– А он... отец... упоминал о том, другом, оставшемся?

В Нине все напряглось в ожидании ответа, сердце подпрыгнуло сначала в горло, а потом рухнуло вниз, в живот, и затрепыхалось там, как рыба в сачке. Она вцепилась в край стола, костяшки пальцев побелели.

– Впрямую никогда. – Миша вытащил из пачки «Житан» крепчайшую сигарету без фильтра и закурил. – Но иногда его пробирало на полуфантастические-полуреальные рассказы. В этих историях он всегда действовал с супер-напарником. И у них все получалось. А потом ему пытались доказать, что напарник – двурушник и ему верить нельзя. Он не верил тем, кто это говорил. А потом они оба оказались в ловушке. Напарник предлагал выход. Он отказался. Твою мать очень любил и вас, детей. Но и напарника не сдал. За это ему и мстили. Но рассказы его всегда были так запутаны, что отличить правду от вымысла было невозможно. И никогда никаких конкретных деталей, имен или мест, где побывал...

Миша замолчал.

Нина сидела мертвенно-бледная, забыв о чае и глядя в пустоту бессмысленным взглядом.

– Ты говоришь, этот твой кадр стоп-кран в самолете искал? – недобро усмехнулся Миша.

– Искал, – безучастно подтвердила Нина.

– А как, говоришь, ты его назвала, когда он спросил, знаешь ли ты, кто он?

– СГС.

– Ну и что это значит?

– Ну, тебе не понять... – смутилась Нина. – Я его про себя так называла...

– Расшифровывается же это как-нибудь? – настаивал Миша.

– Сладкая Голая Сволочь. Он своего кота так зовет.

– А почему «голая»?

– Кот у него лысый, безволосый, порода такая – сфинкс.

– Хм... Но сам-то он не лысый. Что, все время голый перед тобой ходил? Эксгибиционист?

– Да отстань ты... При чем тут?.. Надо же было как-то мне его обозначать.. для внутреннего пользования. СГС и СГС... Не понимаю, что его в этих буквах так потрясло?

– СГС... СГС... – протяжно повторил Миша. – Сорочин. Савелий. Если отчество его было на Г... Григорьевич или Георгиевич, получаются его инициалы – Савелий Григорьевич Сорочин. СГС. Было отчего взвиться, когда тебя так разоблачили...

Нина сглотнула слюну.

Ну конечно же, и Пирогов называл тогда фамилию – Сорочин (она подумала в тот момент о Сорочинской ярмарке). И имя Савелий, не раз произнесенное голосом отца, всплыло в памяти.

Сомнений не оставалось. Все сходилось. Это он – оборотень. Предатель. Объект для уничтожения. А не страстный любовник, заливавший в нее сладостный любовный яд.

Конечно, она, как и любая другая романтическая дурочка, сознательно, а чаще бессознательно, мечтала о встрече с таинственным незнакомцем, который в один прекрасный день окажется зачарованным принцем, ждущим, что она его расколдует. Но чтобы этот принц, уже расколдованный, ударился оземь и превратился в трехглавого дракона-убийцу!.. Такой расплаты за воплощение сказки Нина не представляла!

И что теперь? Мстить? Рубить головы, на месте которых тут же вырастут новые?

Нина слишком хорошо понимала – она не мстительница. И вообще не солдат. Еще знать, за что воевать... Она сбежала из своей страны, чтобы не тратить жизнь на борьбу. Пусть «всего лишь» с унижениями. Такую борьбу многие считали не опасной, хотя и бесконечной. Не война за нормальное человеческое счастье, а изматывающая борьба за достойное существование. Оно на бывшей родине не зависело ни от личных качеств, ни от профессиональных способностей, ни от происхождения, ни от смены формаций – и при социализме, и при капитализме. Приспособиться к начальству и обстоятельствам. Вот что надо уметь.

А может, и он от этого бежал? СГС? И другие? Часто лучшие.

Но от ее поступка не зависели ничьи жизни. Она никого не предавала.

Может, она из жертв, которые влюбляются в своих палачей? Существует такой феномен. Даже фильм был про это, «Ночной портье».

– Видишь, как слепа страсть, – перекрыл ее мысли Миша. – Что еще раз доказывает: животное в нас гораздо сильнее разумного. Вся гебня на уши встала, чтобы его достать. Но он оказался им не по зубам. А ты достала без усилий и совсем другим местом. Но и от тебя он ушел. Выскользнул из рук. Вернее, проскользнул между ног.

