Через стеклянный купол на лестницу падал белый свет. Дверь за Микеле тихонько закрылась. На лестничной площадке было тихо. «Никто мне не верит, — подумал он. — И никогда не поверит». Медленно спустился на несколько ступенек. Он испытывал тягостное чувство и, как ни старался, не мог отогнать печальных, отрывочных воспоминаний,

Один за другим перед глазами проплывали персонажи и события его жалкой жизни: совращение Карлы, встреча с Лизой, так и не поверившей ему, Мариаграция, Лео. Все они, точно выхваченные вдруг из ночной тьмы вспышками молний, представали яркими мгновенными видениями и сценками на фоне унылого пейзажа. «Никто мне не верит», — грустно повторил он про себя. И сразу же мелькнула мысль: «Карла отдалась Лео». Он вновь и вновь видел перед собой насмешливое лицо Лизы в дверном проеме и испытывал чувство унижения, а потом мрачно представлял себе растрепанную, полуголую Карлу в объятиях Лео… Но едва он попытался воссоздать цельную картину, связать воедино все факты, сжать их в кулак, как кукольник сжимает нити кукол-марионеток, хладнокровно, бесстрастно обдумать всю сложность своего положения, как сразу же запутался, к горлу подступило удушье.

Его мысли и желания были слишком вялыми, слабыми, чтобы противостоять жестокой действительности, ему недоставало мудрости, чтобы охватить взглядом всю панораму своей жизни, постичь глубинный смысл событий.

Он пытался выстроить свои рассуждения в стройный ряд. «У моей истории, как у медали, две стороны: лицевая и оборотная, — подумал он. — Оборотная — мое равнодушие, отсутствие веры и искренности, лицевая — все события, на которые я не способен отвечать как должно. Но, увы, обе стороны — одинаково неприглядны».

Он поднял глаза, точно желая разглядеть обе стороны проблемы. «Нет, — мрачно подумал он. — Я сам виноват… Не умею радоваться жизни». Он снова стал спускаться по лестнице. «Карла тоже виновата». Ему хотелось в упор спросить у нее: «Зачем ты это сделала, Карла?» Но и мама виновата, все они виноваты. И выяснить, с чего началось, понять первопричину — невозможно.

Все виноваты… Ему казалось, что он видит их на лестничной площадке, — вот они стоят, прислонившись к стене. «Вы ничтожные людишки, — думал он. — Мне вас жаль… всех… И тебя, мама, с твоей дурацкой ревностью, и тебя, Лео, с твоим победоносным взглядом…» Он точно увидел перед собой Лео, живо представил себе, как цепко хватает его за руку. «Но больше всех мне жаль тебя, Лео!.. Да, да, тебя… Ты уверен, что всемогущ. О, мой бедный Лео!..» Ему хотелось бросить эти слова в лицо своему врагу невозмутимо, вот так… Он опьянел от собственных мыслей, гордо вскинул голову. «Мелкие людишки… жалкие существа. Ничего, скоро увидите, что с вами будет!» Вдруг у самых дверей парадного он обнаружил, что по-прежнему держит шляпу в руках. Собственная рассеянность и никчемность его обескуражили.

Он изнемогал от отчаяния, от бессильной злобы к самому себе.

«Это я ничтожный человечишка. И нечего придумывать героические истории». Он снова почувствовал себя низвергнутым с воображаемых высот, пригнутым к земле. Надел шляпу и вышел.

Дома словно помертвели, платаны замерли, воздух застыл в неподвижности. Свинцовое небо нависло над покатыми крышами. И хотя улица была длинной, на пути — ни тени, ни огонька, а лишь напряженное ожидание бури.

«А теперь — к Лео», — подумал он. И мысль об этом привела его в невероятное возбуждение. «Так ты не веришь, что я способен убить Лео!.. — беспрестанно повторял он. — Не веришь?! Ну, а если я его убью?» Он шел быстро, печатая шаг, уверенный в себе, полный решимости. И в такт его шагам гулко отдавались в голове немыслимые, странные фразы: «Идем, Лиза. Придем и вместе убьем Лео… Потом мы его поджарим… Поджарим на медленном огне». И еще: «Лео, Леуччо, Леуччино, позволь пристрелить тебя, как собаку». Он смотрел прямо перед собой и улыбался холодной улыбкой отчаяния. «И твоей блестящей карьере, мой Лео, тоже пришел конец. Как жаль — ведь тебя ждало прекрасное будущее… Я первый пролью слезу… Но что поделаешь?! И тебе пришел конец». Ему хотелось запеть на мотив модной грустной песни. «Fi-ni-ta, fi-ni-ta la bella vita».[3]

Он шагал стремительно, твердо и смело, как солдат, идущий на битву. Улица была узкой, неприглядной. Навстречу ему попадались маленькие лавчонки с убогими витринами; цветочный магазин с венками для похорон, типография, оклеенная визитными карточками всех форм и размеров, мебельный магазин, парикмахерская.

