Ненашев собирался было меня представить, но Санечка сказала, что мы уже знакомы, и мне оставалось только подтвердить это. Затем она открыла сумку и вытащила из нее бумажный кулек.
— Ваше печенье, — сказала она Ненашеву. — Забыли у меня. Хлеб взяли, а печенье забыли.
— Ах, да! Вот растяпа! Право, не стоило беспокоиться.
— Какое же беспокойство, занесла по пути.
— Все равно, спасибо за заботу. Что бы я тут делал без вас?
Ненашев улыбался прозрачно. Я дожидался подходящего момента, чтобы уйти.
— Кому-то нужно о вас заботиться, — кокетничала Санечка. — Мужчина одинокий, занятый вечно, когда ему о себе подумать. Корова еще, возни сколько с ней: поить, кормить. Убирать опять же. Хорошо хоть доярку нашли. Не понимаю только, чего вы Машку дома держите?
— Куда же я ее?
— Выгоняли бы утром. Вместе со всеми коровами, в стадо.
— Отвыкла она у меня от коровьего общества.
— Привыкнет.
— Смотреть за ней нужно. Она у меня особенная.
— Ничего, пастух присмотрит. В стаде ей даже лучше будет.
— Чем же лучше?
— Так уж не понимаете… Теленочек у вас будет.
— Теленочек?.. — Ненашев вдруг перестал улыбаться. — Хм, теленочек…
Аналитическое устройство в голове Ненашева работало быстрее моего. Он посмотрел на меня задумчиво.
— А ведь это идея, — сказал он.
Я ничего не успел сказать.
— Н-ну! — услыхали мы рядом.
Машка выбралась из своего сарайчика — она сама могла открывать дверь. Вероятно, она слышала и поняла разговор и сейчас стояла перед нами, выставив вперед рога.
— Ах! — Санечка спряталась за Ненашева.
— Ты чего, Машка? — спросил Ненашев.
— Н-ну! — и Машка замотала головой.
— Не хочет идти в стадо, — улыбнулся Ненашев.
Даже если бы он говорил серьезно, Санечка все равно не догадалась бы ни о чем.
— Боюсь я ее, — сказала Санечка.
— Иди к себе Машка, — приказал Ненашев.
Он легонько шлепнул ее. Машка упрямо мотнула головой.
— Это что такое? Пошла прочь!
Он размахнулся и на этот раз ударил бы сильно, но я успел удержать его руку. Машка моргнула растерянно. Потом медленно повернулась, неуклюже, по-коровьи — заходя передними ногами и переступая задними — понуро побрела в свой сарайчик. В дверях оглянулась — она еще надеялась па сочувствие.
— Иди, иди! — крикнул Ненашев.
Дверь закрылась.
— Просто цирк какой-то! — сказала Санечка.
Ненашев вопросительно уставился на меня.
— Теленочек, а?
И он усмехнулся.
Я не принял его всерьез. Только потому, что смотрел на Машку другими глазами, нежели он. Это была моя ошибка.
Мне бы догадаться об этом…
Я не догадался. Я простился с Ненашевым и Санечкой и пошел домой. Бидон так и остался на крыльце…
Утром я проснулся с головной болью.
Я знал, что пройдет она не скоро, что нужно успокоиться, приглушить вчерашние впечатления. Целый день я бродил но лесу. Пробовал собирать грибы. Неожиданно это занятие мне понравилось: оно отвлекало от размышлений. Я набрал целую корзину. И, мне на удивление, все грибы оказались съедобными. Липа приготовила отменную солянку.
Вечером я спохватился, что мне нечего читать, и поспешил в ларек. Санечка уже собиралась уходить, но, заметив меня, любезно открыла двери и пригласила войти. На прилавке стояла сумка, битком набитая.
— У подруги день рождения, — объяснила Санечка.
Я пожелал Санечке и ее подруге хорошо провести время. Собрал все журналы, какие были, предложил помочь донести тяжелую сумку. Санечка отказалась от услуги, я не стал настаивать и отправился домой.
Липа ушла к соседке, я читал в постели до поздней ночи, потом погасил свет, пытался уснуть. Мне почти удалось, но тут пришла Липа, дверь скрипнула, и я опять принялся за чтение. Последние месяцы я приучил себя обходиться без снотворного, было досадно, что впечатления прошедшего дня — пусть даже необычные — так сразу выбили эту привычку. Принимать порошки не хотелось, оставалось одно средство: прогулка по сонной улице поселка, глубокое дыхание, свежий воздух и так далее.