Миша разошелся. Чем дольше Нина молчала, тем больше его несло. Сейчас он бил ее за то, что она не видела в нем мужчину, а только «подружку». Чем он хуже ее Джеймса Бонда? Ей, похоже, и в голову не приходило, что он все эти годы мечтал о ней. Когда бывал с женщинами, в основном с проститутками, представлял ее, маленькую и взрослую Ниночку, чтобы полноценно завершить акт. Он прожил непростую жизнь. Сидит сейчас, между прочим, почти в своей, хоть и HLMовской[10], квартире в Париже, а не на какой-нибудь убогой московской кухне, и может себе позволить...

Что позволить, Миша в точности не знал, но ощущение позволенности кардинально отличало его от российских лохов, которые, кроме бесплодных дискуссий, позволить себе не могли ничего. К тому же он примерно одного возраста с СГС. И вполне еще ничего...

– А ты откуда знаешь его имя?! – очнулась Нина, не слышавшая и половины из сказанного. – Ты же сам сказал, что отец о деталях не говорил... тем более об именах...

Миша молчал.

Пауза затянулась.

– Ну?.. – настаивала Нина. – Откуда тебе известно имя? Не во сне же ты его расшифровал.

– А ты никогда не задавалась вопросом, каким образом я очутился во Франции? На какие средства живу? Какого черта болтаюсь среди русских? – Миша налил полную рюмку водки и опрокинул в себя содержимое. – А вот этого делать не следовало, – сказал он, ставя рюмку со стуком на стол.

– Чего?

– Пить. После колес.

– Каких колес?

– На которые меня подсадили в психушке. И без которых я не мог обходиться. Ты знаешь, что такое зависимость? И сколько она стоит?

Нина отрицательно покачала головой.

– Ты хочешь сказать?... Ты же их так ненавидел... Не мог же ты им прислуживать после того, что они с тобой сделали!

– А я их и сейчас ненавижу. И прислуживал я не им, а своей зависимости. А они ее использовали. За этим там и подсаживают на наркотики, один из верных способов управлять людьми на свободе. Чтобы иметь очередную порцию колес, я готов был душу заложить дьяволу. А заложил всего-навсего конторе.

– Ты служил им?!

– Служил... служил... Заладила... А Сорочин твой не служил? Только я, к твоему сведению, вольнонаемный, а он профессионал. Человек, Ниночка, самый жестокий, невменяемый и непредсказуемый из всех тварей. И без колес. А советский человек – к тому же раб. Для раба естественно лобызать руку врага, если он не в состоянии ее отрубить. Я-то хоть ненавидел и презирал своих мучителей...

– То есть относился к своим благодетелям брезгливо-агрессивно-заискиваающе. И служил. Как злая бездомная собака, которую подобрали и приютили не менее злые новые хозяева, чтобы использовать в своих целях. Неплохое оправдание...

– Вот именно. Люди – пародия на человечество. Участники траги-буффа, переходящего в траги-фарс. Как в плохом театре. И тем не менее твои ветеринарные сравнения вряд ли годятся для человека.

– Ты даже не представляешь, насколько годятся! И, как правило, в пользу животного мира. Что с именем? Откуда оно у тебя?

– Меня им снабдили перед отъездом, так же, как и дюжиной других...

– Может, и я была в списке?

– Была, не была... Ты относишься к женщинам, у которых душа нацеплена на нос, как у других очки. Стоит щелкнуть по стеклу – и душа пойдет трещинами. Тебе защитник нужен.

– Уж не ты ли?

– Почему нет... Мы с тобой теперь относимся к европейцам – должны вместе держаться.

Нина не верила своим ушам. Ее одолел нервный смех – еще не пройденная реакция на все происшедшее. Смех перешел в болезненную икоту. Миша буквально влил ей в горло рюмку водки. Опять началась рвота.

Когда Нина вернулась из ванны на кухню, посуда была вымыта, на плите попыхивал в турке свежесваренный кофе. Нина, не спрашивая разрешения, открыла холодильник и вытащила нераспечатанную бутылку минеральной воды. Отвернув крышку, опустошила ее на одном дыхании почти до дна.