— Конечно, — сказала Моника. — Мистер Фиск, прошу вас, пройдемте ко мне в кабинет.

Она распахнула дверь.

Поверх ее плеча они видели одну стену крошечного кабинетика. Вопреки своей буйной фантазии, Моника отличалась чрезвычайной аккуратностью в делах. На боковом столике у стены лежали стопка справочников, кипа белой бумаги с двумя ластиками и противогаз в кожаной сумке. Над ним на стене висел портрет каноника Стэнтона в рамке. Многие посетители при виде портрета ухмылялись; но, по мнению Картрайта, портрет придавал кабинету обжитой, уютный вид и создавал атмосферу искренности в доме притворства.

Дверь за Моникой и режиссером закрылась; Тилли покосилась на Картрайта.

— Ну вот, — мрачно сказала она, — ты все испортил. Зачем все вывалил про письма? И что ты намерен делать?

— Подожду, пока Говард уйдет, и вывалю остальное.

— Так я и думала, — кивнула Тилли. — В таком случае мне нужно кое-что сделать. Я сейчас вернусь. Никуда не уходи!

Он не слышал, как она ушла. Слова, написанные на розовой дешевой бумаге, рождали слишком много неприятных предположений.

«Привет, Ясноглазка! Я еще с тобой не покончил».

Он ведь говорил, что дело не кончено, и он был прав!

«Скоро папу и тетю Флосси ждет приятный сюрприз».

Картрайт подошел к столу. Достал из кармана связку ключей и отпер нижний ящик. В нем лежал напечатанный на машинке отчет о случившемся в студийном павильоне 23 августа; там же были показания тех, кто оказался на месте происшествия, о том, чем они занимались. В углу лежала пустая бутыль. Под бумагами хранилась увеличенная фотокопия надписи с доски объявлений.

Картрайт положил листок розовой бумаги рядом с фотографией и взял лупу.

Все совпадает, никаких сомнений. Почерк на доске тот же самый, что и в записке.

«С серной кислотой не вышло; но у меня для тебя припасено еще кое-что».

Во всем здании не было слышно ни звука; только из кабинета Моники доносились приглушенные голоса. Лампа под темным коническим абажуром ярко светила на металлические части пишущей машинки. Уильям Картрайт отложил лупу в сторону. Оглядел клавиатуру. На ощупь выбрал трубку, сунул ее в рот и принялся грызть.

Наконец, он выдвинул верхний ящик стола. В нем, кроме бумаги и конвертов, хранились наброски нового романа, в котором речь шла о некоем смертельном яде, о том, как его раздобыть, и о дьявольски изобретательном способе его применения. Если бы голова у Билла не была занята другими вещами, ему должно было бы хватить ума переложить наброски в нижний ящик и запереть на ключ.

Однако ни о чем таком он не подумал. Вставил лист бумаги в каретку машинки, проставил число и застучал по клавишам:

«Сэру Генри Мерривейлу Военное министерство Уайтхолл, SW1.

Дорогой сэр!

Я друг старшего инспектора Мастерса, полагаю, знакомство с ним — достаточная рекомендация. Не хочу тратить Ваше драгоценное время на вводные слова.

Нам нужны помощь и совет. Не будь я уверен, что дело касается Вашего департамента, военной разведки, я бы не стал Вас беспокоить. Всего три недели назад у нас едва не произошло убийство. Мне кажется, я могу сообщить Вам, чьих это рук дело…»

— Вот ты где, дорогуша! — воскликнула появившаяся неизвестно откуда Тилли Парсонс, швыряя на стол маникюрные ножницы, а также ножницы для разрезания бумаги с длинными лезвиями.

— Уходи, — отмахнулся Уильям Картрайт.

— Да ладно тебе, — сурово возразила Тилли. — Избавься от зарослей! Если маникюрные не подойдут, возьми большие.

Злить человека, занятого сочинительством, — одна из крупнейших ошибок, которые могут совершить дочери Евы.

— Будь ты трижды и четырежды проклята, — прорычал Картрайт, поднимая на нее глаза. — Уберешься ты отсюда или нет? Прочь! Исчезни! Неужели ты не можешь думать ни о чем другом, кроме бороды? Может, у тебя сдвиг на почве бороды? Я пытаюсь привлечь внимание важной особы к серьезнейшему вопросу, а ты можешь думать только о…

Тилли протянула ему большие ножницы.

