— Но ты, похоже, совсем этому не рад…

— Ну что ты! Просто собираюсь с силами — хочу доказать, что в такой игре могут участвовать двое.

Эйнсли не успела ответить — Гейбл атаковал ее внезапно и решительно. Она слегка покраснела, когда он снял с нее накидку, но не сделала попытки увернуться от его взгляда, хотя огонь, ярко горевший в камине, хорошо освещал ее нагое тело. Жадных взглядов, какие бросал на нее Гейбл, и того восхищения, которое явно вызывала в нем стройная фигурка, было достаточно, чтобы отбросить всякую мысль о стыдливости.

Наклонившись, Гейбл поцеловал Эйнсли неистово и требовательно. Она ответила на его поцелуй с той же отчаянной страстью, полностью отдаваясь ему. Издав удовлетворенный вздох, Эйнсли откинула голову, давая Гейблу возможность целовать ее, как он хочет.

Он начал с шеи и двинулся вниз. На минуту задержавшись на груди, он коснулся языком чувствительных сосков, которые мгновенно затвердели, отвечая на это нежное прикосновение. Гейбл не торопился, словно впереди у него была масса времени, словно страсть и желание не наполняли трепетом его тело. Эйнсли, которая тоже уже была возбуждена, пока ласкала Гейбла, с трудом находила в себе силы сдерживаться, но она старалась контролировать себя, чтобы насладиться каждым поцелуем, каждым прикосновением любимого.

Поцелуи Гейбла достигли талии Эйнсли. Нежно покусывая ее кожу, он тут же проводил языком по этому месту, словно извиняясь за свою дерзость. Вскоре он передвинулся ниже. Теперь Эйнсли уже не могла обнимать его и печальным возгласом выразила свое разочарование. Губы Гейбла коснулись внутренней поверхности ее бедер. Несмотря на свое намерение отбросить стыдливость, Эйнсли напряглась и ахнула, когда почувствовала, что Гейбл целует мягкие завитки волос внизу живота. Он же не обратил внимания на эту запоздалую скромность, дерзко хозяйничая языком в самых сокровенных местах ее тела.

Отдаваясь этим неистовым ласкам, Эйнсли почувствовала, что страсть охватывает ее. Она застонала от удовольствия. Почти все мысли куда-то исчезли, осталась лишь одна, больше она не в силах сдерживаться, еще секунда — и все будет кончено. Она вскрикнула, и Гейбл, чутко повинуясь этому недвусмысленному призыву, мгновенно вошел в нее. Эйнсли так тесно прижалась к нему, словно хотела раствориться, и они вместе взмыли на ту высоту наслаждения, которой так страстно желали.

Лишь через некоторое время, когда они оба, покоясь в объятиях друг друга, отдыхали от этой бурной любви.

Эйнсли задумалась над тем, что только что произошло. Ей стало неловко. Она попыталась подавить смущение, но не смогла. «Да еще ясным днем!» — укоризненно сказала она себе.

— Эйнсли, — раздался голос Гейбла у нее над ухом, — перестань терзаться!

— А почему ты думаешь, что я терзаюсь? — с вызовом ответила она, не смея поднять глаза на Гейбла, и чертыхнулась, услышав его негромкий смех.

— Ты так смела, когда сама любишь меня, и краснеешь, как невинная девица, когда я плачу тебе тем же.

Эйнсли поморщилась и искоса взглянула на Гейбла сквозь спутанные волосы.

— Мне кажется, что существует что-то, чего мы не должны делать, и, на мой взгляд, это оно и есть…

Не дослушав этот смущенный лепет, Гейбл так заразительно расхохотался, что Эйнсли невольно улыбнулась в ответ.

— Мы с тобой уже давно делаем то, чего не должны были бы делать, — наставительно заметил он, перекатываясь на бок и привлекая ее к себе. — Но я собираюсь и дальше жить с сознанием этой вины!

— Вы, как всегда, благородны, сэр рыцарь. — Эйнсли провела пальцами по руке Гейбла и рассеянно посмотрела на огонь. — Боюсь, что за нашу вину нам грозит суровое наказание.

— А как ты считаешь, дело того стоит? — вдруг мягко спросил Гейбл, досадуя на себя за то, что все-таки не устоял и задал, пусть и не прямо, вопрос, который давно мучил его, — относительно чувств Эйнсли.

