— Вполне возможно. Я его близко не рассматривал.

— А маска, — с глухой угрозой произнес доктор Фелл, — не была ли той самой маской миссис Ферье, которую изготовил для нее человек по имени Лафарг, хозяин ночного клуба? Лицо Евы в годы расцвета ее красоты?

— Паула говорила мне, что такая маска существует, — это все, что я знаю. А где вы слышали о ней и о пистолете?

— Обертен нашел их вчера утром в кабинете, когда производил обыск. И маска, и пистолет принадлежали миссис Ферье. И вчера же утром они были опознаны ее мужем. — Доктор охнул. — Значит, кто-то их украл. Нам следовало бы уделить больше внимания «Пещере ведьм». И последнее: как вы узнали, что мисс Пейдж отправилась в этот необычный клуб?

Брайан рассказал.

— Восстановили текст по вдавленным отпечаткам? На листке блокнота? — Дыхание доктора стало еще более затрудненным. — Вы сказали, что положили этот листок к себе в карман. Он и сейчас у вас там?

— Думаю, да. С чего бы ему…

— Будьте любезны посмотреть и убедиться в этом.

Брайан снова положил телефонную трубку. Пиджак костюма, который он надевал вчера, висел на спинке стула совсем рядом. Порывшись в боковом кармане и не обнаружив листка, он стал внимательно осматривать остальные карманы.

— Исчезла, — сообщил он в трубку. — Наверное, я его выронил, только не помню где и когда.

— Ох… кха-кха! Я так и знал, что вы его потеряли. А теперь слушайте внимательно! — Голос в трубке звучал тяжело, но предельно четко. — Как вы уже, наверное, догадались, я нахожусь на вилле «Розалинда». Не могли бы вы приехать сюда в течение часа и привезти с собой мисс Пейдж?

— Конечно, если это необходимо.

— Это совершенно необходимо. Обертен собирается произвести арест. Эта новость о нападении прошлой ночью, несомненно, заставит его поторопиться. Между тем следует предупредить сэра Джералда Хатауэя, чтобы он не нарвался на неприятности, потому что, боюсь, он намерен это сделать.

— Хатауэй? Уж не собирается ли он снова на кого-то напасть?

— О да. Очень даже собирается. Пожалуйста, позаботьтесь о мисс Пейдж, да и сами будьте очень осторожны. До конца сегодняшнего дня вы можете столкнуться с гораздо более неприятными вещами, чем думаете. Тогда до встречи! — И доктор Фелл отключился.

Брайан положил трубку на место и так задумчиво на нее уставился, словно она могла рассказать ему все, что он хотел знать. От этого занятия его оторвал звонок в дверь, настырное дребезжание которого можно было охарактеризовать только словами: «Пришла еще одна неприятность».

Но это оказалась мадам Дюваллон — бодрая и приветливая, как всегда. Теперь у нее не было своего ключа, однако, будучи человеком пунктуальным, она явилась ровно в половине десятого. Брайан открыл ей дверь, и мадам Дюваллон, поздоровавшись, еще на пороге поинтересовалась:

— А юная леди? Она еще здесь? И надеюсь, чувствует себя хорошо?

— Не очень, мадам. Пожалуйста, приготовьте чашку чаю и разбудите ее.

— А потом будет английский завтрак?

— Очень обильный английский завтрак, мадам. Я так голоден, что… — Брайан неожиданно замолчал. На лестничной клетке, метрах в грех от двери, стоял кто-то еще и смотрел на него. Конечно, нервы Брайана были не в лучшем состоянии, потому что он едва удержался от того, чтобы не заорать: «Кто здесь?» — хотя в следующую секунду прекрасно понял, кто это.

Десмонд Ферье, во внешности которого не было ничего радостного, одетый в серые слаксы и клетчатую спортивную куртку, грозно шагнул к нему.

— Доброе утро, приятель. Да не удивляйтесь вы так, — буркнул он. — Вы же знаете, что ваш адрес есть в телефонной книге.

— Могли бы предварительно позвонить. А если хотите увидеть кого-то еще…

— Я хотел увидеться с вами. Вы не против, если я войду?

— Завтрак, мадам Дюваллон.

Брайан подождал, пока мадам Дюваллон, сняв пальто и шляпу, прошла на маленькую кухню, затем жестом пригласил Ферье войти и закрыл дверь. Ферье, не очень убедительно изображая слегка развязный вид, прошел в гостиную.