— В последний раз спрашиваю, молодой человек! Намерен ты состричь свои заросли?

— В последний раз отвечаю, женщина. Нет!

Тилли была человеком действия. Она не колебалась более ни секунды. Она тут же схватила большие ножницы и лязгнула ими с ловкостью опытного оруженосца. Миг — и она не только отрезала клок бороды Картрайта, но и едва не отхватила ему весь подбородок.

— Так сострижешь? — осведомилась она.

Несколько недель назад Моника Стэнтон просто окаменела бы — в буквальном смысле слова — от такой бестактности, которая показалась бы ей вне пределов человеческого понимания. Сейчас нечто похожее испытывал Уильям Картрайт. Он сидел и смотрел на Тилли. Перед глазами у него расплывалось красное пятно. Вообще-то более покладистого человека, чем он, было трудно найти, но в тот момент ему серьезно захотелось схватить стул и изо всех сил ударить коллегу по голове.

За вспышкой гнева пришла холодная ярость. Он вынул ножницы из рук встревожившейся Тилли. Спокойно ушел за перегородку. Включил в закутке свет. Напустил в умывальник горячей воды. Разложил бритвенные принадлежности на стеклянной полочке.

Через десять минут бороды не стало.

— Ну и дела! — восхищенно воскликнула Тилли. — В жизни бы не поверила, что тебе так пойдет! Да сейчас ты выглядишь на десять лет моложе! И даже кажешься довольно симпатичным. А ты не хочешь сбрить заодно и усы?

С секунду он внимательно смотрел на нее, а потом повернулся к умывальнику.

— Ну, ведьма, — грубый мистер Картрайт, покончив с усами, швырнул полотенце на горелку, — что еще я могу для тебя сделать? Может, мне удалить себе аппендицит? Тебе будет приятно, если я побреюсь наголо и покрашу голову зеленкой? Если да, ты…

— Не груби, дорогуша. Кстати, ты порезался. Заклей чем-нибудь.

— Спокойной ночи! — послышался из-за стены отчетливый голос Говарда Фиска. — Если вы не хотите ужинать, ваше дело. Ну а я проголодался. Спокойной ночи!

Хлопнула дверь, ведущая в коридор.

— Не упусти случай, — прошипела Тилли. — Входи и делай, что собирался. Я подожду у себя в кабинете. Выглядишь замечательно! Ты не похож на «мистера Уильяма Картрайта». Ты похож на Билла.

Пока Тилли подталкивала его к двери соседней комнатки, новокрещеному Биллу показалось, будто они с Тилли ведут себя как-то нелепо.

И если он не мог в точности определить, в чем заключается глупость и нелепость, он, по крайней мере, знал почему. Тилли вела себя так потому, что она нервничала. Он вел себя так потому, что был влюблен в Монику Стэнтон, но ему на все было наплевать.

Но, поднимая руку и собираясь постучать, он почувствовал, как на душе заскребли кошки. Лицо горело, оно казалось голым. До сих пор борода как-то защищала его; он, так сказать, скрывался за ней — как Макдуф за стенами Дунсинана. Ему казалось, что с бородой он выглядит более зрелым и мудрым. Вот почему он отрастил ее. Его идеалом — по крайней мере, в том, что касалось внешности, — было достичь возраста лет сорока пяти, да так в нем и остаться.

Картрайт постучал и заглянул в соседний кабинет:

— Моника…

Она не обернулась.

Она сидела за столом посреди кабинетика, повернувшись к нему спиной и склонившись над машинкой. Яркий свет от лампы, не затененной абажуром, падал на покрасневшую щеку. Картрайту показалось, что Моника злится. Однако на самом деле она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

— Моника…

— Значит, вы украли его, — сказала она, по-прежнему не оборачиваясь.

Хотя он на некоторое время забылся, его грубо вернули с небес на землю. В воздухе плавало облако табачного дыма.

— Украл что?

— Вы знаете. То письмо.

Прежние страхи вернулись; вместе со страхом пришла и решимость.

— Послушайте, Моника. Вам придется меня выслушать. Я не крал ваше письмо, но с удовольствием украл бы, если бы хоть что-нибудь знал о нем. Я хочу вам помочь. Черт побери, да я лю…