Литмир - Электронная Библиотека

Величаво ступая, выставляя вперед посох, она подошла к распростертому Хемуру и велела тому подняться:

– Встань, хозяин рабов, я желаю видеть твое лицо.

Разрешение стоять в присутствии царственной особы, да еще и смотреть прямо на нее, было сомнительной привилегией. В обычное время без специального дозволения поступок этот мог привести к самому печальному исходу: нарушителя обычно казнили, распиная заживо. Хемур несмело поднял глаза на принцессу. Его прежняя победоносная ярость угасла без остатка, а кадык теперь судорожно ходил под кожей оттого, что Хемур часто-часто сглатывал противную кислую желчь, вместе со страхом поднявшуюся из желудка.

– Сколь же ты тощ, работорговец. Какая болезнь точит тебя изнутри и забирает все соки из твоих членов? – Принцесса внимательно смотрела на Хемура, и под ее взглядом он чувствовал себя просто отвратительно. Казалось, что его вот-вот вытошнит прямо перед ней, и тогда, а в этом Хемур был уверен, один из нубийцев в два счета снимет ему голову своим мечом.

– М-м-м… – замычал работорговец. – Я… меня никакая болезнь не точит, о жрица, дочь великого Рамзеса, да продлят боги дни вас обоих. Я лишь смиренный слуга фараона, скромный торговец рабами.

– Вот как? – Кафи насмешливо прищурилась и кончиком своего посоха слегка ткнула Хемура в живот, отчего его тошнота мгновенно и бесследно исчезла. – Тебе стало легче?

– О! – только и смог вымолвить работорговец и, не в силах сдержать переполнявшие его чувства, вновь упал на колени, отчего немедлено заработал теперь уже удар посохом по темени, и притом совсем не целебный.

– Я кому сказала встать?! У меня к тебе дело, торговец. Есть у тебя место, где я смогу говорить с тобой с глазу на глаз?

Хемур с поклонами, изгибаясь, словно гигантская гусеница, проводил принцессу Кафи в свой шатер, куда она вошла следом за ним и уселась на единственную имевшуюся скамью, Хемур же с почтением остался стоять.

– Намерен ли ты устроить сегодня невольничьи торги? – спросила Кафи, по-прежнему не сводя с него глаз.

– Да, если на то не будет твоего запрета, о жрица, дочь ве…

– Довольно титулов. – По царственному лицу пробежала нетерпеливая тень. – Все ли рабы из тех, кого собираешься продать сегодня, новые? Нет ли среди них кого-нибудь, не проданного тобою ранее?

– Все новые, все. – Хемур сложил руки на груди, что, по его разумению, означало добрые намерения и правдивость. – Их только что доставили из Финикии, принцесса. А потому нет среди них никого, не проданного ранее, что большое горе постигло меня, и все до единого рабы, посланные мне морем в прошлый раз, потонули вместе с кораблем, а тех, что были у меня еще раньше, я давно продал. Да и те, кого привели мне сегодня, уменьшились числом во время пути ровно вполовину. Я в большом убытке, о дочь богоподобного. Если сегодня не рассчитаюсь с ростовщиками по имени Метен и Мерс, то они отведут меня на суд фараона, и вскоре я сам займу место тех, кем нынче торгую. Видно, так решили боги, – смиренно вздохнул Хемур, и лицо его приняло отрешенное выражение.

– А скажи мне, – казалось, Кафи на миг потеряла самообладание, – есть ли в числе твоих рабов мальчик-иудей не более пяти лет от роду?

– Я не знаю, о жрица, я еще не успел всех осмотреть должным образом, но маленького еврея я как будто не видел. Нет-нет… – Хемур наморщил лоб, – кажется, его не было. Мои невольники все сплошь евреи, привезенные финикийскими купцами. В Палестине сейчас смертельная засуха, и евреи продаются в рабство целыми семьями, лишь бы выжить, а потом финикийцы с большой выгодой перепродают их в Египет. Нетрудная у них работенка, что и говорить. Путь из Тира в Перавис очень долог, и, верно, тот мальчик, о котором ты спрашиваешь, погиб в дороге от слабости и лишений.

Кафи порывисто вскочила со своего места, и Хемур пришел в ужас от того, что за выражение приняло ее лицо. Из прежнего прекрасного оно превратилось в одну из тех масок, коими был известен шестой торговый ряд на Перависском базаре. Там продавали всякие чудеса, доставленные отовсюду: из глубин континента, из Ханы, Месопатамии, Пальмиры, из более далеких заморских неведомых стран. И были там в числе прочих диковин и вот такие маски: уродливые, страшные лица злых духов, ложных богов, которым молились чужеземцы. Глаза Кафи обратились в две черные щели, рот стал точкой в обрамлении бледных губ, лоб казался еще выше, и теперь не было в лице жрицы ничего человеческого.

– Если ты, мерзкий ничтожный дурак, погубил этого мальчика, то еще до заката солнца твоя голова будет торчать на копье посреди этой площади, – прошипела жрица Озириса. – Веди меня туда, где ты держишь своих рабов, и горе тебе, если среди них я не найду того, кого ищу.

