О-Кичи. По-вашему, я поступила неправильно?

Сайто. «Неправильно»! Только и всего? Да мы окончательно опозорились! Зачем ты совершила подобное непотребство?

О-Кичи. Но, господин, вы говорите сейчас нечто совсем противоположное тому, о чем мне постоянно твердят! Когда я пошла в услужение к Консиро-сану, мне сказали, чтобы я ни в чем ему не перечила. Вот я и старалась изо всех сил, выполняла все его просьбы, даже самые неприятные – таков мой долг, моя служба. Я думала, меня похвалят за то, что я принесла ему молоко, а вы бранитесь!.. Вот уж не ожидала!

Сайто. Безмозглая баба!..

О-Кичи. Что это значит, господин? Зачем же вы в таком случае посылали к Консиро-сану такую глупую женщину? Я ведь не по своему желанию туда пошла! Я всей душой противилась этому. Сами же силой принудили меня, а теперь обзываете дурой?! Знать ничего не желаю! Служить у чужеземцев для меня хуже смерти, но раз уж пришлось, я служу честно! Ваша собственная ошибка, что вы отправили к американцам такую дуру… Упрекать меня, бранить и сердиться, право же, бесполезно!

Сайто. Не смей ехидничать!

О-Кичи. Какое ехидство, что вы!.. Если Консиро-сан хочет молока, разве не моя обязанность выполнить его желание? Вы только понапрасну злите чужеземца, отказывая ему в таких пустяках. Из-за этого в ваших переговорах никогда не будет толка!

Сайто. Ну-ну, не дерзи, а то, знаешь!..

О-Кичи. Не беспокойтесь, я вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Я просто объясняю, как я понимаю свои обязанности, только и всего. И, несмотря на мою усердную службу, на улице мне плюют в лицо. Позвольте спросить вас, господин Сайто, кого мне за это благодарить? А теперь, вдобавок ко всему, вы же называете меня дурой… Не слишком ли это несправедливо? Да, что и говорить, хорошо родиться на свет мужчиной! Сайто. Что такое?… О-Кичи. Нет, я имею в виду не только вас…

Входит лодочник.

Лодочник. Лодка отправляется, господин!

Сайто. Хорошо… А тебе, О-Кичи, я еще попомню твои слова!

(Уходит.) О-Кичи. А мне наплевать!

О-Фуку. О-Киттцан, не надо бы так разговаривать с чиновником!

О-Кичи. Пустяки! Не беспокойся. (Внезапно встает и подходит к дереву, на котором висит клетка с певчей птицей.) Хорошая птица, правда, отец? Это овсянка?

Хозяин. Как же, как же, овсянка!

О-Кичи. Давно она у тебя?

Хозяин. Да уж два года. Стала совсем ручная, людей не боится, ишь как поет-заливается!..

О-Кичи. Да, в самом деле!.. Чудесный голосок! (Не отрывая взгляда от птицы, вдруг открывает дверцу клетки. Птица вылетает и скрывается в небе.)

Хозяин (испуганно). Ох, что ты наделала, сестренка! Я понимаю, выпила… Но такое…

О-Кичи. Отец, продайте мне эту птицу!

Хозяин. Да как же ее продать, когда она улетела?… Вот горе-то!.. Уже и не видать… (Стоит неподвижно, сокрушенно глядя в небо.)

О-Кичи. Ничего, не огорчайся, отец! Вот тебе деньги! (Достает из-за пазухи кошелек и бросает его к ногам хозяина. Потом выливает остатки сакэ в большую чашку-полоскательницу и выпивает залпом.)

О-Фуку стоит неподвижно, глядя вслед улетевшей птице.

Набережная в Иокогаме.

На фоне черного занавеса – одинокое дерево и столб с дощечкой, на которой крупными белыми иероглифами написано: «Иокогамские судостроительные верфи. Направо, Восьмой квартал».

Ранний вечер. Светит луна.

Вдали протяжно звучит гудок парохода.

Пробегают, взявшись за руки и распевая песенку, несколько ребятишек; проходит продавец газет – он причесан еще на старинный манер[67] и несет газеты в ящике, перекинутом через плечо; прогуливается иностранец под руку с женщиной.

Издалека доносится мелодия «Синнай». Звуки музыки постепенно приближаются, и появляется О-Кичи с сямисэном в руках. Она в костюме бродячей певицы, в широкополой плетеной шляпе. За ней, стараясь держаться в тени, крадется человек в убогой куртке ремесленника. Это Цурумацу.

