Заячкин сел за табуляторный стол. Поставил справа от себя кофейник с горячим кофе, слева — термос с холодным нарзаном. Расстегнул воротничок, повыше подтянул сатиновые нарукавники и отстучал на табуляторе первую строчку.

Он постарался измерить и оценить все свои достоинства и недостатки, каковые могли быть замечены Викой. Он старался не упустить ничего, но и не стремился, прибавить лишнего. Он определил сумму своей внешности, сравнивая себя с классическим эталоном — Аполлоном, что в Бельведере, с киноактером Отто Фишером (который нравился Вике) и с Михаилом Козаковым (который нравился Заячкину). Греческому богу Заячкин выдал высшую сумму — сто единиц. Себя он оценил в десять.

Он работал долго и обстоятельно, и наконец его математический портрет был готов. Заячкин вытащил из табулятора ленту и с мрачным любопытством оглядел длинную колонку из нулей и единиц.

Составить программу Вики было труднее. Однако он кропотливо, по крохам собрал все, что знал о ней, что думал; прихлебывая то из кофейника, то из термоса, он разложил всю информацию по полочкам табулятора.

Потом закодировал свои с ней отношения.

Это оказалось самым трудным. Заячкин долго не мог найти математического эквивалентна единственному поцелую, которым они неожиданно обменялись по пути о первомайского вечера. Шли, шли, потом сели на скамейку и поцеловались… Он вспомнил, как это было, вспомнил, как Вика вдруг тоже потянулась к его губам, как у него гулко застучало сердце и в этом гуле исчезло все: и аллея в парке, и скамейка, и темные деревья вокруг… Заячкин шумно вздохнул и оценил поцелуй в двадцать единиц. Потом отхлебнул из термоса и решил, что тогда Вика просто была под настроением — она выпила бокал шампанского на вечере, — и убавил десять единиц.

Наконец программы были готовы.

Заячкин заложил их в машину и решительно — как бросаются в холодную воду — нажал клавишу главного включателя. Мелодичным звоном «САМА-110» сообщила, что программа ею освоена, что вопросов она не имеет, и деловито загудела, помигивая красными глазками неонок…

Вика подумала, что, наверное, она-таки хорошая дура. Надо было сообразить — поехать в такой компании за город!..

Ей уже до смерти надоел и Савченко, и все его шумные приятели. Она потихоньку отошла в сторону, незаметно скрылась за деревьями и побрела в глубь леса, пока за спиной не затихли вопли транзистора и громкие голоса.

В лесу было сумрачно и тихо, с шоссе доносилось отдаленное гудение тяжелых грузовиков. Не боясь заблудиться, Вика пересекла напрямик заросли колючих сосенок, выбралась на полянку и присела на заброшенный муравейник.

Она слышала, как Савченко где-то далеко звал ее: «Вика, Вика!» — и не откликнулась.

Почему вдруг она согласилась поехать с ним? Вероятно, от обиды на Заячкина…

Хотя, если бы сейчас там, в лесу, звал ее он, Заячкин, она не пряталась бы здесь.

Да и вообще тогда все было бы иначе…

Вика вспомнила, как ей всегда хорошо было с Заячкиным. Он такой скромный и застенчивый….. Такой милый…

И такой бестолковый! Почему он не проводил ее после концерта? Она же не хотела идти с Савченко. Как плохо, когда человек недогадливый…

Вика подперлась кулачком и пригорюнилась.

Может быть, он и не собирался ее провожать, а ей только показалось. Он ни разу не сказал «люблю!», даже когда они поцеловались на скамейке в парке. Может быть… она ему вовсе не нравится?

Стало совсем тоскливо, и Вика чуть не расплакалась. Она опустила руку и сорвала большую ромашку, которая так и тянулась к ней из травы, прямо возле ее ног.

Машинально стала обрывать лепестки.

Любит… не любит…

Белые лучики падали ей на колени. Все меньше их на цветке. И все тревожнее на сердце. Вика вдруг подумала: пусть будет правдой то, что ей ответит ромашка. Невинная забава сразу же приобрела таинственный смысл. Ведь это же очень важно знать, любят тебя или нет?..

