в этом ты превосходишь их. Но для Обладающих нет тех, с кем мы не могли бы отождествиться.

Ты и какой-нибудь зверь, стихиаль, насекомое, демон — вы равны передо мной, ваши чувства и

мысли я могу знать, если захочу этого, так же ясно и отчетливо, как знаю свои собственные и

намного более отчетливо и ясно, чем вы сами знаете их. Но хотя Обладающие способны

сострадать, мы не имеем жалости, чужое страдание не является тем, что определяет наши

поступки, не становится причиной наших действий. Единственная причина действий Обладающих

— в нас самих. Сейчас ты думаешь, что я  бездушная сука, раз не желаю помогать тебе — да, ты

думаешь именно так; но я знаю, что твоя боль скоро утихнет — если не в этой жизни, то в

следующей. Не стоит цепляться за то, что ты потерял, лучше радуйся тому, что у тебя есть. Ты

плачешь не по Идэль — с ней не случилось ничего дурного, она лишь сделала еще один шаг по

тому пути, которым идут все — ты плачешь по себе. У тебя отняли нечто тебе дорогое и ты, как

ребенок, готов на все, лишь бы вернуть любимую игрушку.

Дэвид дернулся, как от пощечины. Он почувствовал, как в нем вскипает ненависть. Да как

она смеет?..

— Я любил ее, — процедил землянин.

— Что такое любовь? — Спросила Марионель. — Скажи мне, что это: страстное желание

обладать кем-либо или же стремление сделать счастливым другого?

— Второе.

— Тогда не стоит жалеть о том, что она умерла. Ведь ты не знаешь, какой дорогой

проследовала ее душа и в какой форме она вновь возродится. Быть может, в новой форме она

будет более счастлива, чем была с тобой, ты не думал об этом?

Дэвид слышал, что она говорит, и понимал смысл ее слов — но сказанное оставалось

чуждым. Он не мог… не хотел это принимать.

— Она нужна мне, — произнес он тихо. — Я не могу без нее.

— Видишь? — Спросила Марионель. — Ты хочешь  обладать предметом любви. В этом

все дело. Хочешь обладать, а что хорошо для самого «предмета» — тебя заботит во вторую или в

десятую очередь…

— Нет! Я уверен, что она хотела бы вернуться ко мне… Ну как вы не понимаете?!. Мы

были счастливы. Нам больше никто не был нужен.

— Не думал ли ты, что ваше счастье продлится вечно? В реальности, где ты живешь,

ничто не вечно. Цена счастья — страдание, которое смертный испытывает, утрачивая его. А

утратит он его обязательно, рано или поздно.

— Может быть, — Дэвид отвел взгляд, — но  не так рано. Ее убили в день нашей свадьбы, у меня на глазах. Другие живут вместе целую жизнь — им легче смириться с ее окончанием…

— Значит, — усмехнулась Марионель, — ты предпочел бы, чтобы Идэль сначала надоела

тебе, надоела бы смертельно, превратившись в ворчливую старуху — и лишь затем ты согласился

бы с ней расстаться?

Дэвид почувствовал, что опять закипает и мысленно досчитал до десяти, заставляя себя

успокоиться.

— Не знаю, — сказал он просто. — Может быть и так. А может, было бы иначе. Я не знаю.

Нам не дали шанса это проверить.

— У тебя еще все впереди. Сейчас ты поглощен болью, но пройдет время, и боль

притупится, а потом иссякнет. Так всегда бывает, поверь мне.

— Я не хочу жить без нее.

— И ты думаешь, что порядок вещей должен быть нарушен только потому, что ты что-то

хочешь или чего-то не хочешь?

— Да бросьте, — отмахнулся Дэвид. — Вы говорите о «порядке вещей» так как если бы

это и в самом деле была бы какая-то сверхценность. Но если воскрешение мертвых противоречит

вашему «порядку вещей», то Темные Земли — это одно сплошное нарушение порядка, попирание

его всеми мыслимыми и немыслимыми способами… Здесь в каждом городе есть куча фирм —

чуть ли не на каждой улице можно найти такую — где за соответствующую плату могут извлечь

покойника из Страны Мертвых и облечь его в новое тело.

