— Нам известно, — медленно продолжал Коваль, — что в ночь на шестнадцатое, в двадцать три часа, вы ушли из дому и вернулись только под утро.

Шефер помолчал минутку, думая о чем-то своем, потом его грузная фигура выпрямилась, плечи поднялись, и он что-то резко бросил лейтенанту Габору. Тот перевел:

— Я уже сказал, что ночевал дома. У меня есть свидетель!

Ковалю не хотелось втягивать в разговор Коповски, он ведь обещал старику сберечь его инкогнито, но тут подумал, что без очной ставки не обойтись. Поведение Шефера было не в его пользу. Действительно, зачем скрывать, что поссорился с женой и — лишь бы ей насолить — бродил по ночным улицам? Но почему Агнесса умоляла: «Ты этого не сделаешь, Эрнст! Ты пожалеешь меня и детей!»? Видимо, речь шла о чем-то плохом, о каком-то темном деле, и жена пыталась его удержать.

Что же это могло быть среди ночи, как не хождение к сестре с небезопасным намерением? Иначе зачем и самому Шеферу, и Агнессе скрывать этот эпизод?

— Ваших детей шестнадцатого не было дома? — спросил Коваль, чтобы не делать в разговоре слишком больших пауз. Он знал, что и холостой сын Шефера, и его замужняя дочь, которая гостила у родителей, за два дня до этого уехали во Львов. И сын вернулся домой только двадцатого июля.

— Да. Не было. Вы это знаете, — спокойно ответил Шефер.

«У него крепкие нервы, — подумал подполковник, поворачиваясь всем корпусом к небольшому железному сейфу, стоявшему в углу, за его спиной. — Показать ему перстень?»

Он открыл грубую дверцу сейфа и достал оттуда небольшой предмет в розовой промокашке из школьной тетради. Медленно развернув бумагу, положил на стол массивный серебряный перстень с большим, в форме полумесяца сапфиром, мерцавшим синеватым пламенем. Казалось, внутри этого прозрачного камня скрыта миниатюрная лампочка.

Эрнст Шефер побледнел, втянул голову в плечи. Завороженный таинственным блеском камня, не мог отвести от перстня испуганного взгляда.

Наступила длительная пауза. Лейтенант Габор тоже загляделся на это чудо и не услышал вопроса Коваля.

— Вам знакома эта вещь? — подполковник вынужден был повторить. — Переведите, Габор!

Подполковник, конечно, заметил растерянность Шефера — здесь не нужен был и его опыт, чтобы сделать вывод, что с перстнем у мясника связаны не очень-то приятные воспоминания. И Коваля, как это часто бывало в работе, охватило чувство, что нежданно-негаданно найдена архимедова точка, на которую можно опереться. Словно священнодействуя, поворачивал подполковник перстень, рассматривая его и лихорадочно думая, как лучше использовать эту с неба упавшую удачу.

— Ваш перстень? — спросил он Шефера в упор.

Мясник поднял на него мутный взгляд.

— Унмёглих,[3] — прошептал он по-немецки. — Это невозможно… — вырвалось у него по-русски. — Как попал он сюда?

— Перстень ваш? — Ковалю пришлось повторить вопрос.

Кровь постепенно прилила к щекам Шефера. Взгляд его стал осмысленным, но страх, как и раньше, еще гнездился в глазах.

— Как он попал к вам?

— Вы не ответили на мой вопрос, — напомнил подполковник.

Шефер уже полностью овладел собой.

— Унмёглих, — снова прошептал он еле слышно. — Разрешите взглянуть.

Коваль протянул ему перстень.

Наблюдая, как осторожно берет его мясник, как пристально рассматривает, примеривая на свой палец, Коваль убедился, что на этот раз интуиция ему не изменяет.

— Не подделка, — с легкой иронией заметил он.

— Это привидение! — тяжело вздохнул Шефер. — Страшно, когда привидения оживают.

— Разве это возможно? Действительно оживают? — с напускной наивностью спросил Коваль. — По-моему, нет.

— До этой минуты и я так думал, — снова вздохнул мясник, продолжая вертеть перстень в руках и рассматривая его так и эдак.

— А теперь?

Шефер промолчал.

— Все-таки вы не ответили на вопрос — это ваша вещь?

