День тянулся отвратительно долго. Наше прибытие в Танжер в расчетное время, которое позволило бы пассажирам сойти на берег этим же вечером, казалось, уходило; если мы задержимся, надежды сохранить исчезновение Мюллера в тайне у меня не оставалось. Я пропустил завтрак и сидел запершись, исходя из правила, что, не видя нас, никто о нас не подумает, но если увидят только одного, может возникнуть вопрос, где второй. К ленчу я спустился в салон, дал чаевые стюарду, но от еды отказался. Сказал, что у нас с секретарем от корабельной еды расстройство желудка и что мне предписано краткое голодание. Никакого голодания я не проводил. Чтобы привести желудок в порядок, я обильно его загружал; в Индии мы всегда поступали именно так.

Когда с двух до четырех у коридорного стюарда был перерыв, я упаковал баулы и вынес их на палубу. Стал виден мыс Спартель. Боцман подтвердил, что мы наверняка сможем покинуть корабль до закрытия таможни. Я взял две карточки учета пассажиров и снова не покидал каюты, пока не бросили якоря.

Как только подошло посыльное судно и на него сгрузили багаж с корабля, я забежал к коридорному стюарду, быстро дал ему чаевые. Он не очень удивился, но счел своим долгом спросить:

— Мистер Мюллер поправился, сэр?

— Слава Богу, да! Он упаковал все вещи, вынес их на палубу и уже — на посыльном судне с нашим багажом.

— Я его не видел целый день, сэр, и решил, что лучше справиться.

— Я сам его почти не видел, — ответил я брюзгливо. — Мне кажется, он встретил старого приятеля в машинном отделении.

Это ему все объяснило. Мюллер мой слуга. Я же был сама респектабельность. Если для меня все в порядке, значит, нечего беспокоиться.

Теперь наибольшая опасность грозила мне лично. Чтобы число пассажиров сошлось с данными регистрации, я должен сдать две карточки, тогда как каждый пассажир сдает одну, свою личную. Фокусник я плохой; простейший карточный трюк мне не дается, если требуется ловкость рук. Эти проклятые карточки беспокоили меня больше, чем сбрасывание Мюллера за борт. Я долго слонялся возле трапа в надежде, что там может создаться толчея. Но все сходили спокойно. Большинство пассажиров уже покинули судно, остальные тянулись поодиночке.

Я кинулся в курительную комнату и склеил две карточки при помощи клея с грошовой марки; они были из тонкого картона, и я надеялся, что помощник боцмана, собиравший карточки учета пассажиров, не заметит, что я суну ему в руку сразу две. Если он заметит, я предполагал сказать, что Мюллер уже на посыльном судне и, видно, спустился по трапу, не сдав свою карточку. Если же кто-то посмотрит, там ли он и его не обнаружит, мне остается только выразить удивление и молиться, чтобы не попасть на скамью подсудимых по обвинению в убийстве.

Пока я скреплял эти карточки, я пережил весь кошмар такого судилища — ужасное и неопровержимое свидетельство сокрытия исчезновения Мюллера, выяснение моей личности и так далее. Когда я спускался по трапу, мое воображение уже рисовало картину, как я, отстреливаясь, удираю из городского суда, в то время как помощник боцмана не глядя взял у меня обе карточки. Через десять минут я был на танжерском молу в окружении крикливых носильщиков с шоколадной кожей и в бурнусах из мешковины.

В таможне я аккуратно заполнил декларацию. Проследил, чтобы французский иммиграционный чиновник точно записал фамилию директора компании. С этого момента не было тени сомнения, что майор Куив-Смит законно прибыл в Танжер и один.

Что касается Мюллера, осторожный запрос его последнего нанимателя в судоходные конторы своим путем был бы направлен на судно. Стюарды бы вспомнили, что Мюллера никто не видел целые сутки. Помощник боцмана мог бы вспомнить, что, проверяя регистрационные карточки пассажиров он заметил, что две оказались странно склеенными. В машинном отделении, если стюард припомнит мое замечание, сказали бы, что ни о каком Мюллере даже не слыхали. И обратно в Ливерпуль пошел бы ответ, что действительно есть серьезные основания полагать, что с мистером Мюллером что-то случилось. Кто бы ни дал этому делу ход, собрав все нужные сведения, стал бы смеяться над серьезными минами разных начальников, уверяя, что мистер Мюллер жив и здоров, что... тут всякая байка будет уместна. Например, мистер Мюллер опасался, что на него будут ссылаться как на советчика в делах о расторжении брака, и он принял меры, чтобы о его переездах ничего не было известно.

