Никки обошла всех женщин, делая поправки и нанося последние штрихи, и вот, наконец, она окинула своих учениц критическим взглядом и нашла, что конечные результаты не так уж плохи, да и женщины были весьма довольны, особенно получив возможность взглянуть на себя в маленькое зеркальце, пущенное по кругу. Заключительным аккордом явился мускусный одеколон, которым Никки слегка мазнула кого за ушком, кого по шейке или груди, и женщины гордо — жаркой поступью, как Никки это называла, — покинули салон собирать дань комплиментов с потрясенных женихов и мужей. Никки со своей стороны надеялась, что женихи и мужья не разочаруют преобразившихся женщин и уж тем более не прибьют. Меньше всего ей хотелось, чтобы сегодня, омрачая праздник, здесь и там вспыхивали очаги семейных ссор.
Но все обошлось. Более того, мужчины пришли в восторг от нового облика своих жен. Самое замечательное, однако, что всех их растревожил чувственный аромат, исходивший от женщин. Хотя это выглядело немного неприлично, но многие мужчины, как заметила Никки, стояли и при всем честном народе обнюхивали своих жен, тыкаясь носами в шеи и груди. В это время к ней подошел Серебряный Шип, принюхался и сказал:
— Как ты аппетитно пахнешь. Так и хочется тебя съесть.
Переваривая, сей комплимент, Никки не могла не хихикнуть.
— Если бы ты знал, из чего создается этот одеколон, твой аппетит вмиг пошел бы на убыль.
Брови его выгнулись в молчаливом вопросе.
— Из желез скунса, — без всякого выражения сообщила она. — Я не знаю подробностей этого процесса, но мне точно известно, что пахучая основа парфюмерных изделий добывается из мускуса, содержащегося в яичках определенных животных, и скунса в том числе.
— Ты меня разыгрываешь! Она покачала головой:
— Нет, я говорю совершенно серьезно.
— Но как это может быть? Про скунса трудно сказать, что он приятно пахнет. Даже я со своими магическими силами не смог бы извлечь из него столь сладостный запах.
Лицо его выражало смущение, недоверие и вообще было расстроено.
— Я уже сказала, что не знаю, как это делается, знаю только, что это делается. — Она сочувственно похлопала его по плечу. — Не пытайся понять. Просто наслаждайся приятным ароматом.
— Не было бы ничего легче, — уныло проговорил он, — если бы мне, нюхая твою шею, удалось отделаться от мысли, что я с таким же успехом мог бы сунуть свой нос в задницу скунса.
Никки с приятностью обнаружила, что лишь немногие из вечерних танцев имели однополый уклон, исполняясь или только мужчинами, или только женщинами, по большей же части мужчины и женщины танцевали вместе. Были танцы с относительно простым шагом. Иные казались более замысловатыми. Некоторые она разучивала еще в детстве, правда, несколько в иных вариациях. Один очень походил на банни-хоп, действительно напоминая кроличьи прыжки. Другой — просто какие-то сплошные хоки-поки, танцевальные пустячки. А третий имитировал детскую игру в ручеек. Много танцевали, выстроившись в линию. Этот тип танца варьировался, переходил от медленного приятного темпа к быстрому и суровому, следуя ударам барабана и командам ведущего танцора. Иногда линии разбивались на пары, танцующие то выстраивались в затылок друг другу, то поворачивались лицом к лицу.
Из тех танцев, в которых участвовали одни женщины, Никки больше всего понравился дав-данс — танец голубки. Из парных танцев, где она танцевала с Серебряным Шипом, больше всего раз веселил ее стирэп-данс — танец стремени, называемый так потому, что женщина обнимала партнера за шею, а левой ногой вставала на его ногу, которая действительно в этом случае являлась чем-то вроде стремени. Затем, соединившись в этой неуклюжей, треногой позиции, танцоры следовали вокруг танцевальной площадки против часовой стрелки, пары время от времени останавливались и должны были по очереди крутануться вокруг своей оси. С таким множеством пар, не подходящих друг другу ни по весу, ни по росту, все это выходило уморительно смешно. Иные пары спотыкались, чуть не падая, другие натыкались на них и падали, получалась куча-мала. Во всем этом было много здорового добродушного веселья, хихиканья и ржания.
