один год… и весь его опыт, интуиция, да и самая банальная логика в один голос твердили: предлагаемое здесь не может быть ничем иным, кроме обмана. Но он знал, знал из источника,

которому был вынужден доверять, что в этом обмане заключалась правда… хотя до конца

поверить в это он не мог даже сейчас. То, что предлагала Обитель, было невозможным. Никто не

мог исполнить те обещания, которые они давали. И все же…

И все же ему предстоит на собственной шкуре выяснить, что в предлагаемом правда, а что

ложь. Он не видел другого выхода. Он не мог жить без Идэль. Все стало бессмысленным и

тусклым; волшебство, которое прежде манило его своими чудесами и тайнами, потеряло всякую

привлекательность, еда сделалась безвкусной, а жизнь — пустой. Каждую ночь он видел ее во сне.

Он отдал бы все, чтобы вернуть ее, свою принцессу… И вот, вполне возможно, что ему придется

отдать все — и не на словах, а на деле — даже не за возвращение, а за одну только надежду на это.

Эта надежда была единственным, в чем еще сохранился смысл и что могло дать какую-то

цель в его обессмысленном, обесцеленном мире.

Память возвратила Дэвиду воспоминания двухмесячной давности…

***

…Когда он изложил свою просьбу, выражение лица Леди Марионель, Говорящей-с-

Мертвыми, не изменилось. Ни сострадания, ни гнева. Марионель не уничтожила его за дерзость,

однако и к горю смертного Обладающая Силой осталась безучастна.

— Дэвид, — произнесла она. — Ты хочешь, чтобы я нарушила закон?

Дэвид бессильно смотрел на нее, не зная, что сказать. Ее ответ казался просто набором

звуков. Какой еще закон?.. Ему не было дела до законов. Да и вообще, в Хеллаэне некромантию

практиковал едва ли не каждый третий.

Прежде чем он открыл рот, чтобы ответить хоть что-то, Марионель снова заговорила —

так, как будто бы он уже успел выразить вслух свое недоумение. В каком-то смысле так оно и

было, ибо для Обладающей его мысли, если она только желала этого, были столь же ясны, как и

слова. Амулет, который носил Дэвид, защищал его от псиоников, использующих заклинания или

применяющих для чтения мыслей собственные врожденные способности, но он не мог уберечь

своего носителя от Силы.

— Я говорю не о законах общества и не о законах этого мира, — терпеливо объяснила

Марионель. — Даже если бы в Хеллаэне и существовал закон, запрещающий возвращать мертвых

к жизни, неужели ты думаешь, что хоть кто-нибудь из Обладающих стал бы ограничивать свои

действия законами смертных? Нет-нет, я говорю совсем о другом.

— О чем же? — Недоуменно спросил Дэвид.

Марионель посмотрела на него — и он не смог понять, улыбнулась ли она, или же ему

только показалось, что она улыбнулась.

— Ты ведь знаешь, кто мой сюзерен.

Это был не вопрос, а утверждение. Конечно, он знал. Дэвид видел того, в чьей свите

состояла Марионель, всего лишь один раз, но забыть этот «один раз» едва ли когда-нибудь

сможет. Перед глазами встала намертво отпечатавшаяся в памяти картина: жуткий всадник на

демоническом коне, само воплощение ужасающей нечеловеческой мощи, вонзает заточенный, как

меч, крюк, в грудь Ролега кен Апрея, извлекает на свет истекающую чернотой духовную сущность

чародея, и поглощает ее чернотой, сочащейся из его собственной груди, словно хищный богомол, раздирающий на части пойманное насекомое…

Дэвид кивнул и ничего не сказал, понимая, что она просто хочет напомнить ему о том,

кому служит, но не понимая еще, зачем.