Хемур униженно закивал и, опасаясь чего угодно – удара посоха, тайного слова, от которого, как он слышал, у человека мгновенно останавливается сердце, – повел принцессу к деревянному загону, к клетке, в которой, словно животные, изнемогая от усталости, томились рабы общим числом чуть более трех дюжин. Нет, определенно он помнил, что мальчика среди них не было, но сейчас Хемур более всего на свете жаждал найти его там. Быть может, его мать спрятала своего пащенка под одеждой или в тот момент, когда Хемур осматривал доставленный мошенником Ипи товар, мальчишка куда-нибудь заполз, затаился где-то, и никто его не заметил? Быть может. Ведь если это не так, то тогда!.. Хемур, подгоняемый звуком шагов принцессы, идущей следом за ним, прикоснулся к своему острому, сильно выпирающему кадыку – горько будет, если жизнь его вот так и закончится: голову отсекут и, нанизав на копье, выставят посреди базара на всеобщее осмеяние.

Застучала о дерево цепь, распахнулись ворота загона, и всех до единого рабов выгнали прочь, велев им выстроиться в шеренгу. Ипи вертел над ними своим бичом, связанным из сотен тончайших кожаных ремешков, с железными крючьями на конце:

– Эй вы, быстрее! Стойте, не шевелитесь. Расстояние друг от друга на длину вытянутой руки! Да быстрее же! Что непонятного? – отдавал Хромой Ипи команды на арамейском, и очень быстро перед принцессой Кафи выстроилась цепочка измученных, ободранных и грязных людей. Здесь были женщины и девы, юноши и старики и ни одного взрослого мужчины. Все они пали от руки Ипи и его отряда, после того как решили поднять бунт, вздумали протестовать против разлучения маленького мальчика с его родителями. Под страхом смерти Ипи запретил оставшимся в живых рассказывать то, чему во время пути они стали свидетелями…

II

…Им оставалось не более двух дней дороги, когда случилось неслыханное, казавшееся для пустыни невероятным событие. Безоблачный прежде небосклон вдруг почти мгновенно почернел, от горизонта до горизонта расчертили его молнии, и под аккомпанемент ужасающих громовых раскатов начался такой ливень, будто там, наверху, кто-то опрокинул на землю море, по которому плыла лодка Озириса, дарующего свет солнца всему живому. Казалось, что наступил конец света, разразился новый потоп, и теперь все вокруг окажется залитым дождем и уйдет под воду. Рабы, оставленные без внимания напуганной охраной, сбились в кучу, пали на колени и, простирая руки к небу, молились. Слов их не было слышно, лишь отчаяние видел Ипи на их лицах. Сам он вот-вот готов был поддаться панике и сдерживался из последних сил, подавая пример своим более малодушным людям. В свете молний он принялся осматриваться, дабы найти хоть какое-то укрытие, но до ближайшего города был день пути, а вокруг только песок пустыни. И вот при очередном всполохе, сопровождаемом невообразимым грохотом, Ипи увидел, как приближаются к нему трое всадников на черных конях.

Еще мгновение назад поблизости никого не было заметно, и эти трое появились, словно из наполненного запахом молний и гибели воздуха. Грубый надсмотрщик, чья душа не знала сострадания, чей рассудок жил лишь примитивным расчетом и сиюминутной выгодой, а вера была отодвинута куда-то на задний план, теперь решил в порыве мистического ужаса, что это за ним явились черные духи Анубиса – подземного божества, властелина Царства мертвых – и сейчас заберут Ипи с собой за все его жестокости. Хромой не раз слышал, как о том или ином без вести пропавшем говорили: «Боги живым взяли его к себе. И теперь он гуляет в садах Озириса, и хижина его стоит на берегу небесной реки. Он ни в чем не знает недостатка». Или, если речь шла о существе вроде Ипи: «В царстве Анубиса, посреди раскаленной пустыни, его привязали к столбу и трижды в день секут так, что кожа вся покрыта кровавыми рубцами. И после каждой мучительной порки его поливают маслом, от которого рубцы заживают до следующего раза, когда слуги Анубиса вновь засекут его до полусмерти». Вот так и он, бедолага Ипи, будет страдать до тех пор, пока не настанет день суда, когда Озирис спустится в царство Анубиса и воссядет на его трон, и Анубис станет прислуживать Озирису, а тот, держа в одной руке символ жизни – цветок лотоса, а в другой веер из пластин слоновой кости, будет судить души, томящиеся в подземном мире. Сорок два божественных сына станут судить Ипи, припомнив тому все его прежние дела, и Озирис, читая в Книге Жизни, которую держит перед ним бог Тот, на весах отвесит меру греха надсмотрщика. На одну чашу весов он положит цветок лотоса, а на другую сердце Ипи, и Анубис, следящий за весами, оповестит, что сердце оказалось тяжелей. Тогда Ипи лишат тела, изрубят его на куски и бросят шакалам, а душу Озирис смахнет своим веером, отчего та развеется, бесследно исчезнет…

13
{"b":"116344","o":1}