Провожаемая сочувственными взглядами братьев, Эйнсли послушно последовала за Колином к его лошади. Девушка с грустью думала о том, что хотя на этот раз у ее братьев хватило мужества удержать отца от убийства, они вряд ли будут и дальше защищать ее. А что толку в сочувствии? Они наверняка думают — она сама виновата, что навлекла на свою голову гнев отца, и должна быть счастлива, что благодаря их вмешательству осталась жива. Но разве гнить в темнице Кенгарвея — это значит жить?..

К ее огромной радости, Колин немного отстал от остальных, несмотря на грозные взгляды, которые время от времени бросал на него Дугган. Эйнсли не хотелось бы сейчас оказаться рядом с отцом или его людьми. По мере приближения к Кенгарвею страх и гнев девушки постепенно уступали место отчаянию и глубокой боли.

Было тяжело сознавать, что родной отец, человек, чье семя дало ей жизнь, осмелился броситься на нее с мечом. Еще никогда, несмотря на жестокие побои, которые ей приходилось сносить, Эйнсли так остро не чувствовала, что совершенно безразлична ему.

— Я всегда знала, что отец меня не любит. Мне кажется, он не любит никого из своих детей, даже тебя, хотя всегда уверяет, что сыновья ему дороги, — призналась она Колику, не сводя глаз с широкой спины Дуггана, маячившей впереди. — Но мне и в голову не могло прийти, что он меня ненавидит…

— Послушай… — нерешительно начал Колин, но Эйнсли прервала его:

— И не пытайся меня утешить — все, что ты скажешь, будет лишь спасительной ложью. Когда отец избивал меня до полусмерти, можно было подумать, что гнев настолько ослепил его, что он не соображает, что делает. Но сегодня он попытался снести мне голову мечом! Его остановило лишь вмешательство сыновей… О чем же еще толковать? Ясно, что он меня ненавидит! Одного я не могу понять — чем вызвана такая лютая ненависть? С тех пор как я себя помню, еще ребенком, я всегда старалась как можно реже попадаться ему на глаза…

— Ты же знаешь — он вообще презирает женщин.

— Ну да. По его мнению, они годятся лишь на то, чтобы рожать сыновей, а у него и так их четверо. Но такого объяснения недостаточно. Раньше, насколько я знаю, он никогда не пытался убить женщину…

Колин рассмеялся, но в этом смехе было мало веселого.

— Нет, не пытался, хотя многих избил до полусмерти. Прости, Эйнсли, если то, что я сейчас скажу, покажется тебе неприятным, но я давно уже пришел к выводу — твое единственное преступление состоит в том, что ты жива. Отец ненавидит тебя за это.

Эйнсли, нахмурившись, бросила взгляд на брата.

— Я тебя не понимаю. Конечно, я была еще ребенком, когда умерла наша мать, но такой ненависти я не помню. А ведь тогда я тоже была жива, — с иронией напомнила она брату, и Колин снова невесело усмехнулся.

— Да, была. И мать — тоже, — произнес он с расстановкой.

— Не может же отец винить меня в смерти матери! — прошептала Эйнсли с ужасом.

— Нет, конечно. Единственное, за что он ценил нашу мать, так это за то, что она способна рожать здоровых сыновей. Иначе разве он бросил бы ее в Кенгарвее лицом к лицу с Фрейзерами? Ведь отец не мог не понимать, какая судьба ее ждет…

— Так ты считаешь, что он ненавидит меня еще с той поры? Но почему?..

— Потому что тебе не повезло умереть вместе с матерью. Каждый раз, когда он глядит на тебя, в его ушах стоят проклятия за то, что он так трусливо бросил ее. Может быть, наш отец и не любил мать, но ее любили другие. Все, кому известны обстоятельства ее гибели, не могут не задаваться вопросом, как наш отец осмелился бросить свою жену и ребенка на растерзание Фрейзерам, которые славятся своей жестокостью ко всем без исключения: будь то беспомощный старик, женщина или ребенок. Ты — ходячее напоминание о его позоре.

— Я не думаю, что наш отец способен испытывать стыд.

