— Напрасно поднимаете на смех, — процедил сквозь зубы Квач. — Если вы такие проницательные, могли бы догадаться, что пришел я туда с вечера.

— За яблоками? Какое мальчишество! В вашем-то возрасте. А чтобы не страшно было — пистолетик в карман. Вдруг милиционер сторожит яблоки!

Котов сделал знак Ремезу. Старший лейтенант на минуту вышел, вернувшись, также молча кивнул Котову.

— За яблоками, — повторил Котов, словно раздумывая над этими словами. — Дождались бы, когда вызреют, а то ведь зеленые совершенно… Ну хорошо, пойдем дальше. Вернее, немного назад. Вы правы, ночь да ночь, а где же день? Днем оно как-то виднее. Что вы делали в доме Полякова утром 17 июня? Отвечайте, гражданин Квач!

Квач снова прикрыл глаза. По жилистой шее пробежала судорога. Дверь открылась, пропуская Журавко и стриженного под ежик человека в штатской одежде. Следователи догадались, что это Бондарь из прокуратуры. Оба присели в стороне, в углу, на заранее принесенные стулья. Как и было условлено, Котов не обратил на них внимания.

— Повторяю вопрос, арестованный! — сказал он. — Что вы делали в доме Полякова утром 17 июня?

— Не был я там. Дома сидел. Разве что пса выводил на прогулку. Так это я каждый день… Спросите соседей.

— Спрашивали. Видели они вас с собакой на Чапаевской…

— Ну вот!

— …приблизительно в тринадцать часов. Утром же ваш дом был на замке, а овчарка выглядывала в окно. Во время вашего отсутствия она имеет привычку смотреть в окно. Елена Дмитриевна Сосновская видела ее, когда шла на работу.

— Вранье! Вы же, наверно, наплели ей про дочку, она теперь все что угодно будет городить на меня.

— У нас есть и другие свидетели, — сказал Котов. — Свидетели, которые видели вас в доме Полякова.

— Неправда! Никто меня не видел!

— Значит, признаете, что были там?

— Не признаю. Не был!

— Были. Не скрою, следствию неизвестно, в котором часу вы зашли к Полякову. Во всяком случае, достаточно рано — вы спешили застать хозяина, пока он не ушел на работу. Отметим также, что вы знали об отъезде его семьи на Кавказ. Поляков угощал вас коньяком. На кухне. Пили мало. Дело, ради которого вы пришли, требовало трезвого разговора. Поляков не дал согласия, и вы убили его ударом кастета по голове. Не знаю, входило это в ваши планы заранее или вы решились на убийство уже на месте. Оставлять труп на кухне было опасно. Окно выходило в переулок, ненароком кто-нибудь мог увидеть. Поляков был тяжелый, вы закутали ему голову полотенцем, чтобы не наследить, и поволокли в спальню. Вам нужно было выиграть время для поисков того, что хозяин не захотел вам отдать добровольно. Искали долго, с восьми — медэкспертиза установила, что смерть Полякова наступила в восемь часов, — до двенадцати, когда вас застал оперативный работник Ванжа. Лейтенант не знал о вашем преступлении, он пришел по служебным делам. Тут вам повезло. Ванжа помнил вас и ваше заявление о Сосновской, вы что-то наплели о своем визите к Полякову, и он повел себя неосторожно. Сами расскажете, что было дальше?

Квач молчал.

— Неразговорчивый вы, Виталий Гаврилович, никак вас не расшевелишь. Дальше было то же, что и с Поляковым. Вы снова пустили в ход кастет, найденный у вас при обыске под фикусом. Экспертиза обнаружила на нем следы крови Полякова и Ванжи, у них разные группы. Кроме того, крохотные обрывки волос, которые, смею вас уверить, тоже легко поддаются идентификации… Нанеся удар кастетом Ванже, вы выглянули в кухонное окно, увидели участкового инспектора Худякина и сбежали через другое окно — в сад. Там вам снова повезло. Как раз шел пригородный поезд, на повороте он тормозит, вы прыгнули на подножку вагона. На привокзальной площади сели в автобус, который идет на Чапаевскую. Мой коллега, следователь Ремез, таким способом добрался из Тимирязевского переулка до вашего дома за сорок минут. Это в том случае, если не брать на вокзале такси. Неудивительно, что в тринадцать часов вас на самом деле видели на Чапаевской с собакой. Вы пытались создать иллюзию алиби.

