясно, что она умирает. Я подошел. Это была моя бывшая соседка по коммуналке в Мерзляковском – я жил там несколько лет.
В пользу того, что это не она, был один-единственный аргумент: другое пальто. Но ведь пятнадцать лет прошло. Хотя, когда мы с ней были соседями, пальто у нее было только одно. Она очень много пила. Вы, Лерочка, кстати, тоже очень много пьете.
*
После его рассказа у меня было такое чувство, будто бы я избежала смертельной опасности.
*
– Вы думаете, я много проживу?
– Лерочка, в вашем возрасте все так говорят, и живут до восьмидесяти девяти.
– А то я иногда смотрю на свою руку. Или ногу. И вижу, что она мертва.
– Ну что мне с вами делать…
*
– Я часто разговариваю с вами. Мысленно. А это плохо.
*
– Наконец-то я увижу хваленый рассвет из вашего окна.
– Да, смотрите сюда. В створку буфета, он в ней отражается. Так лучше видно.
*
Пал Палыч сел писать про меня роман. Я, честно говоря, не знала, как к этому отнестись.
*
– Но ведь я тоже пишу про себя!
– Ну и прекрасно. Вы пишете свое, я – свое.
– Может, тогда нам стоит объединиться?
– Нет, дорогая, я не Ильф и Петров. Я не смогу.
– Но может, попробуем?
– Может, когда-нибудь и попробуем…