Дорогая Дебби!
Я не могу сказать, что твой ответ меня удовлетворил. Ты, кажется, не осознала того, как неблаговидно поступила со мной. Совершенно естественно, тот факт, что я поделился какой-то конфиденциальной информацией с Артуром, а он, в свою очередь, поделился этим с тобой, не может служить смягчающим обстоятельством. Понимаешь почему? Я не понимаю так же, как можешь не осознавать что все, что касается моей женитьбы, все еще болезненно для меня, и боль эта не становится меньше, когда я узнаю, что это обсуждается, словно «мыльная опера», людьми, которым я поведал о своих проблемах.
Тон, которым было написано твое письмо, только ухудшил ситуацию, и я не вижу возможности принять твое приглашение.
Дэвид
Дорогой Дэвид!
Мне очень жаль, что ты счел мой ответ неудовлетворительным. Я нарочно писала в таком тоне, который посчитала соответствующим моему, как ты считаешь, преступлению, т. е. в легкомысленном.
Неужели ты всерьез держишь меня за злую ведьму, которая решила во что бы то ни стало запятнать твою безупречную репутацию или вторгнуться в твою частную жизнь своими инсинуациями? Очевидно, это так, и это чудовищно, конечно. То, что ты так думаешь, совсем не значит, что это так на самом деле.
Я принесла извинения за то, что необдуманно говорила о тебе с чужими людьми, потому что знаю, это иногда со мной случается. Я полагаю, что человек, передавший тебе это, тоже поступил по глупости и необдуманно. Я знаю, что никогда не говорила ничего такого ужасного, что могло причинить тебе боль. Вспомни, как ты сам осуждал себя за свое поведение с женщинами — истории из твоих студенческих лет, помнишь? — я не думала, что ты так болезненно отнесешься к тому, что о тебе говорят другие. Должна сознаться, что я никогда не считала, что ты ведешь себя с женщинами, как ангел, но это не мешало мне хорошо к тебе относиться и считать тебя другом.
Должна тебе сказать, мне будет жаль, если я услышу, что ты порвал с кем-нибудь из твоих друзей в Калифорнии, только потому, что они тоже повели себя «неблаговидно», упомянув твое имя в разговоре. И сделали это не из недобрых побуждений, а только потому, что знали что-то о тебе.
Боюсь, что твое письмо говорит мне о тебе больше того, что я хотела бы знать.
Дебби
Дорогой Дэвид!
Дебби ответила на твое последнее письмо, но я чувствую, что мне тоже пора вмешаться.
Мне кажется, что Дебби чуть ли не на коленях просила у тебя прощения за то, в чем, как она считает, ты ее справедливо упрекаешь. В то же самое время, своим шутливым тоном она попыталась показать тебе, что поступок, совершенный ею, не так серьезен, как ты считаешь. Насколько я знаю ситуацию, она права. И мне кажется, что твое последнее письмо своим агрессивным, раздраженным, самоуверенным тоном наносит гораздо больше вреда, чем возможная вина Деборы. Я не имею ни малейшего представления о том, что ты подозреваешь, что было сказано о тебе Деборой (хорошо бы получить хоть какое-то обоснование), но хочу тебя заверить, что это был не более, чем разговор по время застолья, который продолжался всего несколько минут и ни в коем случае не был злословием в твой адрес. Я подозреваю, что ты говорил о ней куда более неприятные вещи, хотя, полагаю, не в обществе незнакомых людей. Мне кажется, что друзьям следует прощать друг другу случающиеся оплошности.
С искренним уважением,
Артур
Дорогой Артур!
Нельзя одновременно считать тон письма Дебби «шутливым» и «легкомысленным», как она сама его определила, потому что последнее точнее отражает ее отношение к тому, что беспокоит меня и за что она пыталась принести извинения, «стоя на коленях передо мной». Ее неблагоразумный поступок, безусловно, можно было бы простить, о чем я написал в своем первом письме. Но то, что она до сих пор продолжает относиться к этому так, словно ничего особенного не произошло, заставляет меня думать, что ее ошибка — нечто большее, чем «случающаяся оплошность», допущенная другом.
