Я медленно выпрямилась и огляделась. На меня старательно таращились пять пар глаз: внимательные и спокойные – Якунишны, исполненные заполошного любопытства - служанок, («Ох, бабоньки, а потом она как забормочет чегой-то, как забормочет, аж у меня сердце в груди захолонуло!»), испуганные – повитухи. И самое главное – удивленные, сонные, но уже совершенно нормальные светло-карие глаза Зарёнки.

- Ты сама-то встанешь, знахарка? – участливо поинтересовалась хозяйка.

А вот вставать мне совершенно не хотелось. Ну ни капельки! Ладно, хорошо, хоть снова в обморок не брякнулась. А не то сложится добрая такая традиция: поколдовал – а потом полдня лежишь, скучаешь! Ой, а есть-то как опять хочется!

Я чуть не завыла от голода. А у Ваньки, поди, много чего осталось!

- Я пойду, - просипела я. – У меня там мальчик в «Веселом Коне». Мне надо туда, он ещё маленький, может испугаться, что меня долго нет. С Зарёной всё будет в порядке, только с утра придите, я вам для нее снадобье приготовлю.

Подхватила свою суму и заковыляла к выходу. Почему-то он оказался очень далеко. Жена кузнеца с интересом наблюдала за моими перемещениями. Ну и пусть смотрит. Главное – у меня всё получилось!! Я вот сейчас открою потихоньку эту тяжеленную створку – ну какой болван делает дверь в баню как крепостные ворота! – и пойду себе. Только на ступеньке немножко посижу.

- А ну-ка, девочки, помогите, - раздался рядом властный голос, и две здоровенные «девочки» с готовностью надвинулись на меня. Ооооой! Это куда же я лечууууу?!

- Тетенька Ведана Якунишна, да ведь ее сейчас самое главное – накормить, а вы: «пусть поспит»! - в Ваняткином голосе слышалась досада. – Слав, просыпайся скорее! Я тебе смотри что принес! Вку-усно!

Я принюхалась и открыла левый глаз. Подумала и открыла правый.

Ванька сидел рядом со мной. В руках он держал здоровенный кус холодной печеной курицы, источающий дивный аромат. На стоящем поодаль столе стояла глиняная миска, от которой тоже неплохо пахло – жареным луком. Жена кузнеца хлопотала у большой беленой печи, а на лавке у окна рядком - ладком сидели давешние мужички, собственно кузнец и его сынок. Они старательно делали вид, что могут сидеть совершенно прямо. И очень даже просто! Верно, батька? Получалось у них, прямо сказать, неважно. Похоже, они уже успели отметить чудесное выздоровление Зарёны, догнались, так сказать, в своем тесном кругу, а теперь отказывались расползаться по углам, твердо рассчитывая на продолжение празднества.

- Проснулась, Веславушка? – весело спросила Якунишна, отворачиваясь от печки и передавая ухват щуплой девчонке, крутившейся неподалеку. – Сейчас и ушица поспеет, вечерять будем, а то твой братик совсем извелся, волнуется за тебя.

Я села, ощущая два взаимно друг друга исключающих желания: спать дальше и проглотить всё, включая посуду. Но, похоже, чувство голода было сильнее.

- Это он правильно волнуется, - я вытащила из Ванькиной руки курицу и вгрызлась в нее. Вскоре дар речи вновь вернулся ко мне. Чувствовала я себя гораздо увереннее. – Скажите, а мы где?

- А этт вы у нас! – вдруг оживился кузнец. – Не побрезгуйте, гспжа знахарка, чем богаты, как гррится! Тем и ррра-ады! – последние слова он радостно проорал, затем немного успокоился и продолжил: - Так за исцеление нашей Зарёны! Верррно, сына?!

«Сына» согласно кивнул, удивленно рассматривая собственную руку, словно пытался сообразить, откуда ж ему такое богатство привалило. Тем временем глава семьи потребовал:

- Мать! А ну-ка, мечи всё, что ни есть, из печи! – потом подумал, и с угрозой прибавил: - И из погреба!

Якунишна пристально глянула на разошедшегося мужа, и тот сразу присмирел и засуетился:

- А что, а что? В погребе – там и огурчики, значитца, и помидорчики соленые, и яблочки моченые, и грибочки в кадушке…

- И бра-а-ага в бутылке! – не вовремя взревел «сына», видимо, спохватившийся, что беседа складывается без его участия.