— Смерть и жизнь, — продолжала Марионель, — уравновешивают друг друга. В Сущем

есть великое изобилие жизни, постоянно порождающей все новые и новые формы. Не будь

смерти, все миры в скором времени переполнились бы существами и стали бы задыхаться от

своего изобилия. Из-за тесноты свобода каждого отдельного существа со временем лишь

умалялась бы, страдания же их все более и более возрастали б. И этим мучениям и этой несвободе

не было бы конца, потому что не было бы и смерти, милосердно освобождающей страдающее

существо от того, что причиняет страдание. Обитатели Сущего ненавидят смерть, боятся ее и

проклинают, но они не знают и не желают задумываться о том, что, не будь смерти, много более

страшными проклятьями они проклинали бы жизнь, и эти проклятья были бесконечны, как и сами

мучения в мирах, превращенных в бурлящие котлы беспрестанно плодящихся, но неумирающих

тел. Смерть уравновешивает жизнь, благодаря ей вы можете наслаждаться жизнью; хотя вы и

боитесь того, что ваше существование прекратится, но благодаря тому, что есть прекращение, вы

можете любить  само существование. Исток и условие вашей любви к жизни и привязанности к

ней — в смерти.

Это равновесие поддерживается богами и Обладающими Силой. Если бы ты мог

воспринимать мир так, как воспринимаю его я, то увидел бы, как сплетаются Силы, образуя

известный тебе порядок вещей, определяя по своему произволу и по взаимной договоренности то, что вы называете «законами природы». Вся ваша магия, Искусство, которым вы так кичитесь, есть

не более чем знание о текущем балансе, установленном Силами; мы движемся, вы, смертные

создания, лишь используете наше движение подобно тому, как крошечный жучок, севший на

воротник, использует идущего человека для того, чтобы переместиться куда-либо. Обычно мы не

замечаем вас, но если вы становитесь слишком назойливыми — мы отгоняем вас или давим, в

зависимости от обстоятельств и настроения. Ты не ведешь счета раздавленным насекомым и я не

считаю существ, которые уже никогда более не смогут побеспокоить меня. Я трачу время,

объясняя тебе столь очевидные всякому хеллаэнцу вещи лишь потому, что мы вместе участвовали

в поимке Лорда Ролега, и ты проявил определенную самоотверженность, ударив Ролега в тот

момент, когда он обгладывал мою магическую сущность. Ты отвлек его и тем самым сократил

время моего последующего восстановления; я помню об этом и не стану поступать с тобой так,

как мы обычно поступаем с людьми, воображающими, будто Силы мира существуют лишь для

того, чтобы выполнять их глупые желания. Но ты должен понимать, что есть закон. Этот закон —

воля моего сюзерена, и состоит она в том, чтобы смерть следовала за жизнью, так же как воля

Янталиты-Жизнедарительницы состоит в том, чтобы умершее после пребывания в Стране

Мертвых возвращалось к существованию, рождаясь заново в какой-либо новой форме. Таков путь,

установленный для подобных тебе: вы умираете, потому что вам свойственно рождаться, и

рождаетесь, потому что вам свойственно умирать.

…Дэвид опустил взгляд. Ощущение беспомощности усилилось, он подумал, что зря

пришел сюда. Она не человек. Хотя они и находятся рядом, но существуют при этом в разных

мирах, в разных реальностях, действуют в разной системе координат. Обладающим Силой нет

дела до бед и несчастий смертных. Их беспокоят более глобальные задачи — поддержание

вселенского эко-балланса, например. Что можно сказать существу, которое воспринимает тебя

примерно так же, как ты сам воспринимаешь водомерку или майского жука? Человеку нет дела до

их бед и несчастий…

— Мы способны сострадать, Дэвид, — произнесла Марионель, и ему показалось, что в ее

голосе, как и в начале беседы, опять промелькнуло какое-то живое чувство, — мы намного более к

этому способны, чем вы. Тебе не жаль жука лишь потому что это существо не похоже на тебя,

устроено иначе и живет жизнью, о которой ты не имеешь никакого понятия. Ты не способен

отождествить себя с ним и поэтому раздавишь без колебаний; в ином же человеке ты увидишь

подобного себе и поэтому без нужды не станешь причинять вред. Ты хороший человек, Дэвид,

ведь многие из вашего народа не способны отождествиться даже с себе подобными — безусловно,