Котов сменил в магнитофоне кассету и продолжал:

— Все эти подробности я рассказываю вам, чтобы вы поняли: следствию известен чуть ли не каждый ваш шаг, отпираться бесполезно. В ночь же на 22 июня вы еще раз хотели проникнуть в дом Полякова. Помешал милиционер. Что вы хотели там найти? Отвечайте, наконец!

— Скажу… — Квач дышал так, словно только что пробежал стометровку. — Все было так, как вы рассказали. Вы словно присутствовали там… — Он судорожно вздохнул. — Мы поссорились с Поляковым. Была бы причина, а то ведь из-за какой-то мелочи. И выпили немного, тем более что ему на работу нужно было, а вишь… Ударил он, а у меня кастет в кармане, я не стерпел… Видно, в запале перестарался. Ну а потом… потом вспомнил, как Поляков хвалился, будто бы привез с Севера самородок золота. Жаловался — не может реализовать. Раз уж так вышло, подумал: почему бы и не взять? Полякову это золото теперь ни к чему, да и никому больше он о нем не рассказывал. Напрасно искал. А тут ваш лейтенант. Принесло же его! Клянусь, я не хотел убивать его! Я был в безвыходном положении. Ну, отпустил бы я его с миром, а Полякова нашли — тут мне и крышка. Хотя и теперь…

Квач безнадежно махнул рукой, снял пенсне и принялся краешком платка вытирать лицо.

— Верите, признался и словно легче стало. — Он вздохнул. — Не жил эти дни, а мучился. Все проклял! Скажите: а лейтенант… живой?

Котов глянул на Бондаря. Тот кивнул.

— Живой, — сказал Котов. — Выкарабкался с того света. Надеялись, что умер?

Глаза арестованного вспыхнули и погасли.

— Вы обо мне совсем, как о звере, думаете.

— А вы и есть зверь! — не выдержал Ремез. — Злой и беспощадный. Вы были уверены, что убили Ванжу. Иначе бы давно бежали из города. Вам казалось, что вы недосягаемы, все концы спрятаны в воду. А лейтенант выжил.

— И не золото вы искали у Полякова, гражданин Квач, — проговорил Котов. — Никакого самородка у Полякова не было. Мы знаем, что вы искали.

— Золото! Золото! — истерично закричал Квач. — Я же признался! Я все сказал! Что вы от меня хотите? Ненавижу! Будьте вы прокляты!

Бондарь поднялся и медленно подошел к арестованному. Тот побледнел:

— Не бейте меня, не бейте! Я протестую!

— Успокойтесь! — с презрением сказал Бондарь. — Плохо вы думаете о советской милиции. У нас не бьют. Это у вас били, казнили, стреляли и вешали. Разве не так, господин Нарыжный?

Квач с ужасом смотрел на него. С побелевших губ сорвался шепот:

— Вы… вы кто?

— Вот что вы искали! — Бондарь резким движением поднес к глазам арестованного найденный в дупле снимок. — Вы хотели во что бы то ни стало уничтожить кричащее доказательство вашей принадлежности к гитлеровской зондеркоманде. Не остановились перед убийством! Поляков был не промах, этим снимком он держал вас в руках. Так или не так?

— Так! Так! Дайте воды… Воды! — Зубы стучали о стакан. — Я расскажу… Все! Потом, потом… Мне холодно.

Журавко, который до сих пор сидел молча, обратился к арестованному:

— Один вопрос. Скажите, Квач, или как вас там… Сосновскую утопили вы?

— Я не хотел… Клянусь, я не хотел! Он вынудил меня, он держал меня за горло. Вот мое терпение и лопнуло! Оттуда еще никто не возвращался, правда же? — Квач истерично хихикнул. Его трясло. — Оттуда он меня уже не достанет. Дудки! Ха-ха-ха…

— Страшный человек, — глухо сказал Журавко, когда за арестованным закрылась дверь. — Все-то он, видите ли, не хотел. Да за одну Сосновскую… — Полковник отвернулся к окну.

Бондарь пожал руки следователям:

— Поздравляю, товарищи! Нарыжного искали — зондеркоманда действовала в районе столицы республики, — но следы этого изменника Родины казались потерянными. Умело маскировался… Именно из таких, готовых на все, гитлеровцы и вербовали себе помощников. Как были они уголовными преступниками, так и остались ими до конца. Так же, как и их хозяева. Завтра вы еще раз допросите его, уточните детали. Далекого прошлого можете не касаться, это уж наша забота. А сейчас давайте прослушаем всю запись сначала. Не возражаешь, Сергей Антонович?