Мотоцикл завелся с первого толчка. Дороги до поселка, можно сказать, не было никакой, та же заросшая просека, что и в родном мире Вольфа. Но старик как-то ухитрялся ехать по ней с довольно приличной скоростью, ловко объезжая ямы и рытвины, с ходу проскакивая грязевые кашицы луж. Через некоторое время выехали на сносную грунтовку, а затем и на асфальтированную трассу. Табличку Тереховка Вольф заметил издалека. От непривычной надписи, выполненной на русском языке, ему от чего-то стало легко и весело, словно он попал в сказку. Казалось, что сейчас из-за поворота выскочит на разгоряченном скакуне святой Илия Муромский или не менее чтимый Урий Длиннорукий и восстановит попранную справедливость.

«Да уж, — мысленно одернул себя Вольф, — Рейх, расползшийся по миру, не остановят никакие святые. Они легко подомнут под себя и этот мир, раз уж здесь не ценят своих героев. Есть один выход — верой и правдой служить фюреру! И тебе воздастся! Пусть не так, как истинным арийцам, но и не обидят преданного Пса».

А мотоцикл уже мчал по узким улочкам поселка городского типа, как было указано на табличке. Но как Вольф ни крутил головой, ничего городского он так и не заметил. Однако вскоре начали попадаться и кирпичные дома. Правда, пятиэтажки были верхом архитектурного роста. Вольф понял, что они приближаются к центру Тереховки. Мотоцикл с ревом пронесся мимо здания районной администрации. Путилофф с удивлением узнал в облупленном строении очертания собственной блокканцелярии. Только в его родной Терехоффке на фасаде дома красовался Имперский Орел с позолоченной свастикой, а здесь — наполовину отбитые серп и молот. Да и вообще все здесь было каким-то неопрятным и грязным: мусорные контейнеры никто не удосужился вывезти даже в честь праздника, кусты не подстрижены, деревья не побелены, центральная улица вся в рытвинах и колдобинах, словно здесь проводились танковые учения. Явно за порядком никто не следит. Да если бы во вверенном ему блоке, даже в самой захолустной деревеньке творилось бы такое безобразие, не видать ему поста блокляйтера как своих ушей. Мотоцикл, проскочив центр поселка, опять углубился в частный сектор. Наконец егерь остановился напротив небольшого аккуратного дома, утопающего в гроздьях распустившейся черемухи. Вольф полной грудью вдохнул чудесный аромат весны.

— Пойдем, Володька, — сказал старик, слезая с мотоцикла. — Товарищ мой здесь живет фронтовой, — он толкнул калитку, пропуская Вольфа вперед.

— Федька, — окликнул кто-то Степаныча, — Балашов! Жив еще, курилка!

— Да и ты, Николаич, — весело отозвался егерь, завидев сидящего на веранде старика, — тож небо коптишь и помирать, гляжу, не собираешься!

— Обижаешь, — делано огорчился старик, — я еще на твоих поминках спляшу!

Опираясь на палку, он с трудом поднялся:

— Ну, хватит зубоскалить, милости просим в дом. Таисья уже все приготовила в лучшем виде.

Старики степенно расселись за столом.

— Знакомься, Николаич, Владимир! — представил Вольфа егерь. — Тоже фронтовик. В Чечне воевал. Я его третьего дня недалеко от кумовой заимки подобрал. Провалился, бедолага, в старую медвежью берлогу. Помнишь, лет пять назад умники одни косолапому заснуть не дали?

— Шатун потом пацанов Матвеевых подрал, — вспомнил Николаич.

— Точно! — обрадовался егерь. — Так вот он в ту берлогу и угодил. Да неудачно — головой о корень. Два дня лежал у меня словно покойник, а сейчас кроме имени и того, что в Чечне воевал, ничего не помнит.

— Да, тяжелый случай, — почесал в затылке Николаич, — у моей золовки муж — врач по ентой части. После праздников попрошу, пусть посмотрит. А чего, документов с собой не было? — полюбопытствовал старик.

— А на кой в тайге паспорт? — неожиданно пришел на помощь Вольфу Степаныч. — Но парень не наш, городской, новенький. Я-то своих обормотов-охотников наперечет знаю. Ладно, поживет пока у меня, а после праздников пошлем запрос, авось, кто признает. Не пропадет! Ладно, хватит лясы точить, — опомнился егерь, — Николаич, наливай! За победу!