Но самое большое впечатление произвел на Никки один танец, в котором, правда, она не участвовала по причине его особой замысловатости. Это был шони-данс — зрелище столь прекрасное и исполненное такой грациозности, что на глаза Никки навернулись слезы. Ни одна балетная труппа не смогла бы выказать более элегантности, чем эти танцоры шони с их размашистыми и текучими движениями. Тогда же Никки решила, что она попросит Конах научить ее этим па и движениям, попрактикуется и на следующем празднике обязательно примет участие в этом прелестном танце.
Около двух часов пополуночи церемониальный барабан смолк, но танцоры продолжали двигаться под аккомпанемент заменивших барабан певцов, а также флейт и трещоток, сделанных из черепаховых панцирей. Чувствуя, как слипаются веки, и туманится сознание, Никки все чаще склоняла голову на плечо Торна. Время от времени он оставлял ее, один раз ходил в вигвам за одеялом, а потом несколько раз вставал в круг танцующих. Наконец, когда восходящее солнце окрасило небо в нежные палевые, розовые и золотистые тона, вернулся барабанщик и дал сигнал к окончанию танцев. В заключение исполнялся Утренний танец, в котором могли принять участие лишь те, кто протанцевал всю ночь напролет.
Серебряный Шип охватил Никки за талию и поставил на ноги.
— Пойдем, любовь моя. Раздели со мной последний танец.
— Но я ведь дремала, — зевая, сказала она. — Значит, мне не положено.
— Нет. Другие тоже спали. Не обязательно танцевать обоим, достаточно, если танцует один из пары.
— Ох, ну… Тогда пойдем.
Она поплелась за ним и вступила в танец, думая о том, что без его поддержки вряд ли устояла бы на ногах, просто шлепнулась бы вниз и заснула. В конце концов, она остановилась и стояла на одном месте, едва поднимая то одну ногу, то другую.
— Танец спящих, — проворчала она.
Ее и саму удивило, что она, спотыкаясь и волоча ноги как большая тряпичная кукла, все-таки дотанцевала этот танец. По окончании танца раздались громкие крики людей, прославляющих успешное окончание ритуального празднества. Ослабевшие, но радостные, все начали расползаться по вигвамам, куда их манили желанные постели.
Никки повернулась во сне. Рука ее вытянулась в поисках мужа, но наткнулась лишь на угол отброшенного одеяла, уже достаточно холодного, чтобы понять: Серебряный Шип покинул супружескую постель давно. Она приоткрыла глаза, приподнялась на локте и осмотрелась. В вигваме его не было. Странно, куда он мог пойти? Может, отправился верхом по каким-то своим делам или начал строить очистительный вигвам?
Никки решила поспать еще, но, взглянув на часы, поняла, что уже за полдень. Если не встать; сейчас, ночью трудно будет заснуть. Протерев глаза, она взглянула на руки и, увидев на них следы туши для ресниц, вспомнила, что легла спать, не сняв с лица косметику.
— Почти сутки под гримом! — ужаснулась она. — Надо скорей бежать к девочкам, да сторонкой, сторонкой, чтобы не быть посмешищем!
Как-то там ее вчерашние ученицы? Быстро' одевшись, она поспешила к заливчику, к этой природной купальне, где и встретила чуть не всех женщин. Каждая — с черными кругами под глазами, в целом они напоминали стайку встревоженных енотов.
— Ох, леди, простите меня, — извинилась Никки. — Я должна была предупредить вас вчера, что тушь на ночь надо снимать, иначе она размажется по лицу.
К ней даже и обернулись не все, и Никки спросила себя, что творится с этими женщинами? Не поймешь, действительно ли они чем-то напуганы и раздражены или это лишь обман зрения, возникший благодаря их чумазым лицам. Никки начала расстегивать платье, готовясь к утреннему купанию, но Меласса остановила ее:
— Нет, Нейаки. Сегодня мы не купаемся, солдаты в деревне. Побрызгай на одежду, вымой лицо и руки, но не раздевайся совсем. Мы не знаем, может, один из них или даже несколько спрятались где-нибудь поблизости и подглядывают за нами. И поодиночке сегодня ходить не стоит. Все время будь рядом с другими, чем больше нас соберется, тем лучше.