«Я отправлю тебя на тот свет по всем правилам, мой Лео. Сначала закажу тебе великолепный гроб, потом куплю красивый венок и вложу в него свою визитную карточку… А затем… парикмахер аккуратно тебя побреет», — подумал он. Мебельный магазин примыкал к зданию строгой архитектуры с большими, монастырскими воротами. Он прошел мимо, бросив беглый взгляд на пустой внутренний двор. Потом увидел лавку — витрину, небольшую дверь. Вначале он не понял, что это за лавка, — зеркальная витрина слепила глаза. Сделал еще шаг и увидел наверху надпись белыми буквами «Оружейная лавка». За стеклом витрины выстроились в ряд охотничьи ружья. «Тут я и куплю пистолет», — подумал он. Но сразу не остановился. Наконец вернулся, нерешительно потоптался у дверей и вошел.

— Мне нужен пистолет, — громким голосом сказал он, облокотившись на прилавок.

Главное было сделано. Внезапно ему стало страшно, — вдруг владелец лавки догадается о его намерениях. Он опустил глаза и постарался изобразить на лице спокойствие и выдержку. Ему видна была лишь грудь продавца. Тот был в черном рабочем халате, и неторопливо, с профессиональной обстоятельностью снимал товар с полок и подносил к прилавку. На застекленных красноватых полках Микеле увидел множество сверкающих ножей: простые, с одним лезвием, и замысловатые — с несколькими, лезвия одних ножей были раскрыты веером, других — коротких и массивных — закрыты. Он поднял глаза, — темная, маленькая лавка казалась еще меньше от сплошных застекленных полок вдоль стен. На одних — пирамиды ружей, на других — собачьи ошейники. В дальнем конце прилавка лежал деревянный брус, в гнезда которого, строго по размеру, были вставлены патроны. Микеле они почему-то напомнили россыпь звезд.

Продавец, худой, седовласый человек с усталым лицом и маленькими глазками, методично один за другим выкладывал пистолеты всех типов. И тут же монотонным голосом объявлял цену каждого: сто лир, семьдесят, двести пятьдесят, девяносто пять. Одни пистолеты — автоматические — были черные, плоские, другие — с барабаном — сверкающие, выпуклые. «Для Лео нужен этот», — с усмешкой подумал Микеле глядя на огромный, висевший на стене пистолет с складной рукояткой, похожий скорее на ручной пулемет. Он не испытывал ни волнения, ни неловкости. Наклонившись, выбрал самый дешевый.

— Вот этот, — твердо сказал он. — И комплект патронов.

Достал из кармана кошелек. «Хватит ли, чтобы расплатиться?» — подумал он, выкладывая деньги на прилавок. Звон металла. Наконец он взял завернутый в бумагу пистолет, сунул его в карман и вышел из лавки. «Теперь отправимся к Лео», — сказал он самому себе. Серые неподвижные облака обронили на землю первые слезинки дождя. На углу была ремонтная мастерская. У раскрытой двери человек в грязном комбинезоне разбирал велосипедное колесо. Было душно. В воздухе стыла тишина. Дома здесь были однотипными, шестиэтажными. Но под моросящим дождем их вид странным образом изменился. Дома словно извивались, гнулись, окнами касались земли. Но почему-то тротуар оставался сухим — никаких следов дождя. Тротуар был в желтых пятнах, похожих на плевки, но на него не упало ни единой капли. Значит, ему все это померещилось?!

Он свернул на более широкую улицу. Когда он одолеет ее и пересечет площадь, то окажется на улице, где живет Лео. Торопиться некуда. Он шел медленно и, точно обыкновенный зевака, разглядывал встречных прохожих, афиши кинотеатров, витрины магазинов. Пистолет приятно оттягивал карман. Он остановился возле какого-то магазина, вынул сверток, осторожно развернул его и крепко сжал рукоятку пистолета. Металл холодил руку. Легкое нажатие курка, и все будет кончено. Для Лео. Один выстрел, два, три. А затем немного дрогнет ствол… Он сжал зубы и крепче стиснул рукоятку… Выстрел… Еще один. Он живо представил себе, как это произойдет. Он поднимется по лестнице, войдет в гостиную. Будет ждать с пистолетом в руке. Наконец появится Лео. «Что случилось, Микеле?» — «Вот что случилось», — ответит он и сразу же выстрелит. Главное, не промахнуться. Толстый Лео — удобная мишень, и, куда бы ни попала первая пуля, он упадет. Тогда он прицелится и выстрелит Лео в голову. Потом склонится над ним. Лео будет валяться ничком на полу и громко стонать. Он приставит дуло пистолета к виску этого негодяя. Ощущение будет очень странным — голова жертвы дернется, Лео взглянет на него обезумевшими глазами. И тогда он, Микеле, в третий раз выстрелит. Грохот, струйка дыма! А потом надо будет уйти, сразу же, не оглядываясь, уйти из этой комнаты, в которой, раскинув руки, будет лежать на полу безупречно одетый господин, и на него будет литься из окон яркий свет.