О-Кичи (заметив его). Так это ты!

Цурумацу хочет бежать.

(Останавливает его.) Значит, я не ошиблась, это ты!..

Цурумацу. Мне стыдно… Пусти меня!

О-Кичи. То-то мне все казалось, будто за мной кто-то идет. Только никак не ожидала, что это ты!

Цурумацу. Я недостоин взглянуть тебе в лицо… Пусти меня! Пусти! Мне хотелось хотя бы издали видеть тебя… Мысленно попросить прощения.

О-Кичи. Как же ты узнал меня? Вот уж не ожидала.

Цурумацу. Что ты, сразу узнал! Люди говорили, что недавно появилась красавица певица, бродит по улицам и поет песню «Синнай». Я сразу подумал – не иначе как это ты! Подсказало шестое чувство… Вышел сегодня вечером и все ждал, когда ты появишься…

Кичи. Вот как!.. Значит, ты меня еще помнишь?

Цурумацу. Не надо так, а то я совсем сгорю от стыда! Пусти меня, слышишь! Ну, пусти же!

О-Кичи. Ах, что ты говоришь, Цуру-сан! (С силой хватает Цурумацу за руку.)

В стороне пробегает мальчик из лавки, с большим узлом за спиной.

На сцене темнеет.

Квартал Мотомачи в Иокогаме. Часть длинного жилого дома-барака, где живет Цурумацу.

Комната Цурумацу. Декорации предельно скупы: слегка обозначен только вход и глубокий стенной шкаф-ниша. Появляются Цурумацу и О-Кичи.

О-Кичи. Вот где ты живешь!

Цурумацу. Оттого мне и не хотелось вести тебя сюда… Что поделаешь, я сейчас в очень стесненных обстоятельствах. Сама видишь, какая бедность…

О-Кичи. Глупости! Лучше взгляни на мою прическу![68] (Снимает широкополую шляпу и прижимается тугим узлом волос к щеке Цурумацу.)

Цурумацу (недоуменно). Ну и что?

О-Кичи. Не понимаешь?

Цурумацу. Нет…

О-Кичи. Какой же ты неотесанный!

Цурумацу. Да я в названиях женских причесок не разбираюсь!

О-Кичи. До чего же ты непонятливый! Разве я о названии прически тебе толкую? Ты посмотри на этот узел… Разве я когда-нибудь так причесывалась?

Цурумацу. А, в самом деле!

О-Кичи (смеется). Наконец-то уразумел! Слушай, Цуру-сан, видишь, как я скромно причесана? По-моему, это самая подходящая прическа для такого жилища!

Цурумацу. Знаешь, мне отрадно слышать твои слова!

О-Кичи. Но почему ты не сообщил мне, хотя бы одним словечком, что живешь здесь? Вот за это я на тебя сердита!

Цурумацу. Прости меня! Прости!.. Никаких оправданий у меня нет. Когда я уезжал с родины, я тебе такое наобещал… Мне было стыдно писать… В Эдо я явился в усадьбу Мисима-сан, думал стать знаменитым судостроителем, а в это время началась смута, все в мире перевернулось,[69] господа Иса и Вакана, на которых я так надеялся, исчезли неизвестно куда… Тут уж стало не до фамилии, не до меча… Какое там! Пришлось надеть эту грязную куртку ремесленника, опуститься еще ниже, чем когда-то на родине… И так мне было стыдно!.. Даже взглянуть на тебя не смею!..

О-Кичи. Разве можно стыдиться своей жены? Мне тоже пришлось пережить немало тяжелого с той поры… Люди кричали мне вслед: «Чужеземка О-Кичи!», «Вот идет жена чужеземца!» – и бранились такими словами, что и повторить нельзя! Тем временем Консиро-сан наконец уехал, меня отпустили, но от тебя вестей не было. Все кругом меня презирали… Я совсем озлобилась, стала много пить, затевать пьяные ссоры. Под конец даже начала выкидывать такие дурацкие номера: пользовалась бумажными деньгами вместо носового платка… Все, что у меня было, истратила подчистую… Да и не хотелось хранить полученное от чужеземцев… В конце концов не стало мне в Симоде житья и я отправилась куда глаза глядят… Поехала в Киото… Но, знаешь, – всюду плохо. Уж не знаю, сколько раз подумывала о смерти…