Стариковский шнапс оказался на диво забористым, крепче, чем у егеря. После нескольких стопок в голове Пса зашумело и он «поплыл». Разговор тек легко и непринужденно.

— Ты вот что скажи, Федор, — ехидно спросил егеря Степаныч, — думал ли тогда, в сорок третьем, сидя в раскисшей промозглой грязи, что за такую жизнь воюем? Что на пенсию, которое нам родное государство положило за все заслуги, не то что жить, а помереть по-людски невозможно?

— Да знал бы, где упаду, — невесело усмехнулся Степаныч, — хоть соломки бы подстелил.

— Не лучше ли было, — вдруг встрял в разговор подвыпивший Вольф, — под немцами? Они люди серьезные — вмиг бы порядок навели.

— Тю на тебя, — шутливо отмахнулся от Вольфа егерь, — мы хоть в дерьме, да в своем, отечественном! А быть без роду, без племени, — он скривился, — не по мне. Точно Николаич?

— Чужой земли мы не хотим не пяди, — пропел захмелевший старик.

— Но и своей — вершка не отдадим! — подхватил егерь. — Ты пойми, мы не жалеем ни о чем. Свобода и независимость дорого стоят! Их не грех и кровушкой окропить!

Вольф слушал стариков в пол уха — по старенькому телевизору с непривычным названием «Рекорд» транслировалась кинохроника пятидесятилетней давности. Бравые парни в форме Красной Армии бросали к подножию мавзолея регалии поверженного Рейха. Вольф с изумлением узнавал штандарты и знамена победоносных в его мире полков и дивизий Вермахта, втаптываемых на экране в землю коваными сапогами русских солдат. На мавзолее почему-то красовалась лишь одна надпись — Ленин, тогда как в мире Вольфа имен было два — Ленин и Сталин. К началу войны с СССР, насколько Путилофф знал историю, Сталин был мертв и покоился в мавзолее вместе с Лениным. Да он и сам бывал в мавзолее неоднократно, собственными глазами видел великих вождей. Немцы сохранили сие архитектурное строение, не тронули и его молчаливых жильцов. Они попросту превратили мавзолей в этакий музей павшего величия, куда со всего Рейха съезжались туристы, чтобы позубоскалить над безмолвными телами некогда великих унтерменшей. Картинка на экране переместилась на трибуну мавзолея. С изумлением среди прочих руководителей страны Вольф увидел знакомое усатое лицо.

— Это что, Сталин? — спросил он стариков, тыча пальцем в экран.

— Он, — подтвердил Степаныч.

— О! — довольно воскликнул Балашов. — Вспоминать начинаешь! Надо за это выпить! Наливай, Степаныч!

— А когда война началась? — не успокаивался Вольф.

— Летом сорок первого, — ответил егерь, наполняя стопки водкой.

— Вот, значит, как, — судорожно соображал Вольф, — война в этом мире началась на добрых два года раньше! В его мире Гитлер начал войну с Россией в сорок третьем, сразу после смерти Сталина. А здесь поспешил!

— А закончилась когда? — спросил он вслух.

— В сорок пятом, девятого мая, — ответил Николаич. — Сегодня потому и празднуем! Не вспомнил?

Вольф удрученно покачал головой.

— Ну, ничего, — утешил его старик, — вспомнишь! Дай бог, чтобы не забывали этот день наши потомки, — сказал Степаныч торжественно, поднимая стопку, — и не дай бог, чтобы этот ужас повторился!

После праздников Степаныч сдержал обещание — свел Вольфа с нужными людьми. Сославшись на тяжелую амнезию, подтвержденную заключением врача-психиатра — мужа золовки Николаича, Путилоффу удалось выправить документы. В розыске он не значился, запросы с отпечатками пальцев ничего не дали, так что все прошло без сучка, без задоринки. Сейчас в нагрудном кармане Вольфа лежала справка, заверенная в местном отделении внутренних дел, о том, что он гражданин Российской Федерации Путилов Владимир Вольфович.

— Ну, хоть какая-то бумажка, — пробежав глазами справку, сказал Степаныч. — Ты пока что у меня живи, вместе веселее будет. А там, глядишь, и найдутся твои сродственники, али сам чего вспомнишь! Жись, она такая…

— Спасибо, Степаныч! — обнял Вольф старика. — Век твоей доброты не забуду!