Шефер отрицательно покачал головой.

— Но вы и раньше видели этот перстень?

Мясник кивнул.

— У кого?

— Где вы взяли его? — опять спросил Шефер.

— В доме вашей сестры. Где же еще?

— Так, — произнес Шефер после паузы и сжал губы. Потом подумал и добавил: — Конечно же не в тайнике.

— Почему вы так уверены в этом?

— Я так и думал, — отвечая каким-то своим догадкам, сказал Шефер.

Коваль не перебивал. Ждал, чтобы подозреваемый сам разговорился. Так он больше расскажет, чем отвечая на вопросы.

Постепенно создалась более доверительная атмосфера, чем в начале допроса, и Шефер заговорил на ломаном русском языке:

— Это мой перстень. Он был моим. Но… Это — наша фамильная реликвия, которая передавалась по мужской линии. Его носил на руке мой дед, потом отец. Должен был носить я. Но после смерти отца, который жил вместе с Катарин и зятем, сестра сказала, что перстень пропал. Да простит меня господь, — вздохнул мясник, — сама она была очень жадная, а тут еще и муж у власти. Поэтому я так удивился, увидев его в ваших руках. Я ведь тогда поверил сестре.

Объяснения Шефера представлялись правдоподобными. После заявления Коповски об отсутствии алиби у единственного наследника (ох это вечное «кви продест»!), Коваль надеялся, что вышел на прямую тропу. Но, видно, долго еще придется плутать окольными стежками.

— Ваша фамильная драгоценность? — произнес подполковник. — Так, так. А почему вы решили, что мы взяли ее не из тайника? Какой тайник вы имели в виду?

Эрнст Шефер прикрыл глаза. Губы его зашевелились, словно искал он нужные слова, едва сдерживая случайные, рискованные, которые могли бы сорваться с языка. Морщины на переносице сошлись.

Коваль терпеливо ждал.

— Ну, так просто, — наконец нарушив молчание, сказал Шефер. — Вырвалось. Нашли, и все. Ясно, что в доме. А где Катарин раньше прятала, не знаю. Если бы знал, может быть, давно забрал бы. — Мясник снова сделал небольшую паузу, потом добавил: — Разрешите все-таки спросить, где именно вы его взяли?

Коваль колебался. Из опыта он знал, что информация — самое главное, чего не хватает преступнику, чтобы запутать следствие. Преступнику известно все о преступлении и почти ничего из того, что происходило на месте преступления потом, какие собраны доказательства, как ведется розыск и расследование. А следователь или оперативник, собственно, для того и ведет расследование, чтобы воссоздать неизвестную картину преступления, выяснить его мотивы и установить личность преступника.

Таким образом, давая информацию Шеферу, можно навредить делу.

— Перстень найден в гостиной, — сказал подполковник, решив, что преступнику такая информация ничего не даст.

— Убийца мог выронить из рук перстень в темноте, — заметил мясник.

Коваль не сказал, что перстень нашли под диваном. Догадка Шефера кое о чем свидетельствовала. Мясник говорил или как человек, который хорошо знает событие, или как способный на озарение.

— Возможно, убийца не заметил сгоряча, что это дорогая вещь. Впопыхах.

Шефер опустил голову и смежил веки.

Когда мясник снова поднял голову, Коваль спросил:

— Почему вас интересует, где именно найден перстень?

— Этот перстень… — тяжело вздохнул Шефер, — этот перстень… — повторил он. — Только теперь ясно понимаю, как она меня обокрала. Милая сестрица! Этот перстень стоит хороших денег. А сказала, что его нет.

— Может быть, хотела подарить своему мужу, Карлу.

— Не знаю.

Отвечая на вопрос, мясник с волнением наблюдал, как Коваль заворачивает перстень в промокашку, чтобы спрятать в сейф.

— Лучше бы в замшу.

— Промокательная бумага тоже годится, — сказал Коваль, запирая сейф.

Шефер только вздохнул и развел руками: мол, к сожалению, он пока еще не хозяин этого перстня.

— Вернемся к делу, гражданин Шефер, — сказал Коваль. — Не вспомнили, где были в ночь на шестнадцатое июля?

Опять пауза.

— У вашей сестры был нож, которым Андор Иллеш резал свиней?