- Ванечка!! Ванька!!! Ты что? Что с тобой? Ты ранен? Тиночка, да что с ним?!

- Я не знаю, - пробормотала лошадь сквозь зубы, мелко переступая поближе к дереву, чтобы не дать мальчику вывалиться из седла. – Ты придержи его, Славочка.

- Нет, Тин, его наоборот надо положить на землю. Я должна его осмотреть. Горыныч, ты следи, не рыщут ли поблизости мортисы, хорошо?

Очень осторожно я стянула Ванятку с седла и уложила на толстый слой хвойного опада. К моему удивлению, он вовсе не был ранен, как я сперва подумала. Более того, я не обнаружила на нем ни царапинки, ни ушиба! Однако его кожа по-прежнему сохраняла землисто-серый оттенок и на ощупь была холодной и влажной. По запавшим вискам скатывались крупные ледяные капли пота. Да что же это такое? Полное физическое истощение? Пробой ауры? Встреча с голодной мавкой?

Стараясь действовать быстро и четко, я попыталась прощупать Ванькину ауру. Удалось мне это плохо: подобные вещи требуют спокойствия и сосредоточенности, а ни того, ни другого у меня в тот момент не наблюдалось. Тем не менее, мне всё-таки удалось понять, что внетелесная оболочка мальчика не повреждена, но сам он до предела истощен и измотан. Будь в моём распоряжении все те зелья, что ночью уволок этот бесов воришка, поставить его на ноги я сумела бы очень быстро. Но у меня теперь не было ничего… ничего, кроме меня самой!

Я отдала Ванятке лишь самую чуточку своих сил, которых ему могло хватить только на то, чтобы не терять от слабости сознание да кое-как держаться в седле. Остальное следовало сберечь на тот случай, если мортисы или волки нас догонят.

- Хитрец, хороший мой, опустись, пожалуйста, на колени.

Я подвела жеребца к лежащему на земле Ваньке. Мальчик пришел в себя, но был слишком слаб, чтобы самостоятельно сесть в седло, и я собиралась его туда втащить и затем ехать вместе с ним. Конь дернул ухом, покосился на меня и остался стоять.

Я подергала за повод. Безрезультатно.

И как прикажете объяснить бессловесной животине, чего от него добиваются? Может, конь и знает какие-нибудь специальные команды, но я-то их не знаю!

- Хитрец, миленький, ну пожалуйста!

Жеребец сделал шаг в сторону и фыркнул. Я в сердцах ругнулась. Но тут Тинка сделала шаг вперед, ткнулась носом Хитрецу в щеку, тихонько заржала, и – о, чудо! – конь снисходительно на меня взглянул и грациозно опустился на землю, совершенно по-собачьи подобрав под себя стройные ноги.

- Тиночка, умница, как тебе это удалось? – ошеломленно воскликнула я, чмокая кобылу в нежный нос.

- Да я, собственно, тоже лошадь, чтоб ты знала, - хмыкнула она. – Попросила по-свойски, вот он и послушался. А то я подумала, что в противном случае вас обоих придется везти мне… тут и с хомяком договоришься!

Целый день мы двигались на полдень, делая короткие остановки лишь для того, чтобы дать лошадям передохнуть и напиться. Наш добровольный лазутчик Горыныч, возвращаясь с дозоров, успокаивал нас, что никакой погони нет; однако, думать о привале пока не приходилось: нежить, понятно, – не призовой рысак, быстро бегать не умеет. Однако, как известно, обладая поразительным упорством и выносливостью, вставшее на след умертвие с него добровольно не сходит. Так что, мне было понятно, что новая встреча с мортисами – это лишь вопрос времени. Поэтому о ночевке в лесу можно было забыть.

Люди, ау, где вы?

Между тем, Пиляйка, похоже, окончательно решила, что она – приличная равнинная река, не склонная к дебошам и безумствам. Она уверенно раздвинула берега и спокойно понесла свои воды, чтобы потом влиться в могучую Светлую. О ее бурном прошлом теперь напоминали разве что многочисленные темные омуты. Холмы стали сдвигаться вправо, и скоро их совсем проглотил серый пасмурный день. Время от времени низкие тучи принимались плеваться крупными ледяными каплями, однако окончательно погода испортилась ближе к вечеру.

