Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Лида медленно подошла к нему и остановилась в двух шагах.

— Папа, ты без меня не соскучился? — спросила она.

— Вот тебе и раз!..

— А я почему-то соскучилась, — сказала она, садясь на ручку кресла и обнимая отца.

Он внимательно посмотрел на дочь и положил на стол рукопись, которую читал перед ее приходом.

— Набегалась досыта?

— Да. Устала очень.

— Что ты собираешься делать вечером?

— Не знаю.

— Поедем в Филармонию, — предложил отец. — Что-то захотелось встряхнуться, музыку послушать. Засиделся.

— Это неплохо. Давай отчалим в Филармонию!

— Что сделаем?

— Отчалим, — повторила Лида и расхохоталась. — Так моряки, кажется, говорят.

— Что это за настроение у тебя сегодня?

— Ты же ученый, папа. Ты все на свете изучил и должен знать, что настроение у меня должно быть чудесное… Только вот устала, ноги прямо чужие… отнялись. Я пойду полежу.

— А в Филармонию-то… это самое… «отчалим»? Надо же билеты заказать…

— Закажи, — сказала Лида на ходу.

Она прошла в свою комнату и со счастливым смехом растянулась на диване.

САМОКРИТИКА

Темно-русые волосы Василисы Антоновны серебрит седина, но выглядит она значительно моложе своих лет. Впрочем, годами ее мало кто интересуется и знают о них только в канцелярии. Одета она всегда в черный костюм, держится прямо, ступает твердо и не спеша.

Ученицы относятся к Василисе Антоновне с большим уважением и ценят как требовательную и справедливую преподавательницу. Она прекрасно знает свой предмет, и, как правило, математику в старших классах любят.

Отношения с людьми — как с учителями, так и с ученицами — у Василисы Антоновны деловые, сдержанные, и когда кто-нибудь дает ей характеристику, то обычно говорит: «Она внимательный человек».

Василиса Антоновна действительно была внимательна к людям, но ни сердечности, ни теплоты, ни участия в личных делах она никогда не проявляла. Многие считали, что школа для нее только место службы. На совещания она являлась точно к назначенному часу, просиживала до конца, но выступала только по вопросам, имеющим отношение к ее предмету.

Отчетный доклад Софьи Борисовны она прослушала с обычным для нее вниманием и хотя выступать не собиралась, но на всякий случай записала некоторые цифры и проценты, относящиеся к преподаванию математики.

Собрание протекало спокойно. Выступавшие говорили о нагрузках, о распределении часов, о партийной учебе, избегая при этом называть фамилии, или, другими словами, «не касались личностей». Критика и самокритика не пользовались особым успехом среди учителей. Не хотелось портить отношений, а к тому же постановление партии, в котором запрещалось учащимся подвергать критике и обсуждать действия учителей, хотелось понимать гораздо шире.

Василиса Антоновна смотрела на представителя райкома, сидевшего напротив, и всей душой сочувствовала ему. У нее и самой от скуки несколько раз сводило скулы, и она с трудом сдерживала зевоту. Казалось что собрание подходит к концу, когда слово взял. Константин Семенович:

— Товарищи! Я человек новый, и мне трудно что-нибудь прибавить к тому, что здесь говорили выступавшие, — начал, как всегда спокойно, Горюнов, но по тому, как он нервно перекладывал листочки бумаги, все чувствовали, что Константин Семенович волнуется. — Однако есть вопрос, о котором почти никто не говорил и который, как мне кажется, должен волновать нас больше всего… Годы войны и ранение оторвали меня от школы, и мне казалось, что когда я вернусь на работу, то найду много перемен, найду большой сдвиг. Собственно говоря, так оно и есть. Предметные программы упорядочены, учебники заметно усовершенствованы, и появилось много методической литературы. Но в то же время школу захлестывают инструкции, указания, распоряжения, предложения. Кто-то, очевидно, убежден, что этот бумажный поток должен отразить большую заинтересованность и заботу о школе со стороны некоторых учреждений. Об этом следовало бы поговорить отдельно и принять какие-то меры… Как-то охладить эту пылкую любовь к циркулярам. — Он окинул взглядом улыбающиеся лица и продолжал; — Нашел я еще одну существенную перемену. Раздельное обучение. Эта мера сильно изменила лицо школы. Устранив одни недостатки, она породила: другие и поставила целый ряд сложных вопросов перед нами. Естественно, что появились сторонники и противники раздельного обучения… О целесообразности раздельного обучения и педагоги и родители спорят страстно и горячо до сих пор. Но мне кажется, что в этом споре мы топим другой, более важный вопрос… Вопрос коммунистического воспитания детей. Вот куда следует направить всю педагогическую страсть, всю горячность, весь темперамент, способности, опыт и. самокритику.