Вика все медленнее, все пугливее отрывала лепестки. Их уже совсем немного, уже можно догадаться, но ей страшно заглянуть вперед.

Любит… не любит…

Наконец на желтенькой шляпке остался один-единственный лепесток, и единственное слово замерло у Вики на губах. Она вскочила и прямо через лес бросилась к шоссе…

Заячкин сидел возле гудящей машины и смотрел, как из продолговатого отверстия сумматора медленно движется бумажная лента, на которой «САМА-110» сейчас напишет свой ответ.

Он затаил дыхание.

Под веселое подмигивание неонок решалась его судьба.

Заячкину страшно захотелось заглянуть в начало ответа, но он собрался с силами и стал дожидаться конца.

Машина щелкнула последний раз.

Погасли красные огоньки неонок. Заячкин медленно потянул к себе бумажную ленту.

На всех сорока ее порядках стояли нули.

Сорок порядков — сорок нулей.

Сорок «не любит!»

Заячкин с тупой обреченностью смотрел на бумажную ленту. Опустевшую душу медленно заполнял арктический холод.

Он слышал, как скрипнула и отворилась дверь, почувствовал, как чьи-то руки обняли его за шею.

— Дима!..

Заячкин не шевелился.

— Дима, ну не сердись. Я совсем не хотела идти с Савченко… но ты сам… я так обиделась и поехала с ребятами… Я нашла там ромашку…

— Какую ромашку? — прошептал Заячкин.

— Обыкновенную, вот она… Я ворожила: любит, не любит… Глупая, правда?.. Видишь, остался один лепесток, — любит! Это правда, Дима?.. Ну, что же ты молчишь?..

Экспериментальный Завод Высшей Кибернетики. Это были хорошие машины, но очень трудоемкие в изготовлении и поэтому предназначались для оснащения экспедиции только на особо трудные планеты. Они оказались там незаменимыми помощниками космонавтов в опасных, не по земному жестоких условиях далекого космоса.

Газеты, описывая подвиги ТУБов, частенько предоставляли им свои первые страницы…

«… Космонавты успели установить купол станции — защиту от раскаленных вихрей свирепой планеты. Экспедиционные запасы воды, пищи и кислорода подходили к концу. Люди устали безмерно, пора было покидать негостеприимную Венеру.

На планете оставался один ТУБ. На его плече был выбит порядковый номер 12. Ему не нужны были ни вода, ни пища, ни кислород.

Аккумуляторы его были заряжены полностью, двигатели работали безукоризненно, и киберлогика надежно управляла всеми его действиями. Он будет ждать прилета следующей экспедиции.

Он стоял в дверном тамбуре станции и через прозрачную стенку из защитного дельтастекла следил за отлетом корабля.

На корабле уже запустили стартовые двигатели. Четыре бело-розовых столба пламени с неистовым ревом ударили в скалистую почву планеты. Низ корабля, опоры треножника, затем и все вокруг заволокло дымно-огненное марево.

Включив поляризационные видеолокаторы, ТУБ сквозь пелену стартового пламени увидел, как корабль вздрогнул, шевельнулся, готовый подняться… и в этот миг одна из опор стартового треножника провалилась во вскрывшуюся от жара трещину.

Корабль покачнулся.

Трещина оказалась невелика, он отклонился от вертикали всего на пятнадцать градусов, но стартовать из такого положения уже не мог.

Чтобы освободить провалившуюся ногу, нужно поднять ее домкратом, но и выключать двигатель тоже было нельзя, на вторичный запуск их и прогрев не хватит горючего. Тогда космонавты окажутся в плену у планеты. А помощь с далекой Земли может запоздать…

Киберлогика ТУБа решила эту задачу в считанные доли секунды.

Он покинул защитный купол станции, включил охлаждение своего корпуса на полную мощность и вошел в огненный вихрь, бушевавший под кораблем. Метапластик корпуса ТУБа, несмотря на охлаждение, моментально нагрелся до кпитической температуры, реле защиты Включило сигнал «опасно» и подало в цепь киберлогики сигнал «назад!» Тогда ТУБ выключил защитное реле.