– Нет, не приходило.

– А вы не задумывались о том, что уже при рождении ему было предначертано жениться на девушке своего круга, чье приданое позволило бы ему поддерживать тот образ жизни, к которому он привык?

– Если это и так, то он никогда не упоминал об этом. К тому же Чарльз не из тех, кто за деньги готов на все.

– Возможно, вы перед тем, как ехать сюда, задались вопросом, захочет ли его семья принять в свое лоно плохо воспитанную провинциалку?

Она посмотрела ему прямо в глаза и спокойно сказала:

– Да, я об этом думала.

– Но тем не менее приехали сюда…

– У меня не было выбора.

– Ах вот как!..

Джульет сжала кулаки в складках одеяльца дочери, изо всех сил стараясь сдержать нараставшее возмущение. Лицо ее покрылось пятнами, но она поклялась себе, что не позволит ему загнать ее в угол, как бы ни пытался. Если, унизив, он надеялся вывести ее из равновесия, то сильно ошибся: она сделана из более прочного материала, чем кажется на первый взгляд.

– Боюсь, ваша светлость, вы не за ту меня принимаете: я не охотница за богатыми покровителями и не ставлю себе цель вскарабкаться вверх по социальной лестнице. Смею вас заверить, что здесь речь идет только о чувствах. Чарльз был офицером королевской армии, я – простая девушка из Бостона, и, стало быть, мне запрещалось сближаться даже с самыми высокородными королевскими офицерами, если я не хотела, чтобы от меня отвернулось все местное общество, которое не выносит самого присутствия в городе регулярных войск.

Люсьен слушал, отхлебывая бренди и бесцеремонно разглядывая Джульет, но ничем не выдавал своих мыслей.

– Те, кто меня знал, относились ко мне с уважением. Пусть я не из благородного сословия и не обладаю несметными богатствами, как вы, но мой отчим был не последним человеком в городе, мы жили безбедно, работали и занимались благотворительностью. Мне не за что краснеть.

– Ваш отчим был «лоялистом», как писал Чарльз.

– Это не так: первое впечатление порой обманчиво. Как можно быть шпионом, если каждый в городе знает, кто ты такой?

– Да уж. Значит, шпионили вы: узнавали у моего брата все, что могли, и передавали информацию отчиму.

– Ничего подобного я не делала.

– Мятежник, «лоялист»… Ну а вы сами-то кому симпатизируете, мисс Пейдж?

– Мне нет дела ни до кого, кроме дочери, – заявила Джульет, глядя прямо в холодные глаза.

Герцог вопросительно вскинул бровь, а она продолжила:

– Жизнь в Англии меня не привлекает: это чужая холодная страна, я не знаю здесь ни души и очень скучаю по дому. Мне совершенно очевидно, что мое присутствие в Блэкхите нежелательно, как я и предполагала. Больше всего я хотела бы вернуться в Америку и собрать по частям то, что осталось от моей жизни, но я дала обещание Чарльзу, а свои обещания я всегда выполняю.

– И что же вы такое пообещали брату?

– Обратиться к вам, если с ним что-нибудь случится.

– Что, по мнению Чарльза, я должен для вас сделать?

– Он надеялся, что вы примете нас, станете опекуном нашей дочери и дадите ей свое имя. Я не хотела приезжать сюда, но в Бостоне дела обернулись так, что у меня не осталось выбора: для меня важнее всего благополучие дочери.

– Чарльз погиб год назад. Поправьте меня, если ошибусь, – заметил он с некоторым сарказмом, – но, кажется, пересечь океан можно всего за месяц, а вам потребовался год.

– Я не могла отправиться в путь беременной, ваша светлость, потому что плохо себя чувствовала.

– А после рождения ребенка?

– Я боялась подвергать новорожденную риску, к тому же отчиму требовалась моя помощь в лавке и в таверне.

– Интересно, чем вы занимались в лавке и таверне, мисс Пейдж? Полагаю, подавали эль здоровякам клиентам, а те приставали к вам?