- Ты уж на них не серчай, Веславушка, - сказала, отсмеявшись, Ведана Якунишна. – Это они так сперва с перепугу набрались, а затем – и от радости: любит Зарёнку наш Рут, ну и мы вместе с ним любим. А вообще-то они у меня мужички смирные, работящие, - она говорила о них с такой материнской снисходительностью, будто оба были ее сыновьями. Кузнец Васой согласно кивал в такт словам жены, а кудрявый Рут молча улыбался пьяненькой улыбкой.

Съеденная курица давно провалилась в небытие моего прожорливого нутра, но тут поспела наваристая уха с солониной, огурчики-помидорчики из того самого погреба, сало, порезанное толстенькими «скибками», кольцо домашней колбасы и свежий круглый хлеб, принесенный от соседей – за ним резво сгоняла давешняя девчонка. Да, похоже, что в этом доме последние дни всем было не до готовки.

Поймав на себе взгляд хозяйки, внимательно наблюдающей за тем, как я уминаю третью миску ухи, закусывая ее попеременно то колбасой, то салом, я поперхнулась, закашлялась и смущенно прохрипела:

- Вы уж меня простите, пожалуйста, по-другому мне силы не восстановить.

Но Ведана замахала на меня руками, зашикала (и девчонка Гапка вслед за ней) и потянулась подлить мне вкусного варева.

- Это ты уж нас прости, Веславушка, что похозяйничали мы, тебя не спросясь, забрали и братика твоего, и лошадок, и остальных ваших зверушек из «Веселого Коня». Ведь там тебе ни отдохнуть, ни прийти в себя не дали бы. Место шумное, недоброе. А мы перед тобой в долгу.

- Только, Слав, - Ванька виновато шмыгнул носом, - ты это, не ругайся, а только из конюшни кто-то всю сбрую попер. Я пошел Тинку с Хитрецом забирать, гляжу – ни седел, ни упряжи. Одни недоуздки остались, да и то лишь потому, что на лошадях были надеты…

- Да ладно, Вань, тебе расстраиваться, - постаралась утешить мальчика я, - жалко, конечно, но не смертельно. Не коней ведь свели (хм, попробовали бы они…) Да не может того быть, чтобы в селе, где живут коневоды, нельзя было всего этого добра купить!

Баммм! Хрясь! Бумм!

Я хотела прибавить ещё что-нибудь убедительно-утешительное, когда тяжкий звук, напоминающий лязг и скрежет одновременно, ворвался в уютную избу, обильно украшенную расшитыми рушниками, занавесками, полавочниками и скатерками, старинными резными ларями и расписной посудой. Вдруг стало холодно и как-то неприглядно. По всему селу один за другим тоскливо завыли дворовые псы.

Но вот тягучий звук затих, и наваждение развеялось. Снова весело заплясал огонь в печи, завел свою неторопливую песенку сверчок, на улице стал затихать собачий хор, а забившийся было под лавку котёнок принялся играть с длинным петушиным пером.

- Что это такое? – ошеломленно спросила я. Ведана Якунишна внимательно поизучала темноту за окном, пару раз тяжело вздохнула, а затем в сердцах сказала:

- А это, Веславушка, наши новые храмовые колокола!

- Что?!!

- Да вот то! …Гапка! Ты сыта ли? А ну давай, отправляйся спать! Да второе одеяло из сундука достань: нынче к ночи похолодало, замерзнешь!

- Не замерзну, тетенька, - пискнула Гапка, мотнула по воздуху тощей косицей и шмыгнула за дверь, не забыв бросить на хозяйку любопытный взгляд.

- Ох, егоза, - вздохнула Якунишна. – Сиротка, жалко мне ее, мыкается по людям, вот нынче я взяла… а так ничего, девчонка резвая, эти дни на ней, почитай, всё хозяйство было.

Я хмыкнула про себя. Повезло тебе, Гапка, что попала ты к кузнечихе Ведане, а не к какой-нибудь тетке Броне!

- Вы начали про колокола, - вежливо напомнила я. Было понятно, что говорить на эту тему хозяйке дома совершенно не хочется. Однако мне вдруг показалось, что эта история очень важна и, более того, как-то связана с тем, что недавно произошло в наших северных лесах, поэтому я решила забыть про хорошие манеры и проявить настойчивость.

Повздыхав, Якунишна всё нам рассказала.

Более полутора месяцев назад в селе с колокольни храма Молодого Бога ночью исчезли все колокола (ага, отметила про себя я, значит, здесь колокола пропали давно, но этим всё и ограничилось; в наших же краях примерно седмицу назад одним махом исчезли и звоны, и люди). Каким образом, куда, зачем, и кто решился на это злое дело – неизвестно. Священник в обмороке, паства в шоке – колокола-то были знатные, бархатного звона, сработанные умельцами из Мутных Бродов (ну ещё бы!).