– А вы гарантируете, что он не попытается захватить реальную власть в рейхе? Или в той стране, где он окажется во главе большой, имеющей военный опыт и фанатически настроенной германской эмиграции?

– Этого ему не позволят.

– И все же двойник Гитлера должен быть сугубо физическим, а не идейным.

– Он понадобится нам в Южной Америке как организатор секретных баз рейха. Пусть нынешние победители Германии думают, что арийцы стремятся превратить в новый рейх одну из южноамериканских стран, над которыми ни у англо-американцев, ни у русских контроля нет.

– Понимаю, это отвлечет их от поисков секретной германской базы в Антарктиде, – согласился Хранитель.

Январь 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Охотничий замок Вальхкофен на берегу озера Вальхензее.

«…И потом, – размышлял Скорцени, уже лежа в постели и глядя в занавешенное белоснежно-лунной пеленой окно, – с какой целью фюрер рвется в столицу? В чем смысл его вторжения в город, который вот-вот окажется в полном окружении, в эту гигантскую военно-полевую мышеловку? Оно еще имело бы какой-то смысл, если бы враг наступал только с востока, а вся северо-западная Германия оставалась бы в виде надежного тыла, наподобие того, которым в свое время прикрыта была Москва. А так, война проиграна, живая сила, запасы горючего и технического оснащения – на исходе.

Если понадобится еще немного продержаться, оборону столицы генералы наладят без него. И для ведения переговоров с западными противниками тоже лучше находиться вне Берлина. Нет, Гитлера нельзя допускать сейчас до рейхсканцелярии. В противном случае он доведет и столицу, и страну до полного краха, а вермахт и войска СС – до полного истребления».

– Каковой будет моя дальнейшая судьба, Отто? – неожиданно вырвал его из потока размышлений голос Фюрер-Евы…

– С этим вопросом тебе лучше обратиться к предсказателям.

– Вы, мой диверсионный Скорцени, знаете то, что неведомо ни одному предсказателю, – игриво повела она пальцами по его волосам.

– Весьма польщен, Фюрер-Ева.

– Я хочу знать, что мне уготовано.

– А кто этого не хочет? Хотя… лично мне не хотелось бы знать, что меня ждет и каким выдастся мой последний день. Интрига теряется. Как при чтении книги, когда знаешь, каким будет конец.

– Не заговаривайте мне зубы, Скорцени, это нечестно. Мы беседовали об этом во время нашей недавней встречи с Зомбартом.

– А что может знать Зомбарт?

– Он предполагает, что нас, вероятнее всего, убьют, а трупы наши сожгут, чтобы имитировать убийство Гитлера и Евы Браун.

– Вполне приемлемый вариант.

– Вам так кажется?! – ужаснулась Крайдер.

– Чем он вам не нравится? Не ново, да. Но разве вы готовы предложить что-либо более оригинальное?

– А вас не волнует, что речь идет именно обо мне?

– А с кем еще мы могли бы вести об этом речь? Смиритесь с тем, что вы незаменимы.

Альбина посопела, как обиженный ребенок, и надолго умолкла.

– Возможно, я не стала бы тревожить вас, Скорцени, но кто-то из очень высоких чинов откровенно намекнул Зомбарту, что исход нашего с ним восхождения будет именно таким, – придерживалась своей линии Альбина Крайдер.

– Я не стану выяснять, кого имел в виду Зомбарт, – полусонно пробормотал Скорцени, – но если узнаю, кто этот болтун, то изуродую его так, что труп его можно будет выдавать за кого угодно, вплоть до неандертальца.

– Не сомневаюсь, что подобные перевоплощения вы совершаете профессионально. Но это не ответ на мой вопрос. Я не знаю, когда еще мы с вами увидимся и увидимся ли вообще. Поэтому важно, чтобы ответ прозвучал прямо сейчас.

– А если скажу, что ответ мне тоже неизвестен?

– Это выглядело бы правдоподобно в устах любого другого человека, только не в ваших, мой диверсионный Скорцени. Вы – единственный, кто по сути этой операции знает все, потому что именно вы ее задумали, спланировали, подобрали и подготовили для нее людей.

Скорцени не ответил, и Фюрер-Ева с тревогой ждала, когда он прервет свое молчание. И лишь когда услышала, как он всхрапнул, испугалась, что действительно уснет.

