Позднее тем же днем Морин Холмс и Хуан Альварес сидели среди шума Литл-Сокко за круглым железным столиком перед засиженными мухами окнами кафе и пили самый скверный кофе, какой когда-либо был приготовлен.

Так как Литл-Сокко — узкая и не слишком длинная улица, трудно поверить, что здесь происходит так много скандалов и драк. Вы можете спуститься на нее через арку в стене Грэнд-Сокко, но только идите по маленькой извилистой улочке справа мимо церкви. Никогда не сворачивайте ни на одну улицу влево, иначе вы окажетесь в дурно пахнущем лабиринте нижней Казбы.

Сейчас Литл-Сокко почти дремала, ослепленная солнечным светом. В ее конце маячил выкрашенный в кошмарный желтый цвет кинотеатр «Вокс». На многих древних стенах виднелись красные рекламные плакаты с белыми буквами, складывающимися в магическую надпись «Кока-кола».

Справа находились будки для обмена денег, сообщающие сегодняшний курс любой валюты. Табачные лавки чередовались с заведениями, вежливо именуемыми «отелями», чьи верхние окна были наглухо закрыты ставнями. Впрочем, владелец не стал бы возражать против клиента, которому была нужна всего лишь комната.

Мимо Морин и Альвареса сновали смуглые арабы в бурнусах, халатах без воротников в вертикальную черно-желтую полоску, как у ос, и в современных костюмах с белыми галстуками. Ослы, позвякивая колокольчиками, не без величавости шагали по булыжникам мостовой, покрытым высохшим навозом.

— Хуан, — спросила Морин, — неужели вы все еще огорчены? После такого прекрасного ленча и превосходного вина?

— Конечно нет, — солгал Альварес.

Он сменил униформу на серый костюм лондонского покроя. Шляпа отсутствовала. Альварес сидел, опираясь локтями на стол и прижимая ладони к ушам, в состоянии черной меланхолии, которая особенно заметна, когда латинский темперамент, вооруженный британской тренировкой, старается ее скрыть.

— Меня называют чопорным и напыщенным, — продолжал Альварес. — Это из-за того, что я постоянно вынужден контролировать свои эмоции. Но теперь они вырвались на свободу и… — Он вздрогнул. — Я проиграл. Я пытался показать, что усердным трудом могу добиться хорошего положения. Теперь это выглядит комичным. Я потерял работу.

Хотя Морин уже не хотелось плакать, она почувствовала, как сжалось ее сердце.

— Я… у меня есть немного денег, — смущенно сказала Морин, открыв сумочку. — Если вам нужно…

На мгновение ей показалось, что Альварес не слышит ее. Все еще сжимая руками голову, он уставился на табачную лавку с другой стороны улицы. Табачник — смышленый араб — тут же протянул жестяную банку с полусотней сигарет «Плейерс» одной рукой и с пятьюдесятью сигарет «Голд флейк» — другой.

Но Альварес не замечал его. Он обернулся, глядя на Морин как на святую.

— Вы бы это сделали? — с удивлением спросил Альварес. Потом он улыбнулся и защелкнул замок ее сумочки. — По крайней мере, в деньгах я не нуждаюсь. У меня их больше, чем любой человек может потратить за свою жизнь. Тем не менее я глубоко признателен вам за… за… — Он сделал паузу. — Мы ведь так мало знаем друг о друге.

— Я… не хотела расспрашивать. — Морин с трудом сдерживала любопытство. — В конце концов, у нас было не так много времени, верно?

— Да. — Альварес снова улыбнулся. — Но мне особенно нечего рассказывать. Понимаете, я испанский роялист. Когда нашего последнего короля изгнали из страны — не помню, в 30-м или 31-м году, — я был еще мальчиком. Меня отправили в Англию к влиятельным родственникам. — Взгляд Альвареса стал мечтательным. — Помню большой дом на Итон-сквер и величавого дворецкого, который вежливо поправлял мое произношение. Одно время у меня был личный наставник. Потом меня послали…

Морин, стараясь поторопить его, произнесла первое, что пришло ей в голову:

— В Итон и Оксфорд?

