После Гайд-парк-Корнер, когда в тумане проступили освещенные витрины и замелькали лица пешеходов, картина изменилась: казалось, весь городской транспорт устремился на Пикадилли. Терлейн соскочил с автобуса, едва не прозевав Кларджес-стрит, увернулся от такси и выбрался на тротуар в растрепанном душевном состоянии. Часы показывали без трех минут восемь, но прежде чем двигаться дальше, ему нужно было немного перевести дух.

После непрерывного грохота и пронзительных гудков клаксонов темная и тихая улочка, которая вела к Мейфэру, воспринималась как избавление от страданий. Вот только походка его по причине торопливости утратила патриархальную степенность и достоинство. Пустой желудок напоминал о себе, и Терлейн проклинал Джорджа за дурацкое условие. Однако ж, если что-то и случится, то произойдет это очень скоро. Выйдя на Керзон-стрит, Терлейн поправил пальто и шляпу, расправил костлявые плечи и огляделся с некоторым волнением и опаской. Не должно, пустившись в приключение, нестись по улице, подобно сорванной ветром шляпе. Куда лучше изобразить почтенную неспешность, черт бы побрал Джорджа Анструзера! Безлюдная, тускло освещенная улочка, напоминающая тихую заводь, заворачивала направо, к загадочному Лансдаун-Пэссидж. И чем ближе к проулку, тем больше тяжелые фасады напоминали, как это ни странно, руины. Город действительно избавлялся от еще крепких домов, в течение двух столетий окружавших Мейфэр и служивших ему бастионом. Кое-где остались боковые стены с клочьями обоев, тут и там лежали кучки камней, на открытых пространствах зияли провалы подвалов. Безжизненная, словно выпотрошенная, улица. Согласно инструкции двигаться ему следовало по северной стороне. Человек с «необычным предложением» мог появиться где-то там, но до указанного места еще нужно было добраться.

Перейдя на другую сторону, Терлейн медленно пошел дальше. Дома здесь все как один были громоздкими, с тяжелыми эркерами, приямками и высокими ступенями. В окнах висели глухие, будто каменные, шторы. За одним-единственным исключением, света не было нигде, если не считать мутного, туманного свечения из приямков, где сидели сторожа, оставленные присматривать за пустыми комнатами и зачехленной мебелью. Исключением был дом, несколько превышавший размерами соседние, из окон которого на ступени лился свет. На стене возле двери Терлейн заметил крепления. И кое-что еще. Фигуру человека, наблюдающего за ним с крыльца.

Незнакомец оставался на месте. Терлейн еще более замедлил шаг и постарался принять самый беззаботный вид, хотя сердце его громко ухало. На этой глухой улочке, где даже далекий гудок с Беркли-сквер заставил бы вздрогнуть от неожиданности, этот незнакомец мог оказаться кем угодно, даже гоблином или калифом.

Лишь когда Терлейн достиг освещенного участка, фигура выдвинулась вперед, угрожающе увеличившись на фоне света, и сошла по ступенькам на тротуар. И хотя профессор весь вечер готовил себя к неожиданностям, при звуке его голоса он испытал нечто вроде шока.

– Извините, сэр, – несколько нерешительно обратился к нему незнакомец.

Терлейн остановился, медленно повернулся и, хотя он не смог разглядеть лица, понял, что перед ним дворецкий.

– Его светлость просит принять извинение за беспокойство. – Дворецкий сделал невнятный жест. – Но не будете ли вы любезны войти на минутку в дом? Его светлость желал бы поговорить с вами.

Притворно изобразив удивление, Терлейн сказал, что это какая-то ошибка.

– Нет, сэр, никакой ошибки. Знаю, это странно, но ошибки нет. И если вы…

– У вас тринадцать человек за столом, – с раздражением, вызванным внезапным разочарованием, заговорил профессор, – и вас отправили пригласить первого встречного прохожего. Не больно-то оригинально. Передайте мои наилучшие пожелания Гаруну аль-Рашиду, но…

– Нет, сэр, – возразил незнакомец с какой-то чудной интонацией. Вечер выдался прохладный, и он уже поеживался. – Уверяю вас, насчет этого вы ошибаетесь. Его светлость, конечно же, будет рад разделить с вами обед. Но, думаю, он хочет, чтобы вы присутствовали как свидетель при… э-э, своего рода эксперименте. – Он помолчал, затем, словно преодолев сомнения, серьезным тоном добавил: – Вам не стоит… э-э, бояться, сэр, если вы меня понимаете. Это Мантлинг-хаус. Лорд Мантлинг…

– Я нисколько не боюсь, – коротко сказал Терлейн. – Что ж, очень хорошо.