К щекам Джульет от возмущения прилила кровь, сердце гулко забилось, но, не желая отвечать на его колкости, она сказала ровным тоном:

– И опять ошибаетесь, ваша светлость. Отчим ценил во мне здравый смысл и умение обращаться с цифрами. Он не хотел, чтобы я тратила время на беготню с подносом от кладовки к столам, а вела в лавке и таверне бухгалтерию. Я открывала лавку утром и закрывала вечером, закупала товары, торговалась с поставщиками, улаживала ссоры между поваром и прислугой.

Она помолчала, глядя ему в глаза без малейшего смущения, и добавила:

– Я не боюсь тяжелой работы, ваша светлость.

В глазах герцога мелькнула искорка интереса.

– Любопытно, что сказал ваш уважаемый отчим по поводу вашего решения отправиться в Англию?

– Ничего, потому что еще в январе умер от пневмонии.

– А как он относился к вашей интрижке с Чарльзом?

– Это была не интрижка, ваша светлость. Мы любили друг друга, были помолвлены и, как я уже говорила, собирались пожениться.

– Не суть. Вы не ответили на вопрос.

– Простите, но почему вы так грубы со мной?

– Не важно. А теперь ответьте – я настаиваю.

Чтобы не сорваться и не наговорить резких слов, Джульет так сжала пальцы в кулак, что ногти впились в ладонь.

– Нам с Чарльзом приходилось хранить свои чувства друг к другу в тайне, чтобы не подвергнуть себя опасности. В Бостоне британское присутствие решительно не одобрялось.

– Да, я знаю. Вы, американцы, этого не скрывали.

– Я не все американцы, – решительно заявила Джульет. – И отдала бы все на свете, лишь бы вернуть Чарльза. И смените этот издевательский тон: я не давала повода так со мной обращаться!

Он приподнял брови и внимательно посмотрел на нее сверху вниз. Она храбро ответила ему твердым взглядом.

В камине потрескивал огонь. Где-то в коридоре слышались голоса. И вдруг на холодном лице герцога мелькнуло некое подобие улыбки, как будто он отдавал должное ее мужественному сопротивлению… или предвкушал удовольствие, которое получит, вышвырнув ее из дома.

Выпрямившись, он подошел к боковому столику красного дерева и молча наполнил свой опустевший бокал из хрустального графина. Его чеканный профиль не выдавал никаких эмоций. Опершись на край стола и потягивая бренди, он наблюдал за ней прищуренными глазами, оценивая, изучая, словно перед ним был некий особенно любопытный экземпляр живого существа.

И это было ужасно.

– Вы удовлетворили свое любопытство? Теперь мне можно уйти? – не выдержала она, вставая.

– Уйти – куда?

– Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Если потребуется, вернусь в Америку. Очевидно, Чарльз напрасно надеялся, что семья позаботится о его ребенке. Ни меня, ни его дочь здесь не желают видеть – это совершенно очевидно.

– Не делайте глупостей!

– Я руководствуюсь здравым смыслом, – ответила Джульет, закутывая Шарлотту в одеяльце.

– Здравый смысл у меня никак не ассоциируется с известными мне представительницами женского пола.

– Вам просто не повезло. Сама я родилась и выросла в лесном штате Мэн, и те, кто лишен здравого смысла, не обладает предприимчивостью и не закален суровыми условиями, там не выживают.

– В штате Мэн? Как же в таком случае вы оказались в Бостоне?

– Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать лет, от когтей медведицы, защищавшей своего медвежонка. В Бостоне жил его двоюродный брат, тайно влюбленный в мою мать. После смерти отца он приехал за нами, по прошествии траура женился на маме и увез нас в Бостон. В семьсот семьдесят четвертом году мама умерла, а про отчима я вам уже рассказала. – Она взяла накидку, собираясь без оглядки бежать из этого дома. – А теперь, ваша светлость, когда я ответила на ваши вопросы, мне лучше уйти. Доброй вам ночи.

Прижав ребенка к груди, она торопливо прошла мимо него, направляясь к двери, но герцог остановил ее:

– Разве вы не хотите узнать, как самочувствие лорда Гаррета?

– Простите, ваша светлость, но вы не дали мне возможности спросить об этом.

– Думаю, он хотел бы поблагодарить вас – ведь вы спасли ему жизнь.

Джульет остановилась на полпути к двери, мысленно выругавшись: что он задумал на сей раз – и, не оборачиваясь, процедила: