Бесшумно повернула ручку. Дверь, издав тихий скрип, отворилась.
Нина застывает на пороге с бритвой в руке.
Поль спокойно спит, уткнувшись лицом в подушку.
Нина на цыпочках подкрадывается к постели.
Крупным планом, как в кино, видит шею Поля и часть лица, правую, со шрамом, вздергивающим губу.
Застывшая Нинина рука с бритвой.
Опять шея.
Бритва приближается к шее.
Рука с силой полоснула бритвой по шее.
Черная кровь хлещет на белую простыню.
Перекошенное от ужаса лицо Нины.
Нина протягивает руку и толкает неподвижное тело. Тело перекатывается на спину.
К бесконечному ужасу, Нина видит, что это не Поль, а ее отец.
Она кричит.
Поль с силой трясет ее за плечи. Она просыпается, в одной постели с ним. Лицо Нины залито слезами. Поль склоняется над ней и покрывает поцелуями лицо, утирая, как ребенку, слезы.
«Желания, подавляемые в течение дня, проявляются в снах», – утверждал старик Фрейд. Так кого же ей хочется убить – Поля или память об отце? – пыталась понять потом Нина. А Поля-то за что?
Глава 8
(черно-белая)
Cередина 1980-х. Москва. Лестничная клетка перед дверью коммунальной квартиры
Рядом с дверью – таблички с именами жильцов. На одной из них, медной, вязью написано «С.Р. Сорочина».
Мужской палец с ухоженным ногтем осторожно жмет на звонок рядом. Потом еще раз, настойчивее.
Наконец дверь открывается, и на пороге появляется пожилая женщина с седой косой, закрученной в узел на затылке. Она в фартуке, в руках – книга. Увидев незнакомого мужчину, настораживается. Окидывает его внимательным взглядом – хорошо одетый человек лет сорока, с явно не советским выражением лица и доброжелательной улыбкой. Лайковые перчатки довершают поразительную картину.
– Серафима Романовна? – спрашивает мужчина с легким акцентом, чуть наклонив голову в поклоне.
Женщина вглядывается в него. Затем, приложив палец к губам, делает знак следовать за ней.
Проходят в комнату – большую, просторную, обставленную старинной мебелью.
– Садитесь, пожалуйста, – говорит женщина, указывая на кресло перед низким столиком. – Я сразу поняла, что вы от него... – Она показывает на фотографию, стоящую на видном месте. На фотографии – она сама, моложе лет на десять, с темными волосами без признаков седины, рядом – молодой человек, нежно обнимающий ее за плечи. Светлоглазый, светловолосый парень улыбается в объектив, показывая белые крепкие зубы. – Материнское сердце не обманывает... Подождите, я включу телевизор, а то здесь слишком много любопытных ушей...
Женщина включает телевизор – там Горбачев косноязычно трындит о гласности и перестройке.
Серафима Романовна садится в кресло напротив гостя, и они, склонив друг к другу головы, начинают тихо говорить.
– Можно узнать ваше имя? – осторожно спрашивает Серафима Романовна.
– Гарри, – секунду поколебавшись, отвечает незнакомец. – Можете звать меня Григорием – у меня русские корни...
– Чудесное имя – так звали моего мужа... Хотите чаю?
– С удовольствием.
Перчатки гость не снял.
– Извините, мои руки представляют собой не очень аппетитное зрелище, – говорит он, заметив взгляд женщины. – Подгорели при неосторожном обращении с огнем... Да, вот... Чтобы не забыть... деньги. Это вам Савва передал.
Из внутреннего кармана пиджака он достал пачку банкнот. Сорочина в ужасе отшатнулась, вытянув в протесте руку.
– Да вы не волнуйтесь, это рубли, я поменял, официально... Не очень выгодно, конечно, зато безопасно для вас... А это фотография вашего внука.
– О, Господи, – всплеснула руками женщина и впилась в фотографию глазами, потом прижала ее к груди. – Какой чудный мальчик! Как назвали? Гришей?
– Дмитрием.
– Митенька, значит. Ну, следующий будет Гришей.
– Следующая будет Сима.
Примерно через полчаса размеренной беседы мужчина встает и собирается уходить.
– Подождите, – говорит женщина. – У меня для него кое-что есть...
Она идет к книжному шкафу и, достав с полки том энциклопедии, вынимает из него чистый, белый, запечатанный конверт.
– Я храню его несколько лет. Предсмертное письмо к нему человека, вместе с которым они, кажется, работали. Я ведь только потом, после его исчезновения, узнала, на кого он работал... Это для меня было таким же шоком, как и его побег. Этот человек... он сказал мне, что они были друзьями, он принес мне это письмо сам, накануне своей ужасной смерти. И смерти его семьи. Не знаю, что там произошло на самом деле, но их нашли мертвыми в квартире. С простреленными головами. Соседка сказала, что сам хозяин всех и застрелил. А потом на себя руки наложил. Сказала, что последнее время совсем был не в себе.
– Это могло бы случиться и с вашим сыном, если бы он не сделал того, что сделал...
– Знаю. Я в любом случае за него, даже если бы весь мир был против.
– Он просил передать, что очень любит вас и... чтобы вы ему верили.
– А от меня передайте, что я только ему и верю... И что он у меня один. А вот письма. Писала ему все это время. Скорее для себя... Ведь никакой надежды на такой вот... визит не было. Передадите? Это для вас не опасно?
– Есть вещи поопаснее. – Григорий-Гарри берет письма и целует женщине руку. – Будем надеяться, – говорит он, кивая на телеэкран, – что времена меняются к лучшему и вы, чем черт не шутит, сможете когда-нибудь увидеться.
– Вряд ли, – качает головой женщина. – «Ребята», с которыми он связался, ничего не прощают. Для них нет срока давности.
Серафима Романовна провожает мужчину к выходу.
За их спинами приоткрывается одна из дверей в коридоре. Чьи-то глаза провожают обоих.
Та же лестничная площадка, перед той же дверью
Несколько человек в штатском стоят перед дверью, изучая таблички с именами жильцов. Потом один из них уверенно звонит.
Серафима Романовна открывает дверь. Она в ночной рубашке с распущенными волосами, явно со сна.
– Сорочина? Серафима Романовна? – уточняет тот, кто звонил.
– Да...
– Собирайтесь, пойдете с нами...
– Куда? В чем дело? Сейчас ночь! И у нас не тридцать седьмой год...
– Быстро, быстро, мамаша! Без разговоров!
Длинный коридор одного из зданий КГБ
Сорочина, наспех одетая, с кое-как убранными волосами, идет по коридору в сопровождении двух мужчин. Заметно, что она изо всех сил старается держать спину прямо.
Они останавливаются перед дверью, на которой висит начищенная табличка:
М.П. ПИРОГОВ
Начальник отдела
Один из сопровождающих стучит в дверь. Из-за нее доносится голос:
– Войдите...
Сопровождающий открывает дверь. Сорочина входит.
Михаил Петрович поднимается из-за большого стола. Он изображает дружескую улыбку.
– Входите, входите, Серафима Романовна... – Пирогов делает жест сопровождающим: – Вы свободны.
Сорочина нервно запахивает на себе шерстяную кофту.
– Я ничего не знаю. А если бы и знала, все равно бы вам не сказала, – говорит она с вызовом. – Мне терять нечего. А до сына моего вы, похоже, добраться не можете...
– Не сомневайтесь, доберемся... Не до таких добирались... Да вы садитесь... садитесь... – говорит Пирогов, продолжая улыбаться.
Комната С.Р. Сорочиной в коммуналке
Сквозь большое окно пробиваются первые лучи солнца. В комнате все перевернуто вверх дном. Фотография матери и сына с разбитым стеклом валяется на полу, повсюду выброшенное из шкафа белье, разбросанные книги.
Серафима Романовна беспомощно стоит посреди бедлама.
Наклоняется, чтобы поднять фотографию.
Ей становится плохо. Она прижимает руку к горлу и, всхлипнув, оседает на пол.