Следуя за дворецким, он поднялся по ступенькам и вошел в большой, обшитый белыми деревянными панелями холл. Полная, не нарушаемая ни единым звуком тишина подавляла, вызывая инстинктивное желание понизить голос. Профессору здесь сразу не понравилось. Строгая сдержанность восемнадцатого века была безвкусно разбавлена яркой позолотой, стеклом и зеркалами.

Взглянув на хрустальную люстру под потолком, Терлейн вспомнил девиз покойного лорда Мантлинга – «Покупаю лучшее». Дворецкий, по-видимому, полагал само собой разумеющимся, что имя бывшего владельца будет знакомо Терлейну. И действительно, оно было на слуху. Половина шерстяной продукции Манчестера принадлежала лорду Мантлингу. На страницы газет старый лорд попал лишь недавно, после своей смерти три или четыре месяца назад, когда стала известна сумма налога на наследство – этих денег почти хватило бы на сбалансирование правительственного бюджета; произвело также впечатление, что, какую бы жизнь ни прожил покойный, его гробницу охраняют четыре мраморных ангела, выполненных, как утверждалось, в натуральную величину. А что же новый лорд Мантлинг? Снимая пальто и шляпу, Терлейн увидел в дальнем конце холла первую из всех странных вещей того вечера.

Он увидел карточный дождь.

И это не фигура речи.

В люстре горело лишь несколько ламп, из-за чего в холле царил полумрак. Тем не менее Терлейн заметил лакированный шкаф, стоящий у стены справа, возле одной из дверей. Также он заметил, как кто-то отступил к этой двери, кто-то, уже положивший руку на шкаф. То ли случайно, то ли по расчету, что-то белое встрепенулось в воздухе, рассыпав разлетевшиеся широкой дугой карты. Дверь открылась и закрылась. Щелкнул замок.

Принимать случившееся всерьез было бы нелепо, а потому Терлейн воздержался от комментариев, хотя и посмотрел на дворецкого. На круглом честном лице последнего (глядя на которое никто не усомнился бы, что он всю жизнь носил только шерстяные изделия Мантлинга) не отразилось ничего, что позволяло бы предположить, будто он что-то заметил. И все же что-то, похоже, его беспокоило. Спросив у Терлейна его имя, дворецкий провел его в заднюю часть холла, к двери с левой стороны. При этом он не стал собирать карты и даже не обратил на них внимания. С гротескной отстраненностью он прошел прямо по ним и открыл дверь.

– Доктор Майкл Терлейн, ваша светлость, – объявил дворецкий и сделал шаг в сторону.

Обустроенная под кабинет небольшая комната была заполнена книгами, а также цветастыми одеялами, барабанами и военными трофеями южноамериканского, как предположил Терлейн, происхождения. Красные и желтые цвета одеял придавали мрачную сочность темному дубу. Посередине большого стола на четырех резных ножках стояла накрытая абажуром лампа. В комнате было двое мужчин. Один из них – сэр Джордж Анструзер – стоял спиной к камину, переминаясь и поеживаясь – то ли от жара, то ли от волнения.

Другой – дородный, с рыжими волосами – сидел за массивным столом и встал, когда Терлейн переступил порог.

– Прошу извинить меня, – сказал он с тем радушием, которое ясно указывало на то, что он не придает этим словам ни малейшего значения, – за этот маленький розыгрыш в духе «Новой тысячи и одной ночи». Проходите, сэр, проходите! Мое имя Мантлинг. Я – ваш принц Флоризель Богемский. Да, Джордж? – Он громко расхохотался. – Еще не обедали? Хорошо. Стаканчик хереса? Или, может, коктейль, хотя лично я их не терплю. Так, значит, херес? Отлично! Что ж, сэр, перейдем к делу. Если в вашем распоряжении есть несколько часов свободного времени и вы имеете спортивный склад ума, обещаю вам в качестве возмещения чертовски забавное развлечение. Так, Джордж?