— Итак? — напомнил Брайан. — У вас какие-то особые причины для того, чтобы находиться здесь?

— Только одна, — ответил Ферье, вынимая руки из карманов. — Меня вышвырнули из собственного дома — или практически вышвырнули. Только подумать, ведь я сам просил доктора Фелла прояснить это дело!

Брайан молча ждал продолжения.

— Я сам попросил его, — с горечью повторил Ферье. — Я всем рассказывал о нем, причем говорил только хорошее; думал, что его присутствие в доме сможет предотвратить беду. Я… — Он помолчал. — А теперь доктор заодно с полицией и работает вместе с ними. Похоже, Обертен о нем еще более высокого мнения, чем я. Доктор даже считается с этим мелким хамом Хатауэем, и все это начиная с ночи четверга.

— Хатауэй прав; просто он немного переоценивает себя — только и всего.

— Ах да! Я совсем забыл, что он и ваш друг.

Внезапно, ощетинившись, они посмотрели друг на друга.

— Ну и что из этого? — спросил Брайан. — Вы пришли сюда, чтобы сказать мне это?

— Нет.

— Тогда зачем?

— Мне хотелось встретиться с вами, — повторил Ферье после некоторой паузы, сделав слегка протестующий жест, — потому что об этом меня попросила Паула. — И после этих слов произнес уже безо всякой настороженности: — Иннес, у меня серьезные чувства к ней, такие же серьезные, как у вас к Одри.

— Серьезные?

— Ну почему я не могу прямо сказать об этом? Почему все мы (и вы в том числе) делаем вид, будто настоящие чувства ниже нашего достоинства? В двадцатые годы, когда я был еще совсем молодым актером, многие люди в театре стали насмехаться над старыми пьесами, посчитав, что все они уже смешны. Если ты получал роль, в которой был настоящий характер, если серьезно работал над ней и играл во всю свою мощь, они это тоже находили смешным. Тебя старались запугать словом «бездарь», создать славу актера, бьющего на дешевый эффект. Но почему? Да потому, что они просто не умели играть настоящие характеры и предпочитали этого не делать.

Теперь, слава богу, театр изменился или, по крайней мере, меняется, но даже и сейчас я думаю: «К черту эту сладкоречивую ерунду! Или играй достойно, или не играй вовсе. Если роль трудная, докажи свое умение выйти из этого положения». Я хочу сказать… — Ферье снова помолчал и спросил: — Послушайте, Иннес, вы понимаете, о чем я говорю, или нет?

— Да, понимаю. — Брайан подумал, что всякий раз, когда он чувствовал неприязнь к этому человеку, его буквально обезоруживали и притягивали его откровенность и даже наивность.

— Это — реальная жизнь, приятель; это не сцена. Я пытаюсь сказать…

— Вы пытаетесь сказать, — перебил его Брайан, — что на самом деле в четверг ночью в течение трех часов вы были с Паулой. Паула не обманывает. Она и раньше не обманывала и не пыталась увести вас от Евы, однако вам кажется, что если вы об этом скажете, то это может показаться ужасно смешным.

— Вот именно!

— Но почему это должно казаться смешным?

— Потому что я действительно влюблен в эту чертову женщину, хотя я намного старше ее. Вы не можете этого понять, Иннес…

— Это я-то не могу, да?

— Но дело не в этом. Вы думаете, что я был с ней. Вы говорили об этом полиции?

— Нет, я обещал ей, что не скажу, и сдержал свое обещание.

— А Хатауэю говорили?

— Хатауэю? Нет, ни слова. Хатауэй этого и не касался.

— А может быть, и не должен был, но он пытается использовать свое влияние. Прошлой ночью, когда мы оставили вас с Одри в «Пещере ведьм», мы поехали прямо домой. Хатауэй вернулся на полчаса позже, и воодушевление было просто написано на его физиономии. Он начал расспрашивать Паулу. Она, конечно, не скажет, что говорила ему, но мне это не нравится.

— Если вы беспокоитесь о себе…

— Ради всего святого и все такое прочее, — воскликнул Ферье, употребив одну из библейских клятв, которые стали частью его образа мыслей и речи, — неужели вы думаете, что я забочусь о себе? Разве я вообще когда-нибудь делал это? Меня волнует только Паула.