Мы уныло пробирались под моросящим дождем. Кожаный плащ, под которым мы с Ваняткой (и примкнувший к нам Степка) пытались укрыться от сырости, намок и потяжелел так, что я с трудом распрямляла спину. Пару раз я поделилась с мальчиком своей силой, что бодрости мне тоже не прибавило. Одно утешение: хоть мой найденыш и не разрумянился, как наливное яблочко, но оттенок пересохшей лужи всё-таки покинул его лицо.

О еде было больно даже думать: в наших сумках оставалась лишь гречневая крупа, в сыром виде вещь ну просто совершенно не съедобная.

Начало смеркаться.

- Слав, а ты в курсе, что река осталась далеко слева? – поинтересовался Горыныч, вернувшись с очередного облета территории.

- Да ну?! – в надвигающихся сумерках я вовсе и не заметила, что мы заметно удалились от берега.

- До реки примерно с полверсты, - сухо сообщил грач. – Мы направляемся в сторону гор.

Я натянула повод, разворачивая Хитреца в сторону покинутой Пиляйки. Всё-таки у меня оставалась слабая надежда на то, что нам встретится какой-нибудь брод, или мост, или паром, - словом хоть что-нибудь, что поможет нам вернуться на левый берег. Я, правда, не совсем понимала, что помешает хищникам или умертвиям последовать за нами. Однако разбойники (о которых я вспоминала с искренней любовью – хорошие, добрые, сговорчивые люди!) утверждали, что нежить бесчинствует лишь по эту сторону реки.

Как бы не так! Жеребец упорно рвался к холмам. До меня вдруг дошло, что он уверенно движется к какой-то неизвестной нам цели и сворачивать с пути не намерен. Не обращая внимания на мои крики и бестолковые рывки повода, он перешел с широкого шага на неторопливую ровную рысь, огибая изножье крутого, заросшего частым ельником холма.

- Тинка! Что делать?! – заорала я, отплевываясь от дождя и прилипших к мокрому лицу волос. – Он меня не слушается!

- Не знаю! – пропыхтела сзади кобыла. Даже налегке она с трудом поспевала за Хитрецом, везущим двух всадников (хорошо, хорошо, учитывая нашу маломерность, - полтора всадника!), а также кота и поклажу.

А конь вдруг громко заржал, мотнул головой и резко забрал вправо. На миг мне показалось, что он с какого-то перепугу надумал карабкаться прямо в гору, однако неожиданно за высоченной вековой елью открылся тёмный провал узкого неглубокого ущелья. В неторопливо сгущающейся вечерней дождливой мгле его было невозможно заметить даже с расстояния в полсотни саженей.

И тут со стороны реки (а, может, уже и не реки – замороченная бросающимся из стороны в сторону Хитрецом, я уже совершенно не представляла, откуда и куда мы мчимся) послышался проникновенный волчий вой. Ни мгновения не раздумывая, жеребец ринулся вперед, разбрызгивая огромными копытами юркий ручеек, деловито скачущий по дну ущелья.

- Тинка, беги прочь! – крикнула я, отчаявшись остановить или повернуть коня. – Там, скорее всего, тупик! Волки загонят нас в этот «мешок» и возьмут тепленькими! Уходи!

Я-то, может, ещё и сумею забраться на скалу или дерево, спасаясь от хищников, и Ванятку, скорее всего, втащу; кот, ясное дело, залезет сам. Но вот лошадям мне не помочь…

- Нет, - отдуваясь, ответила кобыла, - не тупик. Хитрец ведет нас туда, где безопасно.

- А откуда он может знать, где тут безопасно? Погоди-ка, он что, прежде бывал в этих местах?

- Бывал, не бывал – не знаю. Но нам – туда.

Я обреченно махнула рукой. У лошадей, конечно, прекрасное чувство направления, но это только в том случае, если они находятся в привычной для себя местности. В противном случае всё, на что они способны – это вывести к воде и к жилью. Если очень повезет.

Конечно, можно допустить, что Хитрец когда-то раньше бывал в этих краях. Но даже в этом случае он вряд ли может знать все здешние тропинки и потайные пути.

Жеребец перешел с рыси на шаг. Теперь он, звучно хлюпая, шагал прямо по воде разлившегося ручья. Тинка молча брела за нами. Плюхнувшийся на ее спину Горыныч немного меня успокоил, сообщив, что никакие волки им поблизости не обнаружены. Может, чего повкуснее нашли? Или вообще они не нам выли?!