Я откинул одеяло.
Здоровенная луна бесцеремонно уставилась на меля через окошко. В березовой роще за поселком — там сейчас, вероятно, было по-особенному светло — во всю мочь заливалась гармошка. Временами ей вторил девичий дискант, я слышал голос, но не разбирал слов.
Одевшись, я открыл дверь в комнату моей хозяйки. Липа, конечно, уже спала. Лунный свет голубым ковриком лежал возле ее кровати. Я прошел к дверям на цыпочках, хотя, вероятно, предосторожности были излишни, мимо спящей Липы можно было проехать на тяжелом танке.
На улице гармошку и частушки было слышно лучше.
Я иду, иду, иду,
Собаки лают на беду!..
Я пошел в сторону, противоположную той, куда звала гармошка.
Одинокая собака лениво тявкнула из темноты. Огни везде были погашены. Короткая улица поселка уперлась в лес. Под соснами притаилась неприятная ночная мгла. Я остановился на углу.
Домик Ненашева на противоположной стороне улицы был освещен луной и походил на старообрядческий скит.
Что там сейчас делает Машка?
Может быть, спит на своем соломенном матрасике. Или тоже мучится бессонницей, как я. И причин для этого у нее было несравнимо больше, чем у меня. Бедная Машка…
Знакомо звякнула щеколда. В проеме открывшейся калитки появилась женская фигура в светлом платье, послышался приглушенный смешок, и женщина побежала через улицу.
Я запоздало шагнул в тень — и не успел.
Женщина остановилась, разглядывая меня. Я узнал Санечку-продавщицу.
— Фу ты, господи… — сказала она. — Напугали как. Чего вы здесь бродите одни. Слышите, девки в роще поют, шли бы туда, что ли.
Я не нашелся, что ответить.
Санечка помолчала, усмехнулась и оставила меня одного.
Какое мне было дело до амурных похождений Ненашева!.. Я не спеша двинулся домой.
Гармошка ужо утихомирилась. В комнате лунный свет завладел постелью моей хозяйки. Я прошел в свою комнату, стащил ботинки и лег.
«Бедная Машка!» — подумал я, засыпая.
Утром, естественно, я встал поздно. Когда вышел из своей комнаты, Липа уже успела вернуться от своих кур.
Она приготовила мне завтрак, поставила на стол горячую яичницу, свежее масло, сама присела у печки, поглядывая на меня, как мне показалось, сочувственно.
— Чего вы ночью бродили? — вдруг спросила она. Вот тебе на!.. А я — то решил, что она ничего не слышала.
— Так, не спалось.
— Я уж подумала, может вас с похмелья мутит. Хотела рассола с погреба принести, да вспомнила, что вы соленое не любите. Вот молочко свежее, кушайте на здоровье.
Я взял стакан… и увидел на столе свой бидончик.
— Липа, вы были у Ненашева?
— А как же, была. Бидон-то мне нужен. Да вы не беспокойтесь, молоко я у соседки взяла. У нее корова хорошая. А от Машки я теперь и сама молоко в рот не возьму.
— Липа, что там случилось?
Оказывается, Ненашев выгнал Машку в стадо. Не буду повторять подробно рассказ Липы; одним словом, Машка свирепо встретила коровьего повелителя — племенного быка, а пастуха снесла с ног. Ее с трудом утихомирили прибежавшие на крик жители. Шею быку Машка все же успела пропороть — пришлось накладывать швы.
— Он у нас красавец, — рассказывала Липа. — Вы его видели?
— Кого?
— Да быка, опять же.
— Не видел.
— Породистый. На выставке премию получил.
Меня не интересовал бык, даже породистый. Я спросил про Машку.
— Ненашев обратно домой забрал. Пастух от нее отказался, говорит, сроду такой коровы не видел, как есть бешеная. На мясокомбинат, говорит, ее нужно свести, а то от ее молока и заболеть недолго. А жалко корову, молоко уж больно хорошее. Ночь в банке постоит — сливок вот столько…
Я уже подумывал послать телеграмму в Институт нейробионики, чтобы сюда в колхоз срочно выслали инспектора. Ненашева нужно лишить прав на Машку, запретить ему эксперименты над существом, обладающим разумом. И в то же время у меня не было уверенности, что прибывший инспектор не будет еще большим фанатиком от нейробионики. Тогда он останется глухим к моральной стороне вопроса, и я окажу Машке — а возможно и человечеству — плохую услугу.
