— Опять плохо себя ведет, да?

— Да нет, просто ведет себя как Хильер. Сейчас вот демонстрирует перед прессой Уинстона, как породистого жеребца.

Хелен подняла на него глаза.

— Ты сердишься на него, да? На тебя это не похоже; ты же умеешь смотреть на вещи философски. Или это из-за Барбары? Из-за того, что Уинстона повысили вместо нее?

— Со стороны Хильера это было подло, но мне следовало это предвидеть, — сказал Линли. — Он мечтает избавиться от нее.

— До сих пор?

— И конца этому не видно. Хелен, я ведь так и не понял пока, что нужно делать, чтобы ее защитить. Даже теперь, получив на время полномочия суперинтенданта, я в растерянности. Уэбберли умеет разбираться с такого рода ситуациями, мне до него так далеко.

Она освободилась из его объятий и подошла к шкафу, вытащила оттуда кружку, наполнила ее обезжиренным молоком и поставила в микроволновку.

— У Малькольма Уэбберли, дорогой, есть одно важное преимущество: он родственник сэра Дэвида. Это обстоятельство не может остаться без внимания в случаях разногласий между ними.

Линли буркнул в ответ что-то невнятное, то ли соглашаясь, то ли нет. Он наблюдал, как его женушка достает из микроволновки теплое молоко и размешивает в нем ложку меда. Он сам тем временем допил кофе и ополаскивал чашку в раковине, когда в дверь позвонили.

Хелен отошла от стола со словами:

— Боже мой, кто в такую рань… — и перевела взгляд на настенные часы.

— Это Хейверс, должно быть.

— Так ты действительно идешь на работу? В половине пятого утра?

— Нам нужно съездить в Бермондси. — Линли вышел из кухни; Хелен, с чашкой молока в руке, последовала за ним. — На рынок.

— Неужто хочешь купить что-нибудь? Низкая цена — это хорошая цена, и ты же знаешь, я сама никогда не откажусь от выгодной покупки. Но все-таки должны же быть какие-то рамки. Подожди хотя бы, пока солнце встанет. Линли против воли засмеялся.

— А ты с нами не хочешь прокатиться? Вдруг отыщешь бесценную фарфоровую вещицу за двадцать пять фунтов? Или Питера Пауля Рубенса, который притаился под слоем двухсотлетней грязи и под портретами любимых кошечек кисти шестилетнего мальчугана, датируемыми прошлым веком?

Он прошелся по мраморным плитам вестибюля и распахнул дверь, за которой стояла Барбара Хейверс — в вязаной шапке, натянутой до самых глаз, и застегнутой на все пуговицы куртке на коренастом теле.

— Если вы поднялись, чтобы проводить мужа, то медовый месяц явно затянулся, — заметила Хейверс, обращаясь к Хелен.

— Его провожают мои дурные сны, — ответила Хелен. — И общая тревога о будущем, как он считает.

— Вы еще не решили, что делать с крестильными шмотками?

Хелен посмотрела на Линли.

— Неужели ты про это рассказал ей, Томми?

— Это был секрет?

— Нет. Но это же так глупо. Сама ситуация, а не то, что ты про нее рассказал. — И Хелен снова обратилась к Барбаре: — Возможно, в детской скоро возникнет небольшой пожар. К огромному нашему сожалению, он повредит оба комплекта крестильных одежд до неузнаваемости. И они уже не будут подлежать восстановлению. Как вам такая идея?

— По мне, так отличный выход, — сказала Хейверс — Зачем искать родственный компромисс, если можно устроить поджог?

— Вот-вот, и мы так подумали.

— Все лучше и лучше, — сказал Линли. Он обнял жену за плечи и поцеловал ее в висок. — Запрись на все замки, — заботливо велел он. — И возвращайся в постель.

— Больше не надо приходить в мои сны, молодой человек, — сказала Хелен своему животу. — Побереги мамочку. А вы, — обратилась она к Линли и Барбаре, — берегите себя. — И закрыла за ними дверь.

Линли подождал, пока все запоры и замки не щелкнут как положено. Рядом с ним Барбара Хейверс прикуривала сигарету. Он неодобрительно на нее посмотрел.