Я поехал в один из отелей, сдал на хранение свой багаж, снял на недельный срок номер, сказав владельцу гостиницы, что в Танжере у меня маленькая подружка, и если я не вернусь через две или три ночи, то чтобы он не беспокоился. В прекрасном ресторане я съел огромный обед. Затем сунул в карман бритву, пузырек краски для волос, другой — с красителем для кожи и отправился в пустыню. Единственное, что я захватил из своей прошлой жизни, кроме денег, — вот эта тетрадь моей исповеди, ибо у меня появился план ее дальнейшего использования.

Я думаю, что за всю жизнь, я не испытывал большего покоя и беспечности, какие пережил на той глухой тропе среди иссушенных солнцем холмов Дорсета, где вода тихо струилась с одного вырубленного моими руками и так любовно устроенного желобка в другой, а весь свет исходил от одних сияющих в небе звезд. Мое избавление завершилось. Моя цель определена. Я в полном и ясном сознании. Я прошел войну — и никто так не чувствует мирную безмятежность природы, как солдат, отдыхающий в перерыве между прошедшим боем и следующим.

Я зарыл в землю паспорта директора компании и свой собственный, с которым я, по-видимому, распростился навсегда. Сбрил свои усы, пропитал красителем кожу лица и тела, покрасил волосы. Потом я уснул до рассвета, уткнув лицо в траву на берегу водоема. Мое тело набирало сил от этой теплой и древней земли.

Утром я отправился в верхний город, где я не показывался накануне вечером, и завершил перемену своей личности. Купил себе костюм, какой носят только в романских странах: короткие гетры и туфли с невероятно острым носком, — а старую одежду посылкой отослал в Рангун, в Комитет помощи неимущим. Уверен, что такой комитет там имеется. Зашел в парикмахерскую, где меня обильно смочили одеколоном и гладко зачесали назад пропитанные ароматом черные волосы. Когда с этим было покончено, мое сходство с фото на романском паспорте Куив-Смита было куда большим, чем с директором компании.

В тот же день в Марсель отходило небольшое судно регулярного сообщения. Я получил в свой паспорт французскую визу (мое отечество, как все страны Америки, тем неудобно, что никуда не могу поехать без получения визы) и купил билет на свое новое имя. Поскольку никакого багажа со мной не было, мне ничего не стоило нахалом пробраться на судно, минуя паспортный контроль. Таким образом, для слишком пытливых глаз осталось неясным, уехал этот любезный и благоухающий господин из Танжера или приехал туда, как ничто теперь его не связывало и с Куив-Смитом. Наверное, они разыскивают своего исчезнувшего агента между Атласскими горами и Нигером.

Мой дорогой Сол,

Я пишу это, находясь в приятной гостинице, где привыкаю к своему новому воплощению. Конечно, я не могу дать ключа к разгадке ее местонахождения, как не могу провести по пути джентльмена, кого называю романцем: далее предположение может навести на след и привести туда, где я нахожусь, и к тому, кем я стал.

Я хочу опубликовать эти записи. Если нужно, пусть их обработает толковый писака и пустит под своим именем. Ему, разумеется, не надо называть моего настоящего имени и страны, куда я уехал после Польши и куда я скоро вернусь. Пусть читатели придумают ее сами!

Соображение, почему я решил опубликовать это, двоякого свойства. Во-первых, я совершил два убийства, и этот факт должен стать известным на тот случаи, если полиция схватит невинного человека. Во-вторых, если схватят меня, нужно исключить всякую возможность новой постановки вопроса о соучастии Правительства Е.В. Любое мое сообщение в случае необходимости может быть проверено, дополнено и подтверждено документами. Три части этой тетради (из которых две первых писались между прочим, а третья — обдуманно) дают исчерпывающий ответ на всякий вопрос из любой сферы, куда вовлекли мои поступки нашу страну.