— О да! Конечно, у меня нет твоего опыта, — добавила она, бросая быстрый взгляд на Гейбла, — но мне кажется, что такая обоюдная страсть редко встречается.

— Я тоже так думаю, — посерьезнев, проговорил рыцарь, с нежностью глядя на изящный профиль Эйнсли. — Клянусь, у меня нет привычки соблазнять молодых девушек! Мне известно, как важно для высокородной девицы сохранить невинность. Но перед тобой я не мог устоять! Надеюсь, ты простишь мне мою слабость…

Обернувшись, Эйнсли прикоснулась губами к его рту.

— А я надеюсь, что ты наконец перестанешь возлагать всю вину за происшедшее только на свои плечи, пусть даже такие широкие и сильные. Казалось бы, давно пора понять, что я не какая-нибудь изнеженная барышня, которая слово вымолвить боится! Если бы я была против, то могла бы сказать решительное «нет», и ты, воплощение благородства, я уверена, не стал бы настаивать. В конце концов, я в силах сопротивляться, а на это-то уж точно не всякая девица способна! Конечно, одолеть тебя в драке мне бы вряд ли удалось, но вырваться из твоих сластолюбивых объятий, оставив к тому же красноречивые отметины у тебя на лице, я наверняка сумела бы!

Неожиданная мысль пришла Эйнсли в голову. Нахмурившись, она обернулась к Гейблу и спросила:

— Ты боишься, что, вернувшись в Кенгарвей, я обвиню тебя в изнасиловании?

— Нет. Вначале мне действительно приходила в голову эта мысль, но я тут же отбросил ее, потому что почувствовал — такое не в твоих правилах. Просто я мужчина, я старше и опытнее, поэтому считаю, что на мне лежит большая ответственность за то, что произошло.

— Да, конечно, до сих пор мне не приходилось применять на практике свои знания, но неужели ты думаешь, что такой человек, как Рональд, вырастил меня полнейшей невеждой относительно всех этих вещей и я не понимаю, чего мужчина ждет от женщины в минуты близости?

— Нет, я так не думаю. — Он рассмеялся и снова прижал к себе Эйнсли. — Любой мужчина был бы счастлив иметь такую любовницу!

«Но не жену», — добавила про себя Эйнсли и тут же упрекнула себя за то, что позволяет таким грустным мыслям отравлять последние часы с Гейблом.

— Приятно слышать, что от меня есть хоть какая-то польза, несмотря на то, что я принадлежу к презренному клану Макнейрнов.

— Очевидно, Рональд заодно отточил и твой язык, — проворчал Гейбл.

— Нет, он утверждает, что я такой родилась.

— А что он говорит относительно того, что ты стала моей любовницей?

— А что он может сказать?

— Очень многое. Ведь он — твой отец, пусть не по крови, но по духу. Я не спускал с него глаз, когда мы с ним разговаривали, но не заметил ни гнева, ни отчаяния. Разве ты ему не рассказала?

— Ну конечно, рассказала! Как признался сам Рональд, у него есть и глаза, и уши. Он бы все равно догадался, и я решила, что будет лучше, если он обо всем узнает от меня. Рональд с детства научил меня жить собственным умом, поэтому не в его правилах заставлять меня поступать так, как хочет он. Его беспокоит только одно — чтобы я была здорова и счастлива…

— А ты счастлива, Эйнсли?

— Вряд ли я лежала бы в твоих объятиях, если бы это было не так.

Она вздохнула. «Немного правды никогда не помешает», — сказала себе девушка и решительно добавила:

— У меня останутся очень теплые и приятные воспоминания, когда я вернусь в Кенгарвей, мой дом, но назвать его теплым и приятным даже у меня не повернется язык.

— Мне грустно это слышать.

— Ты-то тут при чем?

— Ты удивительно ясно мыслишь, дорогая. Я действительно тут ни при чем. И все же мне трудно думать, что тебе предстоят такие испытания…

— Ты что, жалеешь меня? — Эйнсли даже отстранилась, настолько ей была неприятна мысль, что кто-то ее жалеет. — Твоя жалость мне не поможет и не изменит жизнь в Кенгарвее.

— Это вовсе не жалость, так что можешь спрятать свои колючки, мой рыжеволосый шотландский чертополох! Неужели ты думаешь, что кому-то придет в голову жалеть такую сильную женщину? Я просто тебе сочувствую, вот и все. Ты заслуживаешь лучшей доли… Надеюсь, что договор с твоим отцом принесет желанный мир в Кенгарвей.