– Условно батальоном, условно парашютным, – проворчал оберштурмбаннфюрер, внимательно всматриваясь в изгиб Одера чуть южнее Шведта. – Какие-то части у нас еще появятся?

– В Шведте сейчас расквартирован только 3-й танково-гренадерский батальон, который тоже лишь два дня назад переправился с правого берега Одера.

– А значит, тоже до основания потрепан…

– Я связывался с его командиром, майором Лимбахом. Во-первых, он считает, что его батальону нужны отдых и пополнение, а во-вторых, абсолютно уверен, что не обязан подчиняться вам, поскольку находится в подчинении командира танковой дивизии генерала…

– Меня не интересует, кому он до сих пор подчинялся! – взревел Скорцени, хлопнув ладонью по столу. – Отныне все части, которые находятся в радиусе пятидесяти километров от Шведта, будут подчиняться мне. И только мне.

– Он все допытывался, на какую должность вы назначены – командира дивизии, корпуса… Насколько я понял, у вас будут полномочия коменданта особого оборонительного района, разве не так? Дело в том, что у человека, просто создающего «плацдарм восточнее Шведта-на-Одере», как того требует Гиммлер, никаких прав и полномочий нет. Тем более что, извините, но рейхсфюрер так и не позаботился о том, чтобы повысить вас в чине хотя бы до полковника. А со стороны Польши к Шведту перешли и еще, возможно, будут переходить с остатками своих полков и дивизий, полковники, генерал-майоры и даже генерал-лейтенанты.

– Комендант особого Шведского оборонительного района – именно так и должна именоваться отныне моя должность, – ухватился за эту подсказку старого фронтовика Скорцени, стараясь не придавать значения всему тому, что было сказано по поводу его чина.

Хотя это действительно поражало многих: вокруг Скорцени появлялась масса людей, которые, занимая не Бог весть какие должности и будучи совершенно безвестными даже в Германии, не говоря уже о Европе, давно умудрились стать бригаденфюрерами и даже группенфюрерами[21]. В то время как Скорцени (самого Скорцени!) только под конец войны фюрер соизволил повысить всего лишь до чина оберштурмбаннфюрера, то есть подполковника СС.

Так вот, Вилли Штубер был из числа тех близких ему людей, которые считали такое отношение к Скорцени несправедливым. Кроме всего прочего, барону еще и неудобно было оттого, что теперь они со Скорцени пребывают в одном чине. И он же, сын армейского генерала, весьма скептически относящегося «к выскочке фюреру», был одним из тех, кто считал, что Гитлер попросту опасается повышать Скорцени в чине, потому что боится его как сильной волевой личности – его славы, его влияния и решительности.

Тем временем раздумья самого коменданта Шведтского плацдарма прервал телефонный звонок.

– Скорцени слушает, – громыхнул он в трубку.

– Здесь майор Инген, адъютант рейхсмаршала Геринга. Будьте на связи, с вами будет говорить рейхсмаршал.

– Он уже в Берлине?

– Все еще в «Каринхалле», мы пытаемся вывезти из виллы все самое ценное. Здесь рядом Шведт! Здесь Одер! Русские уже неподалеку, они вот-вот прорвутся к правому берегу реки! Это фронт, Скорцени! – прокричал бывший командир эскадрильи дальних бомбардировщиков таким тоном, словно пытался поразить воображение оберштурмбаннфюрера чем-то совершенно невероятным. – Их самолеты носятся над нами с такой наглостью, словно у нас уже не осталось ни одного зенитного орудия.

– И ни одного германского истребителя, – добавил обер-диверсант, деликатно напоминая Ингену, чьим адъютантом он является.

Реакция его была совершенно неожиданной:

– Я всегда утверждал, что каждое ваше слово, Скорцени, – как точный удар бомбардировщика.

Вспомнив эту давнишнюю поговорку бывшего аса, обер-диверсант поневоле улыбнулся.

– Вы, Скорцени? – тотчас же послышался в трубке фальцетный, с налетом одышки, голос Геринга.

– Так точно, господин рейхсмаршал.