– Вы неправы, Скорцени. Неправы, несправедливы и жестоки. Не знаю, как в отношении Зомбарта, но уж я-то заслужила того, чтобы знать хотя бы эту правду. Только эту, и ничего более. Я ведь вижу, что охраняют меня, как заключенную. Куда бы меня ни доставляли, место моего пребывания тотчас же превращается в некое подобие комфортабельной тюрьмы.

– Но ведь комфортабельной же! – пробормотал обер-диверсант рейха. – Такого в любые века удостаивались немногие, и обязательно избранные.

– Но ведь тюрьмы. Поэтому смилостивьтесь надо мной, ответьте: меня действительно собираются убить вместо этой стервы, фюрер-наложницы?

– Не скрою, такой вариант, в самом деле, прорабатывался, – наконец заговорил оберштурмбаннфюрер СС.

– Но от него отказались?

– Пока что не полностью.

– И вы говорите об этом так спокойно! – ужаснулась Альбина. – Лежа в постели с единственной в этом идиотском мире женщиной, которая по-настоящему любит вас, но которую вы готовы отправить на смерть, как жертвенную овцу!

– Удачное сравнение: в такой подмене, в жертвовании двойником ради спасения оригинала – несомненно, есть что-то от жертвоприношения. Мы так и назовем эту операцию – «Жертвенник».

– Лучше уж «Жертвенный баран»! – с горечью произнесла Альбина.

– Только без истерик! – жестко предостерег Скорцени. – Паникеров и провокаторов пристреливаю сразу же. И никаких псалмопений по этому поводу! Никаких псалмопений!

– Считайте, что меня уже пристрелили. Причем за компанию с тем Скорцени, в которого я еще недавно была так безумно влюблена.

– Любовь здесь ни при чем, – грозно пророкотал своим гортанным басом обер-диверсант рейха. – Нам хорошо вдвоем в постели – это факт, но судьба не для того свела нас в этих стенах, чтобы мы разыгрывали шекспировские трагедии. Идет война, перед судом которой все мы в той или иной степени предстаем в роли жертвенных баранов. И я не способен изменить эту веками создававшуюся традицию.

– Я понимаю, что меня в любом случае убьют, никто не согласится оставлять в живых такого свидетеля.

– Вам, штурмбаннфюрер СС Крайдер, не хуже меня известно, что двойники только для того и существуют, чтобы служба безопасности могла подставлять их под пули наемных убийц и как чучело огородное выставлять перед публикой в тех ситуациях, когда существует реальная угроза покушения. И именно их тела предъявляют в виде доказательства смерти тех, чьими тенями им выпало быть.

– Как же убийственно вы меня успокоили, мой диверсионный Скорцени!

– Это я умею, – скромно признал «самый страшный человек Европы». – Единственное, что у меня по-настоящему получается. Но, на всякий случай, снова растревожу вашу душу одним предположением: сейчас, буквально в последние дни, вырисовывается еще один вариант, которому лично я отдаю предпочтение. Но то, что вы сейчас услышите, является особой, имперской тайной.

– Выкладывайте, Скорцени, выкладывайте, – приподнялась Альбина на локте и уперлась подбородком в грудь мужчины. – Ничего у меня не получается так хорошо, как выведывать у мужчин их тайны, которые они, как правило, пытаются маскировать под имперские и сверхсекретные.

– Если фюрер как проигравший войну верховный главнокомандующий вдруг окончательно решит, что должен разделить судьбу своей армии и уйти из этого мира с достоинством, то вместо него в эмиграцию может отправиться двойник.

Альбина вновь поднялась с их «внебрачного ложа» и, укутавшись в халат, уселась в то кресло у камина, в котором еще недавно сидел Скорцени.

– Думаете, он решится на этот самурайский шаг? – спросила уже оттуда, не отрывая при этом взгляда от огня.

– В самом деле, самурайский.

– Так решится или струсит?

– Полной уверенности все еще нет.

– Во всем неопределенность, Скорцени, во всем! Вы меня разочаровываете. Как вы можете планировать свои диверсионные операции, не научившись уверенно прогнозировать свои собственные действия и действия врага? Не выработав в себе абсолютно никакой интуиции?