– Со вчерашнего дня. – Он снова улыбнулся. – Боялся, что Изабель узнает. Она же…
– Что? Всюду сует свой нос?
– Ну да. – Глаза его быстро метнулись туда-сюда. – Нам не нужны здесь скандалы и крики. – Словно показывая, что вопрос закрыт, Гай достал серебряный портсигар, взял сигарету и постучал ею по портсигару. – Входите, Равель. Нас желают здесь видеть.
– Я вовсе не против, дружище, – раздался добродушный голос из-за его спины. – Но о каком Фице идет речь? Кто этот Фиц, позвольте спросить?
Странным образом именно это, к месту и с хорошим произношением употребление идиоматических выражений, выдавало в Равеле иностранца. Нужную фразу он использовал так, как гольфист наносит расчетливый удар по мячу, – с подчеркнутой выразительностью. Перед гостями предстал высокий мужчина с рыжеватыми волосами и румяным лицом, на котором, у висков, проступали едва заметные ниточки вен. Глаза у него были веселые, костюм, если мерить по англосаксонским стандартам, излишне наряден, и руки он держал в карманах.
– Мы таки изрядно проголодались, – добавил он, тщательно подбирая слова. – Ха-ха-ха!
– Кто такой Фиц, ты и сам знаешь, – сказал Гай, нацеливая взгляд на Г. М. – Песик Джудит. Ты же видел его, когда приходил сюда, помнишь?
– А, да. Да, – заметил Равель, с видимым усилием напрягая память, и тут же безразличным тоном добавил: – Веселый песик. Что с ним случилось?
– Его кто-то зарезал, – ответил Гай и, еще раз постучав сигаретой о портсигар, кивнул Г. М. – Вы ведь сэр Генри Мерривейл? Очень рад видеть вас здесь, сэр. – При этом никакой радости на его морщинистом лице не отразилось, если не считать некоего подобия ухмылки. Тем не менее он вежливо протянул руку.
– Забыл, черт возьми! Позвольте представить! – вмешался Мантлинг. – Г. М., это мой брат. А кто другой, вы уже поняли. – Он пытался острить, но едва не спровоцировал еще один скандал. – Послушайте, Г. М., спросите Гая насчет пса. Гай интересуется то ли магией, то ли демонологией, то ли вуду, то ли еще какой-то дьявольщиной. Никогда в этом толком не разбирался, но, судя по рассказам, единственный, для кого все плохо заканчивается, – это тот, кто их практикует. Может быть, собака – часть какого-то обряда. Ну, знаешь, Гай, вроде того, когда надо зарезать черного петуха, сжечь перья, потом…
Возникшая вслед за этим жуткая пауза мгновенно накалила атмосферу в комнате. Выражение лица Гая не изменилось, но пальцы сжали портсигар, и сигарета упала на пол.
– В наше время, – неприятно мягким тоном заговорил он, – человеку приходится скрывать даже веру в Бога. Так что я, если ты не против, свои верования держу при себе… Сказать, о чем вы сейчас думаете, сэр Генри? – неожиданно обратился он к Г. М., резко меняя тему разговора и касаясь пальцами дужки очков. – Вы, как и все остальные, задаетесь вопросом, почему я ношу темные очки в лондонском тумане. Дело в том, что естественный дневной свет причиняет моим глазам боль чуть больше, чем я могу стерпеть.
– Слушай, Гай, ты что, шуток не понимаешь? – забеспокоился Мантлинг и повернулся за поддержкой к Г. М. – Видите, он винит меня, но я-то, черт возьми, что мог сделать? Эти неприятности с глазами начались у него с тех пор, как я убедил его отправиться со мной в мое последнее путешествие. Думал, оно пойдет ему на пользу…
Гай поднял сигарету и щелкнул зажигалкой. Рука его при этом заметно дрожала. Лишь теперь Терлейн заметил, какой у него высокий и костистый лоб; из-за этого возникало неприятное впечатление, что очки находятся посередине лица. Но голос его звучал по-прежнему дружелюбно, с легкой нотой сарказма:
– Кое-кто, конечно, посмеялся над этой идеей. А экспедиция, сэр Генри, мне даже понравилась. Никакая романтика Зеленых поместий[2] или Амазонки меня не интересовала. Я поехал с Аланом и Карстерсом с таким расчетом, чтобы высадиться на Гаити… изучить обычаи тамошних племен. Но потом Алан решил, что времени не будет, и я остался в Макапе. Изнывал там три месяца под палящим солнцем, пока они не вернулись с триумфом и трофеями: парой чучел змей и пригоршней отравленных, как они надеялись, стрел. Но вы же хотели спросить насчет очков…
– Вообще-то, – просипел Г. М. – меня заинтересовало другое. Почему в этом доме так много говорят об отравленном оружии? Хотя это не так важно. Я вот что хотел спросить. Вы ведь здесь знаток семейной истории, да? Хранитель документов, скелетов и проклятий?