– Я только что беседовал с Гиммлером, теперь уже как с командующим группой армий «Висла». Пытался выяснить, сумеют ли его войска продержаться хотя бы на Одере, поскольку на Висле уже давно русские. Он сообщил, что вам приказано собрать в один кулак истребительные батальоны и создать плацдарм в районе Шведта. Я не знаю, что он имел в виду, поскольку, как мне только что доложили из штаба, в районе Шведта в некоторых местах русские уже вышли на правый берег Одера.

Он сделал паузу, и Скорцени решил воспользоваться ею, чтобы внести некоторую ясность, а заодно заручиться поддержкой авиации.

– Мне тоже не совсем ясен приказ. Особенно если учесть, что общая численность солдат всех трех батальонов, которыми я могу распоряжаться, едва достигает штатной численности одного батальона. Вы слышите меня, рейхсмаршал, я намерен связаться с Гиммлером, как только прибуду в Шведт. Но в любом случае оборонять Шведт я буду и прошу поддержать меня авиацией.

– Попытайтесь задержать их, Скорцени. Мобилизуйте все мыслимые ресурсы. Если нам удастся продержаться до весны, западные союзники русских пойдут на перемирие с нами. Есть все основания предполагать, что пойдут.

Скорцени был уверен, что этого не произойдет, потому что у англичан и американцев сейчас одна цель: окончательно покончить с Гитлером и гитлеровской Германией. Прежде всего покончить, любой ценой. Все остальное – потом. Однако он прекрасно понимал, что телефон прослушивается и что фюрер жесточайшим образом реагирует на любые попытки кого-либо из его высоких военных чинов наладить контакт с англо-американцами или русскими для ведения переговоров. Хотя и понимал при этом, что с ним, Гитлером, никто из воюющих сторон вести переговоры уже не намерен.

– На моем участке русские прорваться не смогут, господин рейхсмаршал, – твердо заверил Скорцени, отдавая себе отчет в том, что телефонный разговор с главкомом авиацией – не повод для бесплодных философско-дипломатических дискуссий. – Мы будем сдерживать их любой ценой и до последней возможности.

– Именно так я и сказал Гиммлеру: «Единственный человек, который способен задержать русских в районе Шведта, – это Скорцени. Только он, со своими истребительными батальонами, способен остановить волну панического отступления наших войск, навести порядок в ближайших тылах и организовать надлежащую оборону на этом участке фронта».

И тут вдруг Скорцени понял, что идея бросить его, начальника отдела диверсий VI управления Главного управления имперской безопасности, в этот фронтовой котел, родилась у Гиммлера именно после телефонного совета Геринга. Уяснив это, Скорцени про себя зло выругался, однако вслух высказываться не стал. В конце концов, он ведь получил приказ не Геринга, а своего начальника, в чьем подчинении находится и руководитель РСХА Кальтенбруннер. Но и Геринг словно бы почувствовал свою вину, поскольку то, что он произнес в следующую минуту, буквально поразило обер-диверсанта:

– Я не только окажу вам поддержку авиацией, Скорцени, – как-то по-особому доверительно молвил он, – но и помогу пехотой.

– Набранной из аэродромной обслуги?

– Оберштурмбаннфюрер, – голос его вдруг зазвучал как-то по-особому торжественно, словно он произносил речь перед собранием руководящих членов партии в мюнхенском Коричневом доме, – с завтрашнего дня я передаю в ваше полное подчинение свой охранный батальон «Герман Геринг». Батальон полностью укомплектован людьми и прекрасно вооружен. Вы поняли меня, Скорцени? С завтрашнего дня!

– Не обещаю, рейхсмаршал, что сумею вернуть его вам в таком же составе, – мстительно ухмыльнулся Скорцени. – Однако завтра, к двенадцати ноль-ноль, я жду прибытия батальона «Герман Геринг» в Шведт-на-Одере.

Геринг хотел добавить еще что-то, однако, услышав приказной бас оберштурмбаннфюрера, мгновенно вступившего в командование его, Геринга, личным батальоном, от неожиданности поперхнулся. Он, конечно же, ожидал проявления благодарности и был поражен тем, что обер-диверсант рейха воспринял его жертвенность как нечто само собой разумеющееся.