Партия, правительство и весь народ ждут от нас большой работы в этом направлении… А что мы делаем? Очень мало, товарищи! Доклад Софьи Борисовны и выступления это доказывают. Я ждал, что половину доклада наш секретарь посвятит вопросу воспитания «человека в человеке» или, вернее, «коммуниста в человеке»…

Константин Семенович нагнулся к столу, переложил листочек, выпрямился и снова заговорил:

— Никого из нас не может удовлетворить, конечно, состояние теории воспитания в советской нормальной школе. В этом вопросе по-прежнему чувствуется какая-то самодеятельность, и воспитательская работа лежит на совести отдельных педагогов. Мне кажется, что в нашей школе нет единой линии, нет единства требований, строго говоря, нет школьного коллектива в высоком понимании этого слова… Почему это происходит? Как это преодолеть? На эти вопросы я и надеялся найти ответ в докладе секретаря…

— Как это нет единой линии? — с недоумением спросила Софья Борисовна.

— А разве среди учителей совсем исчезло мнение, что детей воспитывает семья, а школа обязана дать им только образование? — ответил вопросом на вопрос Константин Семенович.

— Есть такое мнение! — громко подтвердила Василиса Антоновна.

— Таким образом, мнение плохого чиновника старой школы благополучно перекочевало к нам, а вы спрашиваете: «Как это нет единой линии?» А скажите, разве среди нас нет таких педагогов, которые до сих пор смотрят на детей, как на «объект воспитания»?

— Как на подопытных кроликов, — прибавила Василиса Антоновна.

— Вот именно, — согласился Константин Семенович: — И разве такие педагоги не держат в запасе набор средств, приемов, мер воздействия, педагогических в кавычках фокусов и других трафаретов, которые они применяют в подходящих, по их мнению, случаях, не сообразуясь ни с характером детей, ни с обстановкой, ни с общими задачами…

— Но ведь человек — предмет воспитания! — раздался за спиной чей-то женский голос.

«Человек как предмет воспитания» — так назвал Ушинский свой педагогический трактат, но говорившая выделила слово «предмет» и, тем самым, извратила смысл.

— Это, видимо, и сказал «предмет», а поэтому я даже не знаю, что ответить, — добродушно заметил Константин Семенович, и все засмеялись. — Возвращаюсь к вопросам воспитания. Почему в школе до сих пор иногда живет скептическое отношение к Макаренко? И не только среди старых учителей, но и среди молодых, недавно окончивших педагогические вузы? Правда, иные скептики говорят: «У Макаренко — интернат, а у нас папаши, мамаши, да еще и улица»… Возражение это не оригинальное и, прямо скажем, с пе-до-ло-ги-ческим душком, — раздельно произнес Константин Семенович. — А знаете, что я выяснил, товарищи? Скептики просто-напросто не знают Макаренко. Конечно, они читали «Педагогическую поэму», «Флаги на башнях», а кое-кто и «Книгу для родителей»… Нельзя советскому учителю не знать таких произведений. Но читали они их не задумываясь, как беллетристику. А если говорить о теоретических работах Макаренко, о его выступлениях, лекциях, статьях, то этого большинство учителей просто не знают. А ведь таких скептиков немало и даже среди нас, коммунистов. Само собой разумеется, что открыто они не выступают, сопротивляются молча, но что же получается в результате, товарищи? Здесь я должен сослаться на Ушинского.

64
{"b":"116675","o":1}