– Если хотите, называйте это так.
– Документов, полагаю, немало?
– Да.
– Они открыты? Их можно посмотреть?
– Нет. – Лицо Гая буквально окаменело. – Простите, сэр. Не хотел, чтобы это прозвучало так резко. С удовольствием предоставлю вам их список или расскажу все, что вы пожелаете узнать.
– Угу. Понятно. – Г. М. пристально посмотрел на него и кивнул. – Каким образом передаются эти документы? От отца к старшему сыну, так?
Гай едва не рассмеялся.
– Алан не стал бы ими заниматься. Документы передаются тому, кто проявил к ним наибольший интерес, – объяснил он.
– Хорошо. Позднее я займусь легендой о комнате, а сейчас давайте перейдем к Чарльзу Бриксгему, первому, кто умер там… – Пыхтя от усилия, Г. М. сунул руку во внутренний карман и достал листок с заметками. При этом его черный галстук сбился под ухо и мешал ему читать. – …В 1803 году. Хм! Так, у него было двое детей. Сын и дочь. Что известно о сыне?
Гай пожал плечами:
– Парень был, как я полагаю, слаб рассудком. Не сумасшедший, как вы понимаете, но… За ним ухаживала сестра.
– Ага! И она умерла во Вдовьей комнате накануне своей свадьбы. Точная дата известна?
– Четырнадцатого декабря 1825 года.
Г. М. скосил глаза на потолок и подвигал очками по переносице – вверх-вниз.
– 1825-й, да. Посмотрим. Что произошло в 1825-м? Много разных договоров. Признание независимости Бразилии. В России император Николай I. Друммонд изобрел друммондов свет для освещения сцены. Первое путешествие из Англии в Индию на пароходе. Впервые расшифрован «Дневник Пеписа».
– Вы очень хорошо информированы, – отрывисто бросил Гай, наморщив костистый лоб.
– Что? Да. Сынок, я энциклопедист. – Г. М. потер лоб. – Дайте подумать. В тот год была сильнейшая паника среди коммерсантов и финансистов… Хм! А финансовое состояние вашей семьи?..
– С радостью сообщаю – отличное. Могу предъявить доказательства.
– Вот как. Значит, вам есть что скрывать, а? Так, его дочь, Мэри, умерла в той комнате накануне своей свадьбы. Вот это меня и смущает. Ни с того ни с сего ей вдруг вздумалось провести ночь именно там. Почему? Что заставило ее остаться на ночь в комнате, которой не пользовались, и именно в тот момент?
Гай снова пожал плечами:
– Я не знаю. Какая-нибудь сентиментальная причуда… каприз…
– Сентиментальная причуда, – проворчал Г. М., – провести ночь перед свадьбой в комнате, где умер ее безумный отец. Очень странно. За кого она собиралась замуж?
– За некого Гордона Беттисона. О нем я не знаю ничего.
На широком лице Г. М. промелькнула едва заметная тень, и это значило: а вот тут ты лжешь. Но он лишь сделал еще одну пометку на листке и моргнул.
– Что ж. Давайте перейдем к следующей жертве, французу, умершему там же в… хм… 1870-м. Кем он был?
За спиной Гая послышался смешок.
– Он был моим двоюродным дедушкой, старина, – с неожиданным дружелюбием ответил Равель и тут же нахмурился. – По-моему, так у вас называют дядю отца? Да. Спасибо. Мой двоюродный дедушка. С этим связано что-то зловещее?
Позвякивая монетами в кармане и покачиваясь на каблуках, он оглядел всю компанию одним глазом, закрыв второй. Покрасневшее лицо и проступающие на висках вены придавали ему слегка нетрезвый вид.
– Вот как. Интересно. Он был совладельцем вашей мебельной компании?
– А? Нет. Не совсем. Он возглавлял наше отделение в Туре. Старина Мартен Лонгваль. Меня назвали в его честь. Я видел его портрет с бакенбардами. Поэтому-то мне, как вы понимаете, так интересно поучаствовать в поимке призрака.