— Нет. — Альварес воспринял вопрос вполне серьезно. — В Рагби[63] и Сэндхерст.[64] Я хотел получить военную подготовку. Прежде чем окончить Сэндхерст, я стал натурализовавшимся британским подданным — надеюсь, с большей пользой для принявшей меня страны, чем Колльер для вашей. — Он криво усмехнулся. — Более того, когда я покинул Сэндхерст, гражданская война в Испании закончилась. Но мне не пришлось долго ждать Второй мировой войны. Я прослужил в британской армии шесть лет. Это почти все, кроме одного. — Альварес снова посмотрел ей в глаза. — Я должен всегда быть откровенным с вами. Мое имя Хуан, но моя фамилия не Альварес. — В глубине его глаз блеснула гордость. — Мне нечего стыдиться моей настоящей фамилии, Морин. Она была известна Испании — да и всему миру — более восьмисот лет. — Пожав плечами, Альварес тщетно попытался улыбнуться. — Полагаю, в наши дни мне следует извиняться за столь старомодные чувства. Но я не могу извиняться. Когда я слышу, как смеются над сыновьями старинных родов, утверждая, что они бездельники и ни на что не способны… — Внезапно он стиснул кулаки и побледнел, но остался спокойным и вежливым. — Видите? Можно справиться даже с самыми сильными чувствами.

Затем, как всегда, произошло неожиданное. Вообще-то Морин даже не думала произносить слова, которые у нее вырвались.

— Полагаю, вы знали много женщин? — спросила она, глядя на темно-зеленую крышку столика.

Альварес выглядел удивленным.

— Да, конечно. — Выражение его лица изменилось. — Но вы — совсем другое. Это…

Отвернувшись, он поднял чашку холодного кофе и медленно выпил ее до дна.

— Попкорн! — пропел молодой голос под аккомпанемент стука металла и колес с твердыми резиновыми шинами. — Попкорн!

Молодой человек в красной феске и зеленой куртке толкал перед собой зеленую тележку с надписью «Попкорн» крупными буквами сбоку. Это было нелегко, так как все толпились на мостовой. Нарядно одетая француженка — очевидно, туристка — покупала сигареты. По желтой Литл-Сокко ветер гнал облака пыли.

Но романтические эмоции увядали в сердце Морин. Почему Альварес молчит? Хочет ли она, чтобы он говорил? Морин этого не знала — она лишь надеялась, что Альварес переменит тему, что он и сделал.

— Таким образом, вы понимаете, — заговорил Альварес беспечным тоном, — что удовольствие быть комендантом полиции заключалось только в самой работе и ее престиже. Теперь я свободен! Могу стать частным детективом и самостоятельно выслеживать Колльера.

— Неужели вы намерены продолжать? — Теперь Морин горько сожалела о том, что Альварес переменил тему. Грозящая ему опасность всерьез беспокоила девушку.

— Да, разумеется. Я должен свести счеты.

— Но разве это не опасно?

— Морин, дорогая моя, — при этих словах оба вздрогнули, — чем еще я занимался последние четыре года? Поверьте, в Танжере есть личности в десять раз более крутые, чем та, какой воображает себя Колльер. Вы не слышали новости, поступившие во второй половине дня?

— Нет. После ленча я вернулась домой принять ванну и ненадолго вздремнула. Но вы взяли с меня слово встретиться с вами здесь…

Альварес барабанил пальцами по крышке стола.

— Мне дали сутки на то, чтобы забрать личные вещи из рабочего кабинета. Было много телефонных звонков. Вы понимаете, кому грозит самая страшная опасность?

— Кому?

— Конечно, миссис Бентли! — Альварес постучал по столу костяшками пальцев. — Она одна может опознать Колльера как вора и несостоявшегося убийцу. Я думаю, что он и есть Железный Сундук, но другие со мной не согласны. В любом случае он тесно связан с Железным Сундуком и не остановится перед убийством миссис Бентли, как обещал.

— Мне нравится Пола, — пробормотала Морин, думая, что Пола Бентли легко бы справилась с эмоциональной ситуацией, вроде той, в которой оказалась она сама.

— Сейчас Колльер в бегах, — продолжал Альварес, полузакрыв глаза. — Сети расставлены. Его фотография будет в каждом отеле, каждом банке, каждом обменном пункте, каждом питейном заведении. Но здесь столько сомнительных маленьких отелей, подпольных обменников и прочих притонов, что он легко может затаиться.