Дэвид
Дорогой Дэвид!
Я сомневался в том, стоит ли мне отвечать на твое последнее письмо, потому что мне нечего тебе сказать. Мне кажется невероятным, что ты мог поверить, будто Дебора намеревалась нанести тебе обиду. Невероятно и то, что раздувая случившееся, только подтверждаешь сказанные Деборой слова — твое отношение к женщинам в настоящий момент носит агрессивный характер. Почему, вместо того, чтобы усиливать свои атаки, не остановишься и не подумаешь, почему отказываешься принять извинения, которые она принесла за допущенную бестактность, почему вместо этого предпочитаешь рисковать нашей дружбой, пытаясь покарать ее за проступок?
Поскольку я не собираюсь разводиться с Дебби и выгонять ее на улицу, я не представляю, что мне надо сделать, чтобы восстановить ваши дружеские отношения. Буду благодарен, услышав совет.
С искренним уважением, Артур
Клингер был тем человеком, который милосердно предложил магическую формулу выхода из этой ситуации. Я говорю ему о том, что намерен написать в своем следующем послании Артуру (наполовину уже написанном со второй попытки): я считаю, что он собирается накинуть мне на шею фрейдистскую петлю. Я возмущен, что и в своем предпоследнем письме он в скобках написал о каком-то «обосновании». Он что полагает, что мы до сих пор — студент и преподаватель, соискатель кандидатской степени и консультант? Я посылал ему свои письма для оценки! То, что я должен быть им благодарен, еще не значит, что я должен позволять им говорить обо мне то, чего нет на самом деле! Я не позволю унизить себя ее безрассудной неврастенической клевете! И Элен не позволю оклеветать! «Агрессивные фантазии»! При этом имеется в виду только то, что я терпеть ее не могу! И почему, черт возьми, он не выбросит ее на улицу в одних лохмотьях? Прекрасная идея! Я бы только стал уважать его за это! Да и все вокруг тоже!
Когда я закончил свою тираду, Клингер спросил:
— Кто-то обращает внимание на то, что она распространяет о вас слухи?
Всего одиннадцать слов, а я поставлен на место и чувствую себя неврастеническим болваном. Таким неуживчивым! Таким абсолютно никому не нужным! Ни одного друга! Я только наживаю себе врагов! Мои гневные письма Преданной Паре составляют приличную часть всей моей критической писанины с момента моего приезда с Востока. Все свои запасы жизненных сил, здравого смысла я обрушил на бумагу. Это все, на что я способен. Почему я потратил целые вечера на то, чтобы переписывать свои ответы им, добиваясь краткости изложения и верного тона, забросив свою книгу о Чехове? Такие планы — и что? Ничего! То, что я просто плыву по волнам, не устраивает меня, доктор. Отражение атак Уолли, борьба с Дебби, нежелание сделать ни шага без вашего доброго совета — как жить так, чтобы все эти пустяки действительно стали для меня пустяками и я перестал бы быть тем, кто я есть, и делать то, что я делаю?
Моя ссора с Шонбруннами странным образом оживила мою дружбу с Баумгартеном, которая до этого не имела для меня большого значения. А может быть, это было coвсем не странно, учитывая тот замкнутый образ жизни, который я вел. Следуя советам доктора, я перестал переписываться с Шонбруннами, хотя все еще мысленно сочиняю негодующие ответы, окончательные ответы, мчась каждое утро по автостраде на работу. Однажды днем, движимый вполне невинным импульсом, захожу за Баумгартеном и приглашаю его выпить со мной кофе. Вечером следующего воскресного дня, когда я, навестив отца, вернулся в свою квартиру, на меня навалилось такое одиночество, что я сделал поменьше огонек под моей холостяцкой кастрюлей с супом и позвонил Баумгартену, пригласив его прийти ко мне и разделить со мной последнее блюдо, приготовленное и замороженное для меня моей мамой.