— Согласен. Я вообще не уверен, что он винит себя в ее смерти. Но он чрезвычайно дорожит своей репутацией смелого и мужественного человека, а разве такой поступок свидетельствует о мужестве? Если он сумел спасти самого себя, он был обязан позаботиться и о жене, и о маленькой дочери. Ведь наша мать не дала тебе погибнуть… — Колин вздохнул. — Когда мы возвратились в Кенгарвей и отец обнаружил тебя на пепелище, он набросился на тебя с такой яростью, что мы с Рональдом с трудом удержали его. Мы и потом не раз спасали тебя от гнева отца. Я надеялся, что его ненависть со временем утихнет, но похоже, она лишь становится сильнее год от года…

— И в один далеко не прекрасный день ни тебя, ни Рональда не будет рядом, чтобы его удержать, — задумчиво пробормотала Эйнсли.

Колин ничего на это не возразил, и ей стало страшно.

— Если я останусь в Кенгарвее, мне не выжить. Разве наши сестры об этом не знают?

— Да, они всегда знали, что отец тебя ненавидит, но никогда не задавались вопросом о причинах такого отношения.

— И никогда не предлагали мне поселиться у них, где я была бы в безопасности.

— Ты — возможно. Но они боятся, что тогда опасность угрожала бы им, а вернее, их мужьям.

— Уж не думают ли они, что я попыталась бы соблазнить их мужей?

— Наверняка они думают именно так. Эйнсли, у тебя есть понятие о чести и долге — этому научил тебя Рональд. Я получил образование в монастыре, в то время как наши сестры, хотя они и не так погрязли в грехах и преступлениях, как наш отец, темны и необразованны. Кроме того, они унаследовали его ум и сердце. Они скорее предпочтут видеть тебя мертвой, чем рискнут пустить к себе в дом, чтобы их мужья похотливо пялились на тебя. — Он пожал плечами. — Извини, если мои слова доставили тебе боль, но лучше знать правду.

— Значит, все эти годы и тебе, и Рональду, и братьям было известно, какая опасность мне угрожает? Я еще могу понять Рональда — он бессилен мне помочь, — но ведь кто-то из вас мог увезти меня из Кенгарвея! В отличие от старика вам отец позволяет ездить туда, куда вы пожелаете, а мест, более безопасных для меня, чем Кенгарвей, на свете много…

— Если бы мы вздумали увезти тебя куда-нибудь, то немедленно расстались, бы с жизнью. Как ты сейчас убедилась, Эйнсли, единственное, что в наших силах, — это не дать отцу убить тебя, да и то рискуя собственной шкурой. Согласен, все мы трусы. Но такими нас сделала жизнь в Кенгарвее. Каждый, кто обитает за его стенами, отлично усвоил здешние нравы…

Эйнсли умолкла. Теперь она ясно понимала, что брат не поможет ей бежать. Перед ним стоит нелегкий выбор — спасать ее или себя. Она должна быть благодарна Колину хотя бы за то, что он всегда храбро бросается на ее защиту. Чего же еще от него требовать?.. И все же мысль о том, что ей не на кого рассчитывать, что отныне ее жизнь будет ограничена пределами темницы, пугала девушку. Вряд ли можно надеяться, что Дугтан изменит свое решение. Наверняка он рассчитывает, что дочь вскоре умрет в застенке, как и многие до нее.

Лишь на закате всадники наконец добрались до Кенгарвея. Эйнсли удивилась, что сумела в темноте да еще и по холоду уйти так далеко от замка. Впрочем, она понимала, что затея ее была обречена с самого начала. Судя по словам Колина — а у Эйнсли не было причин не верить брату, — даже если бы ей удалось добраться до жилища одной из сестер, та просто-напросто вернула бы ее отцу. И не только сестра. Теперь девушка ясно понимала, что она не может рассчитывать на гостеприимство ни одного из своих родичей. Хотя многие из них отвернулись от Дуггана Макнейрна, осуждая его злодеяния, никто не отважится открыто выступить против него. Глубокая печаль и отчаяние охватили Эйнсли.

Сойдя с коня и направляясь в замок, девушка старалась побороть свои страхи. Страх — плохой советчик в любой ситуации, а ведь ей к тому же предстоит вскоре расстаться с Колином, своим единственным защитником. Не смея ослушаться отца, он отведет сестру в темницу. Конечно, приятно сознавать, что брат будет вспоминать ее добрым словом и попытается если не освободить сестру, то хотя бы не дать ей умереть. На милость могучего детины с холодным взглядом, своего тюремщика, Эйнсли вряд ли может рассчитывать. Он наверняка и думать забудет о своей узнице, как только за ней захлопнется дверь…