— Еще нет и пяти утра, Хейверс! — сказал он. — Даже в худшие свои дни я не опускался так низко.

— Вы в курсе, сэр, что нет на свете хуже лицемера, чем обращенный курильщик?

— Я в это не верю, — ответил он, направляя свой маленький отряд в сторону переулка, где находился его гараж. — Пустая демагогия.

— Ничего подобного, — убеждала его Хейверс. — Проводились специальные исследования. Даже завзятые марии магдалины, вдруг почувствовавшие тягу к монашеской жизни, и гроша ломаного не стоят по сравнению с вами, бывшими курильщиками.

— Я думаю, дело в том, что мы, как никто другой, осознаем весь вред, причиняемый курением.

— Скорее, дело в вашем желании распространить свое несчастье на всех остальных. Бросьте, сэр. Я знаю, вам хотелось бы вырвать у меня из рук сигарету и скурить ее — до самого фильтра. Сколько вы уже протянули без единой затяжки?

— Так долго, что точный срок уже и не назову.

— Ага, как же, так я и поверила, — произнесла она, глядя в небо.

Они стартовали в благословенный для Лондона ранний час: на улицах почти не было машин. По этой причине они мигом пронеслись через Слоун-сквер по «зеленому коридору» и менее чем через пять минут уже увидели огни моста Челси и высокие кирпичные трубы электростанции в Баттерси, которые вздымались в угольное небо на другом берегу Темзы.

Вдоль набережной Линли выбрал такой маршрут, чтобы удержаться на этом берегу реки до последнего момента, — эти районы ему были лучше известны. И здесь было мало транспорта — пока, — лишь несколько такси промчались навстречу, спеша в центр города, да еще с десяток фургонов выехали — развозить товары по магазинам. И так, не пересекая реку, они добрались до массивной серой громады Тауэра, а там было уже совсем недалеко до рынка Бермондси, только проехать немного по Тауэр-Бридж-роуд.

В свете уличных ламп, ручных фонариков, гирлянд, развешанных на некоторых прилавках, и других источников иллюминации сомнительного происхождения и низкой мощности торговцы завершали подготовку к встрече покупателей. Их день вот-вот начнется — рынок открывается в пять часов утра, а к двум часам дня от базарного шума и суматохи не останется и следа, — поэтому они торопились поскорее завершить установку тентов и столов, которые создавали торговое пространство. В темноте вокруг них ждали своего часа коробки с несметными сокровищами, привезенные на тележках. А тележки, в свою очередь, были извлечены из фургонов и машин, заполонивших соседние улицы.

В торговой зоне уже собирались покупатели, желающие первыми пройтись между прилавками. А на прилавках можно было найти все, от расчесок до сапог на высоком каблуке. Ранних покупателей вроде бы никто не удерживал от стремления броситься по торговым рядам, однако лица продавцов яснее ясного говорили, что клиентам не будут рады до тех пор, пока все товары не окажутся разложенными под предрассветным небом.

Как и на большинстве лондонских рынков, в Бермондси каждый продавец изо дня в день занимал примерно одно и то же место. Поэтому Линли и Хейверс начали с северного края и двигались к южному, пытаясь найти кого-нибудь, кто мог бы что-то рассказать про Киммо Торна. Тот факт, что они из полиции, не обеспечил им содействия со стороны торговцев, хотя в данных обстоятельствах на это содействие можно было бы рассчитывать, ведь был убит один из их собратьев по роду деятельности. Сдержанность и немногословность обитателей рынка, вероятнее всего, можно было объяснить тем, что в Бермондси сбывают ворованные вещи. Это место, где слово «дело» часто обозначает не только бизнес, но и кражу со взломом.

Им пришлось потратить больше часа в бесплодных расспросах, прежде чем продавец поддельных викторианских туалетных столиков («Сто процентов гарантии, что это оригинальная мебель, сэр и мадам») узнал имя Киммо и, провозгласив носителя этого имени «странным пареньком, если хотите знать мое мнение», отправил Линли и Хейверс к пожилой паре в палатке с серебряными изделиями.

— Вам надо поговорить с Грабински. Их место вон там, — сказал он, указывая направление. — Они вам расскажут, что за тип был этот Киммо. Чертовски жаль, что с ним такое приключилось. Читал про него в газете.