— И почему бы тогда тебе не обратиться в одну из этих фирм? — Иронично

поинтересовалась Марионель.

— Я уже говорил, в самом начале, почему: высокорожденные Кильбрена после смерти

идут не обычными путями, а особенными…

— Да, я помню, — перебила Марионель. — Но если ваши, человеческие предприятия уже

не могут удовлетворить твои непомерные запросы и ты теперь обращаешь ко мне, то как же при

этом у тебя еще достает наглости возмущаться тем, что я не веду себя так, как ведут себя люди в

ваших коммерческих организациях?

— Простите. Я не возмущаюсь. Я просто указываю на тот факт, что в Хеллаэне «порядок

вещей» нарушают все, кому не лень, сплошь и рядом. И поэтому, мне кажется, ничего страшного

не произойдет, если тихонечко и аккуратно нарушить его еще разок, вот и все.

Марионель некоторое время молча рассматривала землянина с таким выражением, с каким

человек, долгое время наблюдавший за майскими жуками, ползающими в стеклянной банке и

совсем уже заскучавший, станет смотреть на жука, который вдруг выкинет нечто не совсем для

жуков типичное.

— То есть ты, — Марионель решила расставить все точки над «i», — всерьез предлагаешь

мне пойти против своего сюзерена, нарушить закон, существование которого поддерживает в том

числе и моя собственная Сила, ради того лишь, чтобы выполнить твою прихоть?

— Ну, я вижу все это несколько иначе…

— О,  в этом я не сомневаюсь.

— …и это не прихоть. Если дорогого человека отняли бы  у вас, неужели вы сами не стали

бы пытаться вернуть его?

— Да, вероятно, я попыталась бы его вернуть, — согласилась Марионель, — но я бы не

стала обманывать себя и окружающих, утверждая, что это желание — нечто большее, чем моя

прихоть.

— Что ж, называйте как хотите.

— А теперь ответь мне на вопрос: чего ради одна из Сил мира должна выполнять твою

прихоть, мальчик?

— Не должна, — он понимал, что нет аргументов, которые могли бы переубедить ее. По

крайней мере у него — нет. Но продолжал говорить, цепляясь за угасающую надежду. — Не

должна. Но вы  могли бы сделать это.

— Зачем?

— Чтобы два человека были счастливы.

— Один. — Говорящая-с-Мертвыми была неумолима. — Ты. Да и то — лишь на какое-то

время. А потом — кто знает, что будет? Человеческое сердце переменчиво. Ты разлюбишь ее, или

она превратится в мегеру, и ты проклянешь тот день, когда она воскресла.

— Такого никогда не произойдет.

— Ты знаешь будущее?

— Нет. Но не нужно быть ясновидцем, чтобы это знать.

— Созерцая миры, плывущие в потоках Силы, я наблюдала и более удивительные

превращения.

— Но вы тоже не можете знать, что будет, — возразил Дэвид. — Я верю в то, что буду

любить ее всегда и верю, что и она чувствует так же, а вы… почему вы верите в

противоположное?

— Потому что мы уже выяснили, что для тебя ее интересы стоят на втором или даже на

десятом месте, — усмехнулась Марионель. — А на первом — стоит твое собственное страстное

желание обладать тем, чем ты хочешь обладать. Не делай такое капризное лицо, милый Дэвид, это

не нравоучение. Я ведь не порицаю тебя за то, кто ты есть. Твой эгоизм местами довольно-таки

мил и уж во всяком случае забавен. Но, поскольку твоя «любовь» почти целиком проистекает от

страстного желания обладать предметом, который привлек тебя, рано или поздно ты с той же

непоколебимой уверенностью будешь говорить совершенно противоположное тому, что говоришь

сейчас. Это вполне реально, и мои законные сомнения в устойчивости твоей веры проистекают от

того, что ты не способен отличить себя-настоящего от желания, которое владеет тобой.

— Способен, уверяю вас.

— Нет, не способен. Да что там — ты даже не понимаешь, о чем я говорю. Ты слишком

поглощен собой, своим так называемым «горем», чтобы понять.

— Если и было в моей жизни что-то настоящее, то это